Песнь об Ахилле (ЛП)

Диомед, в отличие от своего военачальника, был бесстрашен. Он сражался как грубый дикий зверь, прядая вперед, оскалив зубы, внезапным броском, где быстрыми ударами не столько пронзал плоть, сколько рвал ее. После он по-волчьи кидался на тело, срывал доспехи и золото и швырял в свою колесницу, прежде чем она трогалась с места.

У Одиссея был легкий щит, и он встречал своих врагов, словно разъяренный медведь, низко держа копье своей загорелой рукой. Блестящими глазами он следил за движением, напружа мускулы, ждал, кто и откуда метнет копье. Когда оно пролетало мимо, он устремлялся на метнувшего и бросался на него, словно рыбак, гарпунящий рыбу. Его доспехи к концу дня битвы были всегда покрыты кровью.

Я также узнал многих из троянцев — к примеру, Париса, пускающего беспечные стрелы с мчащейся колесницы. Его лицо, даже под шлемом, было красиво жестокой красотой — черты изящны, как пальцы Ахилла. Низкие стенки колесницы дерзко открывали его узкие бедра, и алый плащ развевался за ним. Неудивительно, что он был любимцем Афродиты — он был так же тщеславен и пуст, как и она.

Издали, лишь мельком сквозь движущиеся ряды воинов я видел Гектора. Он всегда был один, на удивление одиноким в том пустом пространстве, которое образовывалось вокруг него. Он был искусен, стоек и расчетлив, каждое движение было продуманным. Руки его были велики и загрубелы, и порой, когда наши войска расходились, мы видели, как он омывает руки, чтобы совершить моления без скверны. Человек, продолжающий чтить богов, хотя его родичи и братья пали благодаря им, сражающийся не за хрупкий ледяной хруст славы, а за свою семью. Затем ряды смыкались, и его становилось не видать.

Я никогда не пытался подобраться к нему ближе, и Ахилл поступал так же — завидев высокую видную фигуру Гектора, он устремлялся к другим отрядам троянцев. И когда Агамемнон спрашивал его, когда он сойдется в бою с троянский царевичем, Ахилл улыбался самой искренней, сводящей с ума улыбкой. «Что такого сделал мне Гектор?»

Глава 23

В один из дней празднеств, вскоре после нашей высадки, Ахилл встал с рассветом.

— Куда ты? — спросил его я.

— К матери, — ответил он и выскользнул из отвора шатра раньше, чем я успел что-то сказать.

Его мать. Какая-то часть меня глупо надеялась, что она не последует сюда за нами. Что ее скорбь удержит, либо ей помешает расстояние. Но конечно же это было не так, анатолийский берег был для нее столь же удобен, как и побережье Греции. А скорбь лишь сделала ее посещения более долгими. Он уходил на рассвете, и солнце уже подбиралось к зениту, когда он возвращался. А я ждал, беспокойно и нетерпеливо. О чем она могла так долго говорить с ним? О каких-то божественных непорядках, как я опасался. Божественное вмешательство, отбиравшее его у меня.

Брисеида обычно приходила в такое время ко мне, чтобы разделить со мной это ожидание. — Не хочешь прогуляться по лесу? — она помогала мне сбежать от самого себя. Помогала сама сладость ее низковатого голоса и то, как она жаждала утешить меня. Прогулка с нею в лес также помогала успокоиться. Кажется, она, как и Хирон, ведала все тайны леса — где прятались грибы и где кролики устраивали свои норки. Она даже учила меня местным названиям трав и деревьев.

Под конец мы садились на обрывчике, глядя на лагерь, так, чтобы я не мог пропустить возвращения Ахилла. В тот день она набрала в маленькую корзиночку кориандра, и свежий лиственный пряный запах, кажется, окружал нас.

— Я уверена, он скоро вернется, — говорила она. Ее слова были словно новая кожа, еще не потертая, не сношенная. Когда же я промолчал в ответ, она спросила: — Где он пропадает так подолгу?

Неужели она не знала? Это не было секретом.

— Его мать — богиня, — сказал я. — Морская нимфа. Он идет с нею повидаться.

Я ожидал, что она оцепенеет от удивления или испуга, но она лишь кивнула.

— Я так и думала, что он… что-то такое… — она помедлила. — Он двигается не как обычный человек.

На это я улыбнулся. — Как же должен двигаться обычный человек?

— Так, как ты, — сказала она.

— То есть неуклюже.

