Страница 38 из 69
Я помотал головой. — Ты же не знал.
Он закрыл лицо руками и не отвечал ни слова. Я обнял его и бормотал все успокаивающие словечки, какие мог найти.
Он успел умыться, вымыть окровавленные руки и переменить испачканную кровью одежду, когда Агамемнон прислал за нами, приглашая вернуться на рыночную площадь. Артемида, сказал он, разгневалась на столь большое войско, готовое пролить много крови. Она потребовала за то плату, плату наперед. Коров было недостаточно. Потребовалась невинная жрица, человечья кровь за человечью кровь, старшая дочь предводителя.
Ифигения обо всем знала, сказал он. Она была согласна. Большинство стояли слишком далеко и не видели смертельного ужаса в ее глазах. К счастью, они поверили лжи своего предводителя.
Ее сожгли той же ночью на костре из кипариса, дерева, посвященного темнейшим из наших богов. Агамемнон пожаловал сотню амфор вина для празднования; наутро мы отплывали к Трое. В нашем шатре измученный Ахилл забылся сном, легши головой на мои колени. Я поглаживал его лоб, видя, как дрожь пробегает по его лицу. В углу шатра лежала его испачканная кровью свадебная туника. Когда я смотрел на нее, в груди тяжелело. Это была первая смерть, которой он стал свидетелем. Я осторожно снял его голову с моих коленей и встал.
Снаружи пили, пели и кричали воины. На берегу горели костры, раздуваемые свежим бризом. Я шел меж лагерных костров, минуя празднующих воинов. Я знал, куда идти.
У его шатра стояла стража, но стражники дремали, опершись на копья. — Кто таков? — проснувшись, спросил один. Я шагнул мимо него в шатер.
Одиссей обернулся. Он стоял, облокотившись на низкий столик, и водил пальцем по карте. Подле него я увидел тарелку с недоеденным ужином.
— Приветствую тебя, Патрокл. Все в порядке, я его знаю, — добавил он стражнику, сунувшемуся было за мной. Подождал, покуда тот ушел. — Я так и знал, что ты придешь.
Я хмыкнул. — Что бы ты на самом деле ни думал, ты бы все равно это сказал.
Он ухмыльнулся. — Сядь, если хочешь. Сию минуту, я доем.
— Это ты дал им ее убить, — бросил я ему.
Он подтянул табурет к столу. — Отчего ты думаешь, что я мог им помешать?
— Ты бы помешал, будь это твоя дочь, — я чувствовал, что мои глаза мечут искры. Я хотел его испепелить.
— У меня нет дочери, — он оторвал кусочек хлеба, обмакнул его в подливу. Съел.
— Тогда будь это твоя жена. Что, если бы это была твоя жена?
Он поднял на меня глаза. — Что ты хочешь, чтоб я сказал? Что тогда я бы этого не сделал?
— Да.
— Не сделал бы. Но возможно, именно потому Агамемнон — царь Микен, а я повелеваю всего лишь Итакой.
Слишком легко давались ему ответы. Его спокойствие меня разозлило.
— Это была твоя идея убить ее.
Сухая усмешка искривила его рот. — Ты слишком много от меня хочешь. Я всего лишь советник, Патрокл. Не полководец.
— Ты нам солгал.
— Про свадьбу? Да. Только так можно было заставить Клитемнестру отпустить девушку. — Ее мать, там, в Аргосе. Вопросы вертелись у меня на языке, но я знал его уловки. Нельзя было дать ему отвлечь меня от гнева. Кулак мой взметнулся вверх.
— Ты его опозорил. — Ахилл пока не думал об этом, он слишком скорбел о смерти девушки. Но я должен был об этом думать. Позор от их деяния мог лечь и на него.
Одиссей махнул рукой. — Люди уже позабыли, что он был к этому причастен. Они забыли думать о нем, едва пролилась ее кровь.
— Тебе удобно думать именно так.
Он налил себе вина, выпил. — Ты гневаешься, и не без оснований. Но для чего ты пришел с этим ко мне? Я не держал ни ножа, ни девушки.
— Там было полно крови, — выхрипнул я. — На его лице, на губах. На одежде. Знаешь, что было с ним после этого?
— Он скорбит, что не предотвратил того, что случилось.
— Конечно! — бросил я. — Он едва может говорить.
Одиссей пожал плечами. — У него чересчур нежное сердце. Завидное качество, ничего не скажешь. Если это его утешит, передай ему, что это я поставил Диомеда так, чтобы Ахилл увидел лишь самый конец действа. Когда было уже поздно.
Я так ненавидел его в тот миг, что едва мог говорить.
Он подался вперед. — Можно, я дам тебе один совет? Если ты и впрямь друг ему, помоги ему избавиться от этого мягкосердечия. Он направляется к Трое убивать людей, а не спасать. — Его темные глаза удерживали меня, как сильное течение. — Он — оружие, убийца. Не забывай об этом. Можно использовать копье как посох, для опоры в ходьбе, но копьем оно оттого быть не перестанет.
Эти слова словно лишили меня дыхания. — Он не…
— Он таков, как я сказал. Лучшее оружие, когда-либо сотворенное богами. И пора ему это понять. Если уж ты не желаешь слушать ничего, выслушай хотя бы это. Я говорю без злого умысла.
Я был ему не соперник, и слова его застревали во мне, как дротики, и их было не стряхнуть.
— Неправда, — сказал я. Он не ответил, лишь проводил меня взглядом. Я молча вышел из его шатра.
Глава 19
Мы отплыли на следующий день, очень рано, вместе с остальным флотом. С кормы нашего корабля берег Авлиды казался до странности голым. Канавы отхожих мест и пепельно-белесые остатки костра девушки — вот и все, что осталось после нашего тут пребывания. Я разбудил Ахилла утром и передал ему слова Одиссея — чтоб он не успел прежде того перехватить Диомеда. Он выслушал меня равнодушно, глаза были в темных кругах, хоть он и спал достататочно. Затем Ахилл сказал: — Она мертва, так что это безразлично.
Теперь он шагал по палубе позади меня. Я старался отвлечь его, указывая то на дельфинов, преследующих наