Страница 92 из 101
Но даже несмотря на такой пессимизм, Келлер, очевидно, встретил определенную поддержку со стороны руководства Добрармии. Тот же Штейфон в качестве главной причины временного «бездействия» генерала отмечал: «Граф настойчиво стремился стать в ряды Добровольческой армии, но, конечно, не в смысле формального, бумажного зачисления, а как действенный и притом строевой участник. Однако что было легко выполнимо для любого офицера, то оказывалось непреодолимым для генерала от кавалерии Келлера, одного из выдающихся кавалерийских начальников Великой войны. Нельзя же было графа Келлера поставить рядовым под команду корнета-первопоходника или дать ему должность командира эскадрона!» (49).
Действительно, Келлер был слишком «харизматической» фигурой даже для того, чтобы занять, например, должность инспектора добровольческой конницы, насчитывавшей летом 1918 г. едва ли больше полка мирного времени. Его бывший подчиненный, П. Н. Врангель, был готов командовать эскадроном, но был моложе и имел до ноября 1918 г. чин генерал-майора, а не генерала от кавалерии.
Что же касается командования более крупными соединениями, то для этого, как отмечалось выше, кандидатура Келлера вполне подходила. В сентябре 1918 г. генерал Алексеев писал Великому Князю Николаю Николаевичу: «… немцы с увлечением ухватились за создание так называемой Южной Добровольческой армии, руководимой нашими аристократическими головами… на эти формирования не будут жалеть ни денег, ни материальных средств. Во главе Южной армии, а быть может, и всех формирований, предположено поставить графа Келлера. При всех высоких качествах этого генерала у него не хватает выдержки, спокойствия и правильной оценки общей обстановки. В конце августа он был в Екатеринодаре. Двухдневная беседа со мной и генералом Деникиным привела, по-видимому, графа Келлера к некоторым выводам и заключениям, что вопрос не так прост и не допускает скоропалительных решений» (50).
Учитывая тот факт, что осенью 1918 г., по планам ряда политиков и военных, Великий Князь Николай Николаевич должен был стать Верховным Главнокомандующим всеми антибольшевистскими силами на Юге России (а при определенных условиях и Верховным Правителем), становится понятным, почему графа Келлера не торопились привлекать к конкретной боевой работе. Оба этих имени – Великого Князя и, в меньшей степени, графа – могли привлечь в ряды белых армий многих колеблющихся военных и политиков.
Но если граф Келлер, несомненно, отличался энергией и военными талантами, то генерала Н.И. Иванова в качестве командующего армией расценивали, пожалуй, как «бледную тень собственного имени». По воспоминаниям Деникина, «к этому времени дряхлый старик (несколько утрированное определение, если учесть, что Иванову в 1918 г. было 67 лет. – В.Ц.), Николай Иудович, пережив уже свою былую известность, связанную с вторжением в 1914 г. армий Юго-Западного фронта в Галицию, проживал тихо и незаметно в Новочеркасске. Получив предложение Краснова, он приехал ко мне в Екатеринодар, не желая принимать пост без моего ведома. Я не противился, но не советовал ему на склоне дней давать свое имя столь сомнительному предприятию. Однако, вернувшись в Новочеркасск, Иванов согласился».
Еще более скептически оценивал возможности Иванова генерал Залесский: «Хоть и дутая была у Иванова репутация, зато большая, и на этом можно было разыграть словесную рапсодию какой угодно формы и величины, что атаман и сделал. С другой стороны, Николай Иудович был человек безликий, с которым можно было делать все, что угодно. Вот и избрали покорного статиста на безмолвную и никому не нужную роль командующего Южной армией» (51). В ноябре 1918 г., под воздействием неудач на фронте, Иванов обратился к атаману Краснову с просьбой об отставке, но, так и не получив ее, скончался 27 января 1918 г.
Тем не менее при наличии достаточной организации и боевой подготовки Южная армия вполне могла сыграть роль реального Центра антибольшевистского сопротивления. При этом надо полагать, что «альтернативой» Добровольческой армии она могла быть лишь в расчетах донского атамана, признававшего необходимость создания «неказачьих» воинских частей, но не в реальной военно-политической обстановке конца 1918 г., когда любые части на фронте были крайне необходимы.
