На пересечении

То, что сейчас занимало высокого беловолосого мужчину, находилось в центре комнаты и располагалось на огромном деревянном столе. В комнатушке практически не было света, но расставленные в углах помещения ведра с вязкой зеленой жидкостью дымились, и этот странный дым служил своего рода освещением. Пол, выложенный каменными плитами, в некоторых местах потрескался, и в проемах темнела темно-коричневая глина, больше похожая на запекшуюся кровь. Окон в помещении не было, зато на стенах красовались какие-то символы, выполненные белой краской. Символы были расположены в определенном порядке, отчего напоминали своеобразный узор, но назвать их декорацией не поворачивался язык. Что-то в них было зловещее, что-то настолько запретное, что никто в здравом рассудке не рискнул бы начертить их у себя в доме.

Стук в дверь заставил мужчину резко выпрямиться и наконец отойти от стола. Он вложил нож в кожаный чехол и положил его на сундук для инструментов. Затем покинул комнату и поднялся по лестнице. Работать в подвале было удобнее всего, так как отсюда можно услышать, как в двери стучатся незваные гости. В этот день не должно было быть посетителей, поэтому помощники получили заслуженный выходной. Однако именно сегодня нога Лукио распухла настолько, что он едва мог на нее ступать.

Невысокий полноватый мужчина средних лет стоял под дверью двухэтажного дома, мысленно повторяя в голове одну и ту же фразу, чтобы от волнения ее не забыть: «Простите, что тревожу, многоуважаемый благородный великодушный господин, но дотерпеть до завтра я не в силах...». Эта фраза казалась ему до невозможного длинной и сложной, отчего Лукио постоянно забывал одно из прилагательных перед словом «господин». Будучи простым рыбаком, он не привык изъясняться так витиевато, потому что рыба, сорвавшаяся с крючка, не требовала этикета. Тем не менее Лукио тревожился. Его супруга Матильда, по прозвищу Большая Ма, несомненно поколотила бы его, если бы прознала, что он неучтиво обратился к одному из самых толковых лекарей в их городке.

Лекарь этот, по мнению местных жителей, представлял собой весьма странный экземпляр. Лукио и его друзья не раз зубоскалили по поводу внешнего вида врача, но еще больше им нравилось обсуждать его личную жизнь. Доктор приехал сюда издалека один, и уже четыре года рядом с ним не было замечено ни одной женщины. В его доме работали только мужчины, причем все они были либо уродливы, либо смертельно больны. Джером, пропитый нищий старик, чьи ноги были парализованы с семнадцати лет, нашел в доме лекаря приют, и горожане были искренне поражены, когда спустя две недели Джером вышел на улицу на своих двоих. Правда, выглядел он несколько "поехавшим" – был угрюм, на вопросы жителей не отвечал, а его опухшее от выпивки лицо выражало нескрываемую ненависть.

Похожая история произошла и с «двуглавым» Точи. Двадцатилетний юноша приехал в город на ярмарку с выступлением, но люди с ожесточением встретили урода и едва не забили его насмерть. К лекарю принесли окровавленное тело, которое представляло собой месиво из переломанных костей, выбитых зубов и затекшего глаза. На одной из шей «двуглавого» красовался глубокий порез, оставленный ножом здешнего мясника. Ему первому пришла на ум мысль, как сделать урода «нормальным», и толпа с ликованием подхватила эту идею. Городская стража с трудом разогнала разгоряченную толпу, а юношу или, скорее то, что от него осталось, солдаты отнесли к лекарю.

«Двуглавого» Точи не видели несколько месяцев, и люди думали, что чудовище издохло, но спустя время юноша был замечен в лавке травника. Выглядел он не так, как прежде. Смуглая кожа казалась бледной, черные вьющиеся волосы поседели, карие глаза одной из голов выглядели пепельно-голубыми, глаза второй и вовсе теперь были постоянно закрыты. Когда кто-то из горожан попытался завести с ним разговор, Точи не ответил, но травник рассказывал, что «двуглавый» прекрасно изъяснялся, делая покупки для лекаря в его лавке. И голос его уж очень напоминал голос того, кто его исцелил. Спустя неделю на «двуглавого» снова решили поохотиться. Местный трактирщик, уличный бард и создатель «нормальных» в виде всё того же мясника подкараулили Точи, когда тот возвращался после очередного поручения лекаря. На следующий день всех троих нашли с выжженными глазами, подвешенными на позорных столбах в центре площади. Их головы были разрезаны на две части, отчего издалека убитые казались двуглавыми уродами. Руки были прибиты к телу, словно у солдат, построившихся перед своим командиром. В содеянном горожане попытались обвинить Точи, но лекарь сообщил, что весь вечер его помощник провел с ним, и его слова засвидетельствовал один из больных, который в тот день находился в доме врача.

Лукио еще раз мысленно повторил фразу, с которой он обратится к загадочному лекарю, и уже замахнулся было, чтобы посильнее ударить в дверь, как она внезапно распахнулась, и кулак чуть не угодил доктору в грудь. Глаза рыбака в ужасе округлились, и он разом забыл, что хотел сказать. Вместо того, чтобы выразить свое почтение, Лукио открыл рот, словно выброшенная на берег щука, а затем что-то промычал, глядя в беспристрастное лицо лекаря. Беловолосый молча царапнул его взглядом, а затем отступил на шаг, позволяя пройти внутрь. Лукио неуклюже переступил порог и снова что-то промычал, в этот раз уже более внятно:

– Нога это... Того. Почтенный... волдырь. Тута...

Губы лекаря тронула кроткая улыбка, точно перед Лукио стоял монах. Вот только от этой улыбки рыбаку стало жутковато. Он невольно поежился и проследовал за лекарем в его кабинет, где его усадили на кушетку, и беловолосый начал внимательно осматривать его ногу. Все это происходило в неприятной тишине, отчего рыбак буквально сжался, боясь проронить хоть слово. С одной стороны Лукио понимал, что бояться ему нечего, но почему-то этот тип внушал ему неподдельный страх. Что-то жуткое было в его внешности. Что-то неестественное, настолько искусственное, что не могло быть живым.