Страница 7 из 9
В ранние времена психоанализа, констатируют Г. Габбард и Э. Лестер, реакция на подобные нарушения не была такой, как сейчас, поскольку «смысл слова “этика” в те дни подразумевал защиту своих коллег. Более того, другие аналитики беспокоились о том, что и против них могут выдвинуть обвинения пациенты, и никто не хотел столкнуться с такой перспективой» [8, с. 117].
1. Как авторы объясняют, почему на ранних этапах развития психоанализа наблюдались такие серьезные нарушения границ?
2. Каково было отношение к подобным эпизодам в то время?
3. Что происходило с личной и профессиональной идентичностью в описанных в истории психоанализа случаях нарушений сексуальных границ?
4. В чем, по-вашему, может быть опасность проведения анализа или психотерапии с собственными детьми? Или же в этом нет особого вреда и это вполне допустимо?
5. Как понять фразу о том, что концепция переноса предполагает «смирение» терапевта/психолога/аналитика?
2.1.3. Нарушение сексуальных границ в работе с пациентами, их причины и последствия
Т. Гузейл и A. Бродский [64] сообщают, что первое сколь-нибудь серьезное осознание пагубности сексуальных отношений между клиентом и терапевтом имело место в работе У. Мастерса и В. Джонсон (William Masters and Virginia Johnson) в 1970 г. Эти исследователи получили информацию о многочисленных случаях сексуальных дисфункций как последствий интимных отношений клиентов с психотерапевтами. Авторы даже предлагали приравнивать такие отношения к изнасилованию. Постепенно, в 1970-е гг., стали одна за другой появляться статьи, посвященные данной, до этого табуированной, теме. Первоначально в подобных работах термин «нарушение границ» использовался просто для обозначения сексуальных отношений между терапевтом и пациентом. Свой вклад, в погоне за сенсационными материалами, внесла пресса, которая взахлеб обсуждала случавшиеся время от времени и становившиеся достоянием общества нарушения границ.
Как указывают Т. Гузейл и A. Бродский, крайне интенсивная обеспокоенность проблемами границ в терапии, носившая почти навязчивый характер, привела к тому, что в 1990-е гг. маятник качнулся в другую сторону. Появились мнения, что профессиональные сообщества и ведущие специалисты при обучении будущих терапевтов слишком сосредоточены на избегании рисков. Они часто указывают на то, чего нельзя делать, вместо того чтобы учить тому, что можно делать. Критики утверждали, что тем самым ограничивается вполне законная вариативность применяемых методов. К тому же госучреждения и суды были не в состоянии учитывать исходящие из конкретного индивидуального случая контекстно-зависимые клинические взгляды. В конце концов, заключают Т. Гузейл и A. Бродский, хорошая психотерапия – это одновременно и хорошее управление рисками.
Г. Габбард и Э. Лестер в своей работе [8] много места уделяют нарушениям сексуальных границ, которые могут случаться между аналитиком и анализандом. Причины подобных нарушений, по мнению авторов, кроются в прошлом аналитика. Если человек, выбравший данную профессию, не получил достаточной любви в детстве, то он будет неосознанно стремиться компенсировать это. Посредством своей любви к пациентам он будет ожидать от них идеализации и ответной любви, чтобы этим повысить свою самооценку. Здесь налицо удовлетворение собственной потребности, замаскированное стремлением удовлетворить потребности клиента. Сексуальные отношения пациента и аналитика являются «символически инцестуозными», поскольку в ходе анализа оба выступают в переносе и контрпереносе в качестве «запретных объектов». Что касается пациентов, утверждают авторы, то многие из них – это как раз те, кто обладает тонкими (по Хартманну) границами (текучесть, недостаточная «спаянность» Я, открытость, социальная уязвимость, полное отсутствие прочных защит, смешение фантазии и реальности). Они могут в своем прошлом иметь инцестуозные связи и, не осознавая того, повторно разыгрывать эти отношения в анализе (хотя обвинять их в этом, конечно, нельзя).
Авторы пытаются понять, как происходит, что психоаналитик вступает на «скользкий путь», приводящий к катастрофическому нарушению. О начале движения аналитика по такому пути свидетельствуют, по их мнению, изменения в его восприятии: «Задолго до того, как произошел первый физический контакт между аналитиком и пациентом, аналитик начинает ощущать особое родство с пациентом. Часто пациент рассматривается как “родная душа”, который удивительным образом похож на аналитика и способен к полному пониманию его» [8, с. 119]. Именно это и произошло в случае с К. Юнгом и С. Шпильрейн, веривших, что они могут телепатически читать мысли друг друга.
