Слабость

Питер Хэйес никогда не был хорошим человек. Говорят, что плохими не рождаются, а становятся. Но это не про него. Он родился таким. Жестоким и одержимым жаждой причинять людям боль, сначала словесно, а затем и физически. Но он делал это ради забавы. Как говорили раньше, по приколу. Тупо ради развлечения.

А потом это стало наркотиком. Он перестал замечать окружающих людей, даже не думая о том, чтобы как-то их задеть или обидеть. Весь его мир сошёлся на этой охуительно-невыносимо-красивой девчонке, тощей, как доска, с зализанными волосами, которые она собирала в высокий хвост. С хорошими манерами и чересчур добрыми глазами. Ещё бы, она ведь из Отречения. Странно, что она вообще говорить-то умела. Или умение воспроизводить звуки не считается эгоизмом?

Но она ему нравилась. Несмотря на всё это, Трис Прайор ему безумно нравилась. Своей простотой, непорочностью и верой в лучшее. Она заставляла что-то шевелиться внутри него, и Питер знал, что именно — то черти поднимали головы, стоило ей сказать в его адрес ругательства или просто бросить раздраженный взгляд.

Питер всегда был сильным, потому что ему было плевать. В этом заключается залог любого счастья — думай только о себе, будь полным мудаком и жить станет проще. А Трис тупо взяла и разрушила его идеалы. То, что он строил в себе годами, вдруг неожиданно рухнуло. Он начал чувствовать, а значит стал слабым. Она теперь являлась его главной слабостью.

— Как же я тебя ненавижу, — выдыхает Питер, медленно убирая руку с зажатым в ней ножом. Когда холодная сталь оставляет горло девушки, Трис позволяет себе втянуть в себя как можно больше воздуха. Ей это необходимо. Казалось бы, ничего её больше не держит. Она может прямо сейчас увернуться, заехать ему коленом в пах, а затем побежать так быстро, насколько хватит сил.

Но Трис продолжает стоять и молча разглядывать парня напротив.

За прошедшую минуту лицо его стало каким-то усталым, под глазами отчётливо проступили круги, словно Хэйес не спит уже несколько дней.

Трис не знает, зачем она это делает. Мозг отказывается находить информацию касательно того, почему сейчас её рука медленно поднимается и касается тёплой щеки темноволосого парня.

Он вздрагивает, будто прикосновение Прайор его обжигает. Глаза недоверчиво смотрят на Трис, сверля в ней дыру.

А бывшая Отреченная лишь проводит ладонью по щеке своего врага, думая о том, что у него приятная на ощупь кожа. Мягкая и тёплая. Трис ловит себя на мысли, что ей нравится к нему прикасаться. Это глупо, безрассудно, не имеет абсолютно никакого смысла, но ей нравится. И от этого странного удовольствия хочется кричать во всю глотку.

— Что ты делаешь? — Голос Питера тихий, насквозь пропитанный электричеством. Хэйес как губка впитывает в себя ощущения, которые дарит легкое касание Убогой. Ему приятно и чертовски хорошо, стоя вот так в коридоре, где их в любую секунду могут увидеть. Но Питер чихать хотел на незваных посетителей. Сейчас есть только он и хрупкая ладошка, касающаяся его лица.

— Ты ненавидишь меня. Просто скажи, почему? — Спрашивает Трис, внимательно всматриваясь в глаза своего врага. Девушка не понимает, чем заслужила такое отношение. Вечные издевки и насмешки, которые она со временем научилась игнорировать, теперь переросли в угрозы с ножом.

— Ты существуешь — этого достаточно, — усмехается Питер, одним резким движением отталкивая от себя руку Бесстрашной. Видит Бог — он бы предпочел никогда этого не делать и продолжить своё дикое наслаждение её присутствием. Но нет. Она слабость, а Питер Хэйес сильный. — Живи пока, Убогая, — бросает парень напоследок, прежде чем развернуться и торопливо уйти, шаркая ногами.

А Трис всё так же стоит, прижимаясь к стене. Вокруг витает запах мужского одеколона, который кружит голову. Прайор не знает, как ей дальше быть. Она не понимает, с какой стати позволила себе этот невинный на первый взгляд жест.

Единственное, в чём уверена Трис — теперь он её просто так не оставит. И девушка готова к очередной встрече, потому что ей удалось обнаружить слабость Питера Хэйеса.

========== Наркотик ==========

Очередная порция виски приятно обжигает, раскалённым огнём стекая по горлу. Тепло плавными импульсами разносится по всему телу, успокаивая нервы, которые сейчас натянуты, как струна. Дёрни немного — порвутся, как жалкие тонкие нити паутины.

