Страница 124 из 132
Обычно в это время дня прислуга замка Двельтонь занималась тем, что суетилась в обеденном зале, накрывая на стол. Они расставляли посуду, раскладывали начищенные до блеска серебряные приборы, продевали в кольца льняные салфетки, на которых был вышит фамильный герб правящей семьи. Единственное, что иногда вносило разнообразие в привычную рутину, это визиты смотрителей соседних городов. В такие дни использовался праздничный сервиз, приглашались музыканты, а зал украшали большим количеством цветов. Сегодняшний день тоже принес разнообразие, из-за которого стол так и не был накрыт в положенное время.
На полу в луже еще теплой крови лежал самый молодой и самый непродолжительный владелец этого замка. Его красивое лицо было бледным, а остекленевшие глаза слепо таращились в потолок. Губы юноши так и остались приоткрыты в беззвучном крике, словно он по-прежнему звал на помощь кого-то невидимого. Однако слова были вырваны из его горла вместе с плотью, отчего шея Элубио напоминала огрызок яблока, в центре которого вместо сердцевины находились позвонки.
Рядом с убитым в каком-то неестественном безразличии замерли лучшие солдаты из стражи Кальонь, которые дали присягу самому Дарию оберегать его сына от любой опасности. После смерти Карэлия мужчина озаботился тем, как бы его второй ребенок и теперь уже единственный наследник не погиб по такой же жестокой случайности. С этого момента личная охрана сопровождала Элубио повсюду, готовая сражаться за него до последней капли крови. Вот только теперь в поблекших глазах стражников было какое-то равнодушное спокойствие, словно они смотрели на гору камней, а не на мертвое тело своего господина. Этот пустой взгляд в сочетании с окровавленными ртами, растянутыми в безумных улыбках, вызывал ужас, отчего никто из присутствующих, чье сердце еще смело биться, не мог смотреть на них без содрогания.
Пряча за спиной обеих дочерей, Родон в который раз бросил взгляд на двери, через которые вот так спокойно вышел один из бывших пленников Элубио. Все это время, пока они находились в обеденном зале, Лархан Закэрэль думал только о какой-то косуле, жизнь которой оценивал куда выше, чем человеческую. В сложившейся ситуации его обращение к Эристелю прозвучало настолько нелепо, что Родон почти наяву представил, как чернокнижник одним взглядом расправляется с наивным отшельником. И каким же было его изумление, когда некромант молча позволил Лархану уйти.
Закэрэль не бросился ему в ноги с благодарностью, а Эристель не произнес смертельного заклинания, глядя уходящему в спину. Напротив, словно издеваясь, отшельник обратился именно к нему, Родону, желая попросить прощения за свой уход. То, что он оставил в опасности двух невинных девочек ради животного, которого, быть может, уже спустя неделю подстрелит охотник, у мужчины не укладывалось в голове. И почему Эристель отпустил его?
Родон прокручивал в памяти моменты общения этих двоих, и ничего, кроме вежливости двух собеседников, он не припоминал. Оба колдуна не были ни друзьями, ни врагами, ни даже приятными знакомыми. Быть может, это великодушие со стороны некроманта должно продемонстрировать что-то остальным? А на самом деле, едва Лархан покинет замок, живые мертвецы немедленно растерзают его? Или же Эристель хотел, чтобы он, Родон, умолял его о милости?
Эта слабая надежда показалась господину Двельтонь куда более жестокой, нежели угрозы Элубио. Северянин хранил издевательское молчание, словно размышлял, что бы еще такого сотворить, в то время как Родон отчаянно искал правильные слова, которые смогли бы уберечь его девочек от неминуемой смерти. После того, что произошло с Элубио Кальонь, мужчина все еще сжимал в руке кинжал, отобранный у одного из стражников, словно такое жалкое оружие могло остановить некроманта.
Лекарь и впрямь размышлял над тем, что делать с оставшимися живыми в этой комнате. С одной стороны, Эристель обещал уничтожить всех, кто посмеет преследовать его, однако семья Двельтонь и Клифаир в этом явно не участвовали, как, впрочем, и Лархан Закэрэль, который в свое время замучил лекаря своими рассказами о заячьем выводке и лосе, застрявшем рогами в развилке дерева. Но больше всего отшельник переживал именно за косулю, отчего Эристелю даже пришлось написать ему рецепт одного из зелий, которое помогло бы животному скорее восстановиться. То, что Лархан предпочел не благородствовать, а сказать то, что его беспокоило на самом деле, лекарю пришлось по вкусу. Как и он сам, отшельник не любил иметь дело с людьми и всю свою жизнь посвящал тому, что ему было действительно интересно.
Взгляд Эристеля скользнул по лицу Найаллы, молоденькой притворщицы, которая, как ему казалось, придумала свою влюбленность от безделья. Он не раз встречал тех, кто изображал из себя тяжелобольных, чтобы тем самым манипулировать своими близкими или добиваться своей цели. В городе Ливирт к Эристелю приводили мужчину, который, ссылаясь на неведомый недуг, не хотел работать в поле, и все хозяйство тащила на себе его несчастная жена. Она отдавала докторам последние монеты, чтобы те вылечили ее супруга, а лекари лишь разводили руками, не понимая, в чем дело. Зато понимал Эристель, и, когда к нему привели этого человека в четвертый раз, серьезный недуг действительно овладел телом притворщика. Страшные боли терзали его тело в течение долгих двух месяцев, после чего хворь лени сняло как рукой. То же самое Эристель уже подумывал проделать со старшей Двельтонь, однако в тот день он увидел на столе Родона письмо с печатью Аориана и решил повременить с расправой. Девчонка могла узнавать для него необходимую информацию, к тому же Родон мог переполошиться и попросить мудреца приехать в город и излечить его дочь. А этого внимания Эристелю уж точно не хотелось.