Также Г. Габбард и Э. Лестер с сожалением констатируют, что часто реакция на сексуальные отношения клиента и аналитика рассматривается другими аналитиками просто как свидетельство профессиональной неполноценности нарушителя. Психоаналитики, казалось бы понимающие то, насколько сложными являются взаимоотношения людей, вдруг демонстрируют поразительно упрощенный подход, сталкиваясь с подобными случаями. В противовес этому авторы утверждают, что никто не застрахован от подобных нарушений, независимо от того, каким опытом работы он обладает или какой тщательный личный анализ прошел. «Многие из самых известных аналитиков как однократно, так и в течение долгого времени вступали в сексуальные отношения с пациентами, а некоторые заключали брак с этими пациентами. Ни один институт или общество не защищено от подобных трудностей – в большинстве из них хранятся “семейные тайны” о подобных поступках их выдающихся членов. Шкафы наших психоаналитических институтов полны скелетов» [там же, с. 120].
В одной из своих работ Г. Габбард и М. Пельтц [63], будучи членами специальной комиссии по расследованию случаев сексуального нарушения границ, сообщают, что в ходе разговора с коллегами, с которыми они обсуждали их опыт, связанный с такими проблемами, у них сложилось впечатление, что они «открывают хорошо охраняемые семейные секреты», говорят о том, «о чем нельзя говорить» [ibid., p. 659]. По мнению авторов, наиболее тяжелые последствия, в смысле воздействия на психоаналитическое сообщество, оказывают нарушения тренинг-аналитиков, поскольку такие случаи не только побуждают аналитиков и кандидатов сомневаться в правильности выбора профессии, но и отпугивают потенциальных клиентов от тех сообществ, где это произошло.
Г. Габбард и М. Пельтц обращают внимание на долговременные последствия подобных шокирующих событий. Несмотря на все принятые меры, может иметь место так называемая «межпоколенческая передача», когда у кандидатов в психоаналитики, которые проходили тренинг-анализ у нарушителя, позже в их профессиональной карьере возникали те же самые проблемы.
Поразительным показался авторам высокий уровень толерантности в отношении нарушителей границ, отсроченная реакция их коллег, несмотря на то что слухи о таких делах обычно интенсивно курсируют в сообществе.
В одном случае нарушителем был уважаемый, высокостатусный член сообщества, пожилой человек, преподаватель института, основателем которого он являлся, один из первых аналитиков в этом городе, который анализировал и супервизировал многих своих молодых коллег. Для всех было шоком, когда они узнали, что один из анализандов обвинил его в неподобающем сексуальном поведении. Позже всплыла информация о его годами длящихся сексуальных связях с клиентками, которым он говорил, что это необходимый элемент их анализа. Исполнительный комитет психоаналитической организации был фактически парализован. Он не знал, что делать, да и не хотел что-либо делать, поскольку многие из его состава были учениками или анализандами этого человека.
Г. Габбард и Э. Лестер [8] с удивлением пишут о том легкомыслии, с которым психоаналитики, вступающие в сексуальные отношения с пациентами, оправдывают себя тем, что это «настоящая любовь», а вовсе не любовь в переносе или контрпереносе. (Хотя, замечают авторы, эти отличия, по мнению Ч. Бреннера, не столь существенны, за исключением варианта, когда любовь в переносе анализируется.) Это означает, полагают нарушители, что анализ надо завершить и можно начать любовные отношения. При этом у пациента возникает ощущение своей исключительности, необыкновенности – ведь он/она добилась/ся любви своего аналитика. В качестве иллюстрации этой мысли авторы приводят цитату из мемуаров М. Малер: «Взяв меня под свое крыло и пообещав мне вернуть благосклонность Венского психоаналитического общества, Айхгорн укрепил мое представление о себе самой как об “исключении”. Но на этот раз в полностью положительном смысле, по сравнению с негативным смыслом, привитым г-жой Дойч. Находясь под аналитической заботой Айхгорна, я стала кем-то вроде Золушки, объектом любви принца (Айхгорна), завоевавшего благосклонность прекрасной мачехи (г-жи Дойч). В то же время мое аналитическое лечение с ним лишь повторило мою эдипальную ситуацию еще раз» (цит. по [там же, с. 122]).