Питер Хэйес злится. В первую очередь на самого себя, потому что оказался полным кретином, раз припёрся на этот дурацкий праздник. Все кругом нарядные, расфуфыренные, ходят в своих помпезных платьях и щеголяют в смокингах, в то время как Питера тошнит. Рвотные позывы буквально разрывают глотку, и парень с огромным трудом сдерживается от желания заблевать этот столик, заставленный напитками и милыми маленькими вазочками с фиолетовыми цветами. Почему именно фиолетовые? Ответа на этот вопрос у Питера нет, как и на тот, что же он всё-таки здесь забыл.

Да, какого чёрта Хэйес зажимает в руке полупустой стакан с напитком и таращится на людей, кружащихся в такт музыке на танцплощадке, которая находится всего в паре метрах от шатена. Когда Питер получил приглашение на празднование пятидесятилетия со дня образования пяти фракций, он и не предполагал, что будет торчать в этом Богом забытом саду Дружелюбия, который отвели под праздничный марафет. Газоны идеально ровно подстрижены, как и замысловатые кустики по всему периметру сада. Дорожки выдраены до блеска, который болью отдаёт в глазах. И от этого чувства идеальности хочется орать во всю глотку, потому что ни хрена не идеально. Всё муторно, до жути банально, вылизано до последней пылинки и от того совсем не правдоподобно. Да-да, именно фальшиво, а потому мерзко и гадко.

И Питера тошнит. Даже от самого себя, потому что сегодня он надел идеально выглаженную чёрную рубашку, того же цвета костюм и туфли, в которых затекают ноги. Непривычно, отвратительно, слишком роскошно для него. Хэйес привык к грубой и жёсткой одежде, под стать его сущности, а не к этим вычурно-блестящим нарядам. Ему здесь не место, и парень это прекрасно знает, но почему-то продолжает тупо стоять и пялиться в сторону арки, под которой проходят все новоприбывшие гости. Питер сам не понимает, чего ждёт. Или кого. Да-да, именно кого. Но об этом позже, ещё не время.

Он просто осушает свою стопку, с громким стуком опуская рюмку на стол, так, что чуть не трескается стекло. Звук отрезвляет, дзинь-дзинь. Именно с таким дзиньканьем у него сейчас ломаются кости, разрываются внутренности, лопаются сосуды. Потому что осточертело. Дошло до самого пика и теперь больно упирается в глотку. Желание прикинуться измученной собакой и выть на луну пересиливает все человеческие факторы. Хочется лишь скулить, как побитому псу, потому что на душе кошки скребут. Да-да, гениальное сравнение, как и вся его грёбанная жизнь, в последнее время пропитанная навязчивой идеей пойти и утопиться где-нибудь в канаве. Чтобы нос заложило от вони, глаза слезились, а глотку жгло от дерьма. Вот так вот, такие дикие фантазии, преследующие Питера уже долгие месяцы. А избавиться от них нельзя — пробовал, пытался, ни хера не получилось.

Взгляд карих глаз останавливается на старом дубе, чьи ветви тянутся ввысь, бросая тени на недавно подстриженную траву. Дерево старое, хорошенько потрёпанное временем. На него повесили пёструю гирлянду, пытаясь замаскировать дряхлую обвалившуюся кору. Но тщетно. Тёмно-коричневое, кое-где вывалившееся природное покрытие выглядывает наружу, напоминая об истинном внутреннем мире своего хозяина.

Так и сам Питер. Напоминает сейчас этот дуб. Если посмотреть, выглядит молодо и свежо в смокинге, подчёркивающем подтянутую стройную фигуру. А стоит напрячь зрение, как тут же начинают появляться изъяны. Потрёпанная кожа, кое-где со шрамами. Сухие обветренные губы, тёмные круги под глазами, в которых погас огонёк. От прежнего Питера ничего не осталось. Да — он продолжает шутить, да — ведёт себя, как заносчивая скотина, но никто даже не догадывается, каких усилий ему это стоит. Каждый день прикидываться тем, кем ты уже давно не являешься. Теперь ты лишь тень себя самого, жалкое подобие некогда сильного и уверенного в себе парня, которому было плевать на окружающих, который испытывал невероятное наслаждение, причиняя людям боль. А сейчас его волнует лишь один единственный человек, которому доставлять боль Питер готов каждый день. Каждый час, каждую херову минуту. Потому что это опьяняющее чувство превосходства возносит до вершин экстаза, дарит неописуемый кайф. Хэйес давно понял, что подсел на наркоту, которую достать не легко, ломка наипротивнейшая, зато послевкусие прекрасное.