Страница 10 из 43
Наверняка это тоже не их настоящая родина, и возникает вопрос: как же найти настоящую? Только, где бы ее ни искали, то поскольку цыгане – народ бродячий, то они нигде не дома[84].
Территориальному мышлению и образу жизни европейцев бродячая жизнь кажется осознанным актом дезинтеграции из социальной, правовой, экономической и культурной систем, которые тогда как раз только формировались. На этой стадии территориальная привязка и интеграция в социум были связаны нерасторжимо. Связь эта существует до наших дней.
Территориальное мышление исходит из того, что все, найденное на планете, включая земли и людей, находится в отношениях обладания и собственности. Земли и люди считаются решающими ресурсами прогресса, благосостояния и власти. Прежде всего по этой причине обладание пространством и контроль над ним находятся в центре концепций правления раннего периода новой истории. В Германии они развиваются в рамках направления под названием «полицейская наука». Эта наука пытается рассматривать обобщенно «идеальную культуру землепользования, население, земледелие, рост и процветание городов; наравне с этим – мануфактуры, фабрики и коммерческую деятельность, а также весь комплекс, связанный с состоянием пропитания», «управление домашним хозяйством, добродетели горожан, внутреннюю безопасность, противопожарные заведения, изобилие, обеспечение бедных»[85].
Идентичность выводится из происхождения, которое наряду с генеалогией указывает на определенное географическое место и в совокупности обосновывает правовой статус. Бездомный и безродный такого статуса достигнуть не может. Его свобода в отношении той территории, по которой он перемещается, означает бесправие. Бродячие группы людей, подобных цыганам, больше не приравниваются к нуждающимся в поддержке местным беднякам. Они считаются вредными элементами, уклоняющимися от благ прогресса цивилизации. Согласно терминологии Роберта Кастельса (род. 1033) они – «индивиды недостатка,, недостатка ресурсов и недостатка принадлежности»[86]. Их ценность измеряется единственно только их принудительным физическим трудом на укреплениях или на галерах, а также их применением в качестве солдат.
Даже высоко ценимые по традиции виды деятельности, такие как освоение целины, сами по себе не были основанием для принадлежности к социуму, о чем свидетельствует пример конца XVII в. Когда цыгане в регионе Фихтельгебирге на свободной земле заложили огород, который им потом пришлось бросить из-за проблем с собственностью, то, с точки зрения местного населения, они оставили после себя магическое место, которое теперь «сельские люди посещают в Иванов день, чтобы собирать там травы и цветы, которым, употребляемым в виде чая, приписывается особенная целебная сила»[87]. Признанием пользуется не выполненная работа, а сверхъестественная сила, по народным поверьям заключавшаяся в инаковости. С другой стороны, полезных чужаков известного людям и признанного происхождения, вроде французских гугенотов в Германии или немецких ремесленников и поселенцев в России, встречали с радостью, и они могли даже рассчитывать на то, что смогут сохранить свой язык и культуру.
Применяемые теперь административные меры учета приводят к новой форме идентичности, включающей место и время рождения, происхождение, веру, гражданство и учет уголовных дел. В переходный период, когда интерес к достоверности легенд о происхождении цыган был еще велик, поскольку надо было чем-то оправдать изгнание, случаются гротескные ситуации. Так, Швейцарская хроника констатирует: «В 1646 году здесь была поймана внушительная толпа цыган, предводитель которых назвался Ханс Хайнрих Лёвенбергер из Малого Египта, хотя родился в Бреннгартене»[88]. С другой стороны, схваченная вместе с группой цыган в 1762 г. Кристиане Шмидт решительно отметает этническую принадлежность к ним, «потому что она не из Египта приехала, а родилась в Пфальце»[89]. Аргументы властей выглядят примерно так, как у испанского правительства в 1749 г.: она «меняла свою жизнь подобно цыганам, и платья у нее похожи, и выдавала себя за гадалку, как все цыганки делают»[90].
