Страница 9 из 43
Кочевники из несуществующей страны
Фрагменты, легенды, искажения. С какой бы готовностью летописи ни делились сведениями о прибытии цыган, они не передают нам надежных сведений. Но из кусочков они составляют образ чужестранных пришельцев, и получается грубый эскиз, который постепенно расцвечивают красками национальные и региональные культуры Европы. Нет еще единой системы, с помощью которой знания о цыганах, действия по отношению к ним, а также представление о них в новеллах и спектаклях можно будет собрать воедино. В местах встречи с местными силы распределены таким образом, что в отличие, например, от турецких завоеваний исключительно только местные во всех отношениях устанавливали правила игры: это касалось и самой встречи, и положения чужаков – отсюда и различия, и насилие. Если образная и культурная традиция быстро закрепляется и входит в культурный архив, то включения в каталог знаний позднего Средневековья и раннего Нового времени проработаны лишь весьма предварительно. Внедриться в воспринимаемый как замкнутый, таинственный и чужеродный мир цыган и получить о нем надежные знания – все это еще впереди. Гуманисты будут неустанно нагромождать целые вороха этих знаний и представлять их энциклопедически, а просветители начнут их систематизировать и эмпирически углублять. Летописцы соблюдают дистанцию. Нет рассказов ни о чужаке, которого приняли в свой круг, ни о выходце из местных, который к ним бы примкнул. Одежда, социальное положение, доходы, религия: вот первые координаты, чтобы как-то определить пришельцев. Особую символическую нагрузку получает образ цыган, когда им приписывается статус паломников или странников. Тем самым открывается семантическое поле, соединяющее поиски смысла и отсутствие потребностей, свободу и периферийность – поле, которому суждено пережить эпохальные потрясения Нового времени и на котором обнаружится еще и романтическая эстетика. Культурная включенность не может воспрепятствовать уже в XV в. жесткой социальной изоляции путем причисления к низшему социальному слою, к так называемым пройдохам и попрошайкам. Чужаки, особенно если их подозревают в безбожии и аморальности, подогревают страх утраты контроля. В обществе, которое рассматривает свой образ жизни как продолжающийся либо первородный грех и лень, или – как злое намерение, цыгане появляются в качестве стихийной угрозы повседневной жизни, и без того не всегда успешно регулируемой христианскими заповедями. Соединение и слияние пришедшей извне группы людей с определенной частью собственного населения, с нарушителями закона и беззаконниками, пусть даже в восприятии их с дальней дистанции, служат принижению тех и других и одновременно – обороняют от них. Такая позиция открывает также богатый речевой резервуар риторического и эстетического уничижения – и это тоже надолго, вплоть до наших дней.
Итак, хотя весь репертуар возможной принадлежности цыган проигран и кое-какие роли получили конкретное воплощение, в коллективной памяти от уже не пользующихся спросом преданий осталось лишь воспоминание о внезапном появлении повсюду в Европе абсолютно никому до того момента не известных людей, чужеродность которых после встречи с ними только возрастает. То, что их в зависимости от ситуации причисляли то к паломникам, то к мошенникам, то к лазутчикам, оправдывало соответствующие позитивные или же агрессивные действия либо средства порабощения чужаков. Но при этом неизменным остается статус цыган, который был и остается статусом неприятия. Этническая и национальная идентичность при политическом строе, характеризующемся территориальным господством, еще не играет никакой роли. Из сведений, которые передают летописи, отчетливо выступает один процесс – процесс быстрой маргинализации. Оттесненные на самый дальний периферийный край, они порой на годы теряются из поля зрения: на просторах мало еще заселенной сельской провинции или же среди толп бродячей бедноты. Их боятся, потому что они чужаки, поведение которых невозможно оценить, когда они появляются вновь. Подозрение, что они даже не «христианские люди», подливает масла в огонь. Но это еще не все. Местные начинают испытывать страх перед этими чужаками, лишь услышав о них или случайно на них наткнувшись, что случается довольно редко. В городских хрониках, а затем и в историографических трудах ученых стоящие на обочине развития цыгане становятся центральным символом всего чужого у европейских народов – сбивающего с толку и мешающего одновременно. Хотя теперь цыгане пришли в Европу, они считаются не-европейцами, лишенными места обитания, но давно завоевавшими прочное место в иерархии символов.
2. Чужаки, которые остаются
«Бесстыдные люди»: презрение и изоляция
Полвека спустя «бедные люди из Малого Египта»[81], как обычно, бродят по Европе, выпрашивая милостыню и моля о ночлеге. Изменилась вовсе не их внешность и не то, как они сами себя подают, а поведение и реакция местного населения и властей. В архивах, изучая источники того времени, все чаще наталкиваешься на следы этих перемен, суждения и описания в документах становятся все более подробными и самоуверенными, а меры, о которых в них заявлено, все более строгими.
Гарантируемые охранными грамотами права пребывания игнорируются или отменяются новыми распоряжениями, право на милостыню как средство пропитания все реже признается в качестве обычного права. Курфюрст Пфальцский в первом такого рода указе 1472 г. грозит «не впускать ни одного цыгана по его повелению в земли или области» в пределах всей Германской имперской области[82]. Лавина законов и предписаний обрушивается затем на немецкие и европейские земли: в 1504 г. Людовик XII во Франции распоряжается об изгнании цыган из страны, в 1514 г. следует изгнание из швейцарских городов, в 1525 г. Карл V распоряжается об изгнании цыган из Фландрии, в 1530-м начинается выселение из Англии, в 1541-м – из Шотландии и в 1549-м – из Богемии. В 1557 г. на Бальном сейме закон об изгнании цыган из страны принимает Польша, с 1583 г. Португалия заставляет гитанос работать на галерах и в своих колониях. Изгнанию не подвергается только тот, кто, приспособившись, стал незаметен, или же тот, кто, как это было в Валахии, становился крепостным и поступал во владение помещика или монастыря. Как прокаженного, изгоняли отныне того, у кого не было родины, господина и собственности.
Следует всегда учитывать, что народы рома оказались в Европе в переходный период, ознаменовавшийся кардинальными переменами. Это главное, что затрудняет им ориентировку в жизни. Когда, например, они хоронят своих предводителей, как герцогов или графов, или когда представляются при знакомстве паломниками, то в своих представлениях они остаются в средневековых обычаях, тогда как на самом деле обеими ногами прочно стоят уже на почве территориальных, а далее – и национальных государств раннего периода их развития:
Максимально беспрепятственное функционирование власти со времен завершения Средневековья требовало вплетения всех подданных в прочную единую сеть с местной ориентацией, в которой они в любую минуту были бы досягаемы со стороны администрации и, соответственно, был бы обеспечен контроль над ними, в то время как одновременно с этим все пространство и, соответственно, сама страна вплоть до XVIII века подвергалась все более интенсивному охвату Власть простиралась над страной и людьми, и тот, кто не мог быть ею охвачен, принадлежал к masterless men, то есть к безродному сброду[83].
Уже очень скоро появятся вопросы к их родине, исходя из новой политической карты прежнего пространства. Указание на далекое египетское происхождение уже не удовлетворяет запросам территориального мышления. Оно вызывает недоумение и непонимание:
81
Цит. по: [Kriegk 1969: 149].
82
Цит. по: [Härter 2003: 44].
83
[Seidenspi