Страница 36 из 43
Не жестокость преступления, а этот вот ответ побуждает педантичного автора к эмоциональному высказыванию:
Откуда сразу видно / как мало значит законный брак для этого ведущего скотскую жизнь цыганского отродья, не так ли? Да / тем самым подтверждается / то чему учит ежедневный опыт / что наверное из 100 цыган не найдется одного-единственного кого рука священника соединила с женщиной или мужчиной находящимися рядом с ним[546].
Выражение «ведущий скотскую жизнь» – парафраз аналогичных суждений, высказываемых всеми – от Себастьяна Мюнстера до Якова Томазиуса. Зрелище публичной казни демонстрирует преступнику и зрителям-подданным умение власти назначить разновидность смертной казни, не уступающую по мерзости содеянному «Большого Таланта» «колесом сталкивают сверху вниз / и колесуют / таким образом казнят из жизни в смерть / так что его тело наматывается на колесо/а голова насаживается на кол»[547]. Подельники Ла Граве – Франц Ляймбургер и Даниэль Сало «за их… воровство»[548] казнены мечом. То, что они цыгане, играет лишь второстепенную роль при толковании их жизненного пути на эшафот. Их происхождение уже не является признаком, равноправным с остальными, потребными для распознания в них представителей бесчестного сообщества жуликов.
Когда Якоб Райнхард по прозвищу Ханникель был казнен 17 июля 1787 г. в Зульце на Неккаре, предположительно на глазах 12.000 зрителей[549], и поднялся вскоре до легендарного образа разбойника, чья слава удерживалась еще долго, перейдя из XVIII в XIX столетие[550], государство перестает довольствоваться изобличением и наказанием преступников. Интерес к надежной информации о происхождении, детстве и юности, характере и духовной жизни преступников растет. Их истории продолжают удовлетворять пристрастие публики к сенсациям, однако они служат одновременно в качестве нуждающихся в тщательном документировании и оценке образцов ошибочного человеческого развития во времена возрастающей роли разума и всеобщего прогресса цивилизации. В этом они сравнимы с просветительскими экспериментами по воспитанию «диких детей». Каждый «друг людей», подытоживает анонимный автор «Ханникеля», учится тому, «как много бедствий и грубости царит среди его братьев, даже при всех инициативах нашего столетия по просвещению и улучшению положения»[551]. Образ жизни цыган приводит, по его мнению, к «вредным отродьям человечества»[552] и все вновь и вновь порождает «тигров в человечьем обличии»[553]. Куда бы он ни обратил свой взгляд, всюду ему попадаются подлые люди: «Дед Ханникеля, имя которого – маленький Конрад – было в свое время у всех на слуху, с хрипом выдохнул свою жизнь в Гисене на колесе, а тут в тот же день оба его брата неподалеку были повешены»[554]. Как бесчестная описана также мать Ханникеля, которая «сама не удостоилась в свое время воспитания, и, приученная с юности к порочной жизни без религии, не видела никакого смысла в священных и возвышенных предметах, и была глупее, чем скот, и даже с яслями Господа своего не ознакомилась»[555]. Лишившись отца, Ханникель и его брат Венцель могли безнаказанно и беспрепятственно развивать свои вредные планы и без напряжения вести приятную жизнь. Возвратившись вместе со своей матерью в цыганское сообщество после краткого периода оседлой жизни в качестве погонщиков гусей и свинопасов,
…они держали открытый стол, вкушали множество жареных жирных ежей, много мисок, наполненных печеньем, и с удовольствием чокались бокалами. Под конец они встали в ряд для танца, волынка и свирель зазвучали, они стали наигрывать вот какую вещицу:
С помощью приписываемой цыганам издевательской песни анонимный автор наглядно и интересно подчеркивает образ самодостаточной, сплоченной, далекой как от буржуазной, так и от крестьянской жизни паразитической культуры. Хотя «Творец даровал им рассудок, здоровье и необходимые физические силы»[557], и тем самым возможность трудиться, они пользуются ею лишь изредка, как Ханникель, когда он работает «егерем»[558]. Не демонстрируя осознания безвыходности социального и экономического положения неимущих низших слоев на пороге перехода к индустриальному обществу, автор описывает в общих чертах «цыганское» общество:
…они поддались безделью и сладострастию, крали и тиранили всех кого могли, и обманывали людей предсказаниями, так что глаза у них чуть не лопались. Они теперь не знали никаких законов, кроме тех, которые порождены были в их среде, а именно грабить где только можно, и насилием ниспровергать всякого, кто хоть немного начнет им противостоять[559].
Венцом их беззакония и здесь выступает сексуальная неразборчивость: «Как только от них уходит одна сожительница, неважно, каким образом, они тут же берут себе другую, не особенно печалясь. Часто бывает, что они держат двух, а то и больше сожительниц одновременно»[560]. Быстрее, чем это было у Картуша, члены банды Ханникеля «менее, чем за четверть часа… утверждают брачный контракт»[561]. Даже если описание смены партнеров обнаруживает социальную обездоленность женщин, беззащитных перед насилием улицы и отданных на поругание их партнерам, это не пробуждает сочувствия к их горестному положению:
После того как Тони увел у него [у Венцеля] Мантуа, с ним стала жить некая Рёзель, которая, правда, выдержала у него всего год. После нее его любовницей стала Катарина Лагерин, которую обычно прозывали просто Ханне. В свои 16 лет она уже родила ему первого ребенка. Она была среди заключенных в Куре, переведена была затем в Зульц, несколько недель назад заболела и умерла в тюрьме[562].
Впрочем, некоторые драматические моменты заставляют автора расчувствоваться. Его трогают сцены встречи и прощания во время допросов и очных ставок, поведение во время которых автор расценивает как знак семейных чувств и семейной солидарности, которые считаются образцом поведения для мелкобуржуазной семьи:
Вообще исключительная привязанность и любовь, которую цыгане проявляют по отношению друг к другу, достойны всяческого восхищения. Когда их впускали на очную ставку во время допроса большой толпой, то всегда сначала они с распростертыми объятиями бросались навстречу друг другу; прижимали грудь к груди, рот ко рту, обнаруживая радость встречи бесчисленными поцелуями, часто смешанными со слезами[563].
546
[Ibid.: 28].
547
[Ibid.: 61].
548
[Ibid.: Titelblatt].
549
Cp.: [Eggert 1897: 73].
550
См.: [Breger 1998; Viehöfer 1995; Winckel, Herkströter 2005; Anonym o. J.a; Eggert 1897].
551
[Anonym: o. J.b: 5, 6].
552
[Ibid.: 10].
553
[Ibid.: 4].
554
[Ibid.: 13].
555
[Ibid.: 16].
556
[Ibid.: 23 ff.]
557
[Ibid.: 35].
558
[Ibid.: 26].
559
[Ibid.].
560
[Ibid.: 28].
561
[Ibid.: 29 ff.].
562
[Ibid.: 124 ff.].
563
[Ibid.: 121 ff.].