Поиски родины, включая постоянные прямые опросы, влекут за собой две возможности: если предполагаемая родина цыган идентифицирована, а значит, они образуют единый народ, то они могут и должны вернуться на свою исконную территорию. Но если они родились «в Бреннгартене» или в любом другом месте, имеющем название, то их можно причислить к «сбежавшейся вместе толпе» мошенников и попрошаек[91]. И в том, и в другом случае согласно тогдашним правовым представлениям изгнание из territorium clausum или заключение в тюрьму были законными. Оба метода изоляции можно проследить далее вплоть до политики уничтожения времен национал-социализма.
На пороге Нового времени территориальное мышление становится нормой человеческих представлений[92]. Под этим следует понимать лишенное рефлексии постулирование идентичности, которое, не располагая квалифицирующими критериями относительно свойств и действий, полностью формирует их повседневный жизненный ритм. Никакой народ в Европе не противоречит настолько нормам территориального мышления, как цыгане. Что касается всех чужестранцев, которые к ним забредали, европейские национальные государства всегда рассчитывали на их исчезновение, будь то ассимиляция, интеграция или бегство и изгнание. Кочевой образ жизни цыган, оборачивающийся тем, что они как в природе, так и в тесном зарегулированном пространстве могли свободно передвигаться, не подстраиваясь в полной мере к нормам и законам хозяев, у которых гостили, и не давая подвергнуть себя их контролю, – все это было диаметрально противоположно территориальным практикам. С другой стороны, на протяжении более чем пятисотлетней истории цыгане ни разу не выдвигали ни национальных, ни территориальных претензий. Будучи людьми без территории, они для тех, кто был насквозь проникнут узким территориальным мышлением, представляли собой прототип «другого», появление которого уже в ранний период Нового времени вызывало неодолимое и изощренное стремление изолировать и уничтожать.
С замечательной исторической ясностью и просветительскими намерениями Иоганн Рюдигер (1751–1822), профессор камеральных наук из Галле, еще в конце XVIII в. обращал всеобщее внимание на то, что цыгане приходят в Европу на переломном историческом этапе, который для них более чем неблагоприятен.
Они застали европейские государства в тот самый момент, когда те совершали шаг от варварства к культуре путем развала дряхлого феодализма, и были слишком слабы, чтобы противостоять их вторжению, но все же благодаря обилию народа и началу организации политического устройства слишком сильны, чтобы их с первой попытки одолели[93].
Рюдигер жалуется, что «в недостаточной степени разграничивали их и наше понимание правомерной свободы и собственности» и смешивали «естественную независимость и искони присущее им совместное наслаждение – с непокорностью по отношению к начальству и покушением на собственность»[94]. Оглядываясь на это сегодня, мы можем уточнить, что преследования и изгнание происходили в первую очередь в связи с обнищанием, утратой родины и маргинализацией все возрастающей доли низших слоев в позднем Средневековье и в ранний период Нового времени.
Последствия всего этого, такие как бездомность, преступность и попрошайничество[95], оказались для народов рома феноменами, от которых им не было и до сих пор нет шансов избавиться.
84
[Zedier 1964: Sp. 524].
85
Цит. по: [Bollenbeck 1994: 63].
86
[Castel 2001: 88].
87
[Zapf 1887: 633].
88
[Anonym 1756: 1865 и сл.].
89
Цит. по: [Härter 2003: 65].
90
Цит. по тому же источи.
91
У Вайсенбруха (1727) говорится: «…Их становится больше двумя путями. Во-первых, они живут друг с другом в великом нечестии, и поэтому зачинают много детей; во-вторых, всякий шатающийся, ленивый сброд, как мужеского, так и женского пола, прибивается к ним: изгнанные из страны, люди вне закона, одержимые падучей и не желающие работать» (цит. по: [Ave-Lallemant [1858]: 33]).
92
См.: [Link 1997].
93
[Rüdiger 1990: 43].
94
[Ibid.: 45].
95
Cp.: [Hippel 1995].