Первоначальный военно-стратегический план развертывания новых армий обсуждался во время встреч в Новочеркасске графа Келлера, атамана Краснова и генерала Иванова в августе 1918 г. Согласно воспоминаниям Штейфона, Келлер рассказывал ему о «плане объединения борьбы против большевиков, ведущейся Добрармией, Доном и Скоропадским». По мнению Келлера, «… три плацдарма, каждый в отдельности слабый, объединившись, дадут могучую силу. Гетман, правда, не имеет своей армии и вряд ли будет ее иметь. Не позволят немцы! Но он обладает богатыми средствами». О переговорах в казачьей столице подтверждал дневник генерал-лейтенанта А. А. Павлова. Он пишет, что, возвращаясь из Добровольческой армии, Келлер участвовал в совещаниях в Новочеркасске, итогом которых стало «подписание соглашения о будущих формированиях и действиях» между Келлером, Павловым и Ивановым. Предполагалось, что Келлер и Павлов будут осуществлять формирование корпусов на Дону и в Астраханской губернии, Иванов сделает своей «базой» Воронежскую губернию (что и осуществилось в ходе создания Южной армии), а на Украине будет действовать генерал от инфантерии Н. Н. Юденич, которого предполагалось пригласить из Финляндии. Общее организационное руководство осуществлял бы донской атаман Краснов. Основой политической программы становились «определенная, отчетливая постановка вопроса о восстановлении Монархии… в лице законного Государя Императора Николая Александровича или его законного Наследника без Учредительного Собрания», а также «борьба со всеми противниками восстановления Монархии» (52).
Предполагавшееся комбинированное наступление всех белых армий Юга России осенью 1918 г. не состоялось, однако его перспективы были неплохими не только с точки зрения расширения «освобождаемой территории», но и, главное, в связи с возможностью соединения Южного и Восточного фронтов, на что, в частности, нацеливались части Астраханской и Русской Народной армий. 13 сентября 1918 г. приказом № 932 атаман Краснов официально разрешил создание в пределах Войска Южной, Астраханской и Русской Народной армий, переформированных позднее в Воронежский, Астраханский и Саратовский корпуса Особой Южной армии, предназначенной для «защиты границ Всевеликого войска Донского от натиска красногвардейских банд и освобождения Российского государства». Центром армии стало село Кантемировка Бобровского уезда Воронежской губернии. 23 октября 1918 г. был утвержден «рескрипт» – приказ № 1276 о принятии генералом Ивановым «новой армии – армии Российской» (53).
Как ни парадоксально, но, невзирая на все заявления, сделанные во время формальных или неформальных встреч и совещаний, монархические лозунги так и не стали официально провозглашенной программой формируемых армий. Так, на информационных плакатах, развешанных в Киеве и других украинских городах (вполне в духе Добрармии), сообщалось, что Южная армия «ставит своей целью вооруженную борьбу с большевиками… совершенно аполитична и не является орудием в руках какой-либо политической партии или организации, и командование ее не предрешает будущей формы правления в России». Это же отмечал и генерал Залесский: «… обвинения Южной армии в каких-то монархических тенденциях не отвечают действительности. Конечно, офицерский состав не был пропитан социалистическими или даже демократическими тенденциями, но с монархизмом тоже никто не носился» (54). По воспоминаниям генерал-майора М. П. Башкова, версия о «немецких деньгах», на которые существовала Южная армия, вполне соответствовала действительности, но формально выглядела как получение денег посредством их перевода от одного из берлинских банков лично Гетману, который, в свою очередь, отправлял эти деньги Южной армии.
Несмотря на это, именно «германская ориентация» стала причиной слабости контактов между руководством Добрармии, Украины и Дона. Так, в сопроводительном письме к разведсводке, отправляемой в штаб Деникину, от 26 июня 1918 г., генерал Алексеев излагал содержание своих переговоров с атаманом Красновым (18 июня). По мнению генерала, Краснов стремился «при помощи немцев и из их рук получить право называть себя самостоятельным государством, управляемым атаманом», и при этом «округлить границы будущего «государства» за счет Великороссии, присоединением пунктов, на которые «Всевеликое» отнюдь претендовать не может (как считалось – за счет Таганрогского округа, Воронежской губернии и Царицына. – В.Ц.)». Главным свидетельством против Краснова считалось обнаруженное и переданное Родзянко Алексееву письмо атамана Императору Вильгельму II. Скандал с письмом привел к тому, что Родзянко было предложено незамедлительно покинуть пределы Войска Донского, а Алексеев в письме Деникину назвал действия Краснова «прямой изменой». Ростовский комитет кадетской партии заявил о невозможности поддержки атамана. Однако продолжать сотрудничество с Доном, даже в таких условиях, было необходимо. Алексеев в свойственной ему дипломатической манере отмечал, что «в некоторых случаях нужно изменить тон наших отношений, так как в создавшейся атмосфере взаимного раздражения работать трудно. И только тогда, когда мы окончим наши счеты, можно будет высказать все, накипавшее на душе…». «Пока же еще не утрачена надежда, хотя кое-что получить из войсковых запасов… на законном основании». В то же время генерал остро переживал наметившийся отток офицеров на Дон (переход из Добрармии в Донскую группы офицеров ЛГв Измайловского полка под командованием капитана Парфенова). Вдохновленные «мечтами о монархии», по мнению Алексеева, на деле они способствовали «самостоятельному Донскому Государству», созданию под его эгидой новых армий.