Это слово был ей неизвестно. Я показал, как это, думая, что это рассмешит ее. Но она решительно покачала головой. — Нет, ты не так делаешь. Это не то, о чем я думала.

Я так и не узнал, что она имела в виду — как раз в то время Ахилл взобрался на холм.

— Так и думал, что найду вас тут, — сказал он. Брисеида извинилась и поспешила в свой шатер. Ахилл улегся на землю, забросил руку за голову.

— Умираю с голоду, — сказал он.

— Вот, возьми, — я отдал ему остаток сыра, который мы взяли с собой перекусить. Он съел его с охотой.

— О чем ты говорил со своей матерью? — едва нашел силы спросить я. Эти его часы с матерью не были запретными, но они отделяли его от меня.

Его дыхание замерло. — Она волнуется за меня, — сказал он.

— Отчего? — мысль о том, что она мучается и переживает за него, разозлила — мучиться было моим делом.

— Говорит, среди богов происходит что-то странное, они даже сражаются друг с другом, выбирая разные стороны в этой войне. Она боится, что боги, хоть и пообещали мне славу, но дадут ее недостаточно.

Такого оборота я не мог и предположить. Но ведь и правда — в наших легендах множество героев. Прославленный Персей и скромный Пелей, Геракл и полузабытый Гилл. Кому-то посвящены поэмы, а кому-то лишь пара строчек.

Он сел, обхватив колени руками. — Кажется, она боится, что Гектора убьет кто-то еще. Раньше, чем это сделал бы я.

Новый страх. Жизнь Ахилла может оказаться короче, чем даже мы предполагаем. — Кого она имеет в виду?

— Я не знаю. Аякс пытался сделать это, и Диомед тоже. Оба они — лучшие после меня. Не могу предположить, кто еще мог бы это быть.

— А как насчет Менелая?

Ахилл помотал головой. — Никогда. Он храбр и силен, но это и все. Он против Гектора — как вода против скалы. Так-то. Это буду я или же никто.

— Ты не станешь этого делать, — я постарался, чтобы это прозвучало не слишком умоляюще.

— Нет, — он помолчал несколько мгновений. — Но я вижу это. Вот что странно. Как сон. Я вижу себя мечущим копье, вижу, как он падает. Я иду к его телу и встаю над ним.

Ужас поднялся в моей груди. Я затаил дыхание, потом с силой выдохнул. — А потом что?

— Это-то и есть самое странное. Я смотрю вниз, на его кровь, и знаю, что моя смерть близка. Но в том сне мне нет до этого дела. Все что я ощущаю — облегчение.

— Думаешь, это может быть вещий сон?

Этот вопрос словно вернул его в реальность. Он помотал головой. — Нет. Наверное, это ничего не значит. Просто сонное марево.

Я постарался, чтоб мой голос звучал так же легко, как и его. — Уверен, что ты прав. В конце концов, Гектор тебе ничего не сделал.

Он тогда улыбнулся, на что я и надеялся. — Да, — сказал он. — Это я уже слышал.

Долгие часы, пока Ахилла не было, я уходил из лагеря, ища какого-то дела, чего-то, чтобы занять себя. Рассказанное Фетидой взволновало меня — распря среди богов, могучая слава Ахилла в опасности. Я не представлял, что можно с этим поделать, и вопросы эти не переставали крутиться в моей голове, сводя с ума. Я жаждал отвлечься, на что-то ощутимое и реальное. И один человек указал мне в сторону навеса лечебницы. — Если ты желаешь чем-то заняться, там всегда нужна помощь, — сказал он. Я вспомнил терпеливые руки Хирона, инструменты на стенах пещеры розового кварца. И пошел к лечебнице.

Под тем навесом было полутемно и дымно, воздух тяжел и густ, и пропитан металлическим запахом крови. В одном углу находился лекарь Махаон, бородатый, с квадратной челюстью, обнаженный по пояс, туника небрежно обвязана вокруг талии. Он был смуглее большинства греков, хотя большую часть времени проводил не на солнце, волосы его были коротко, удобно, подстрижены — так, чтобы не лезли в глаза. Сейчас он склонился над раненым в ногу, ощупывая плоть вокруг места, куда вонзилась стрела, ища ее конец. Поодаль его брат Подалирий заканчивал стягивать ремнями свои доспехи. Он что-то бросил Махаону прежде, чем, оттерев меня в сторону, прошел к выходу. Было известно, что лекарскому навесу он предпочитает поле битвы, хотя служит равно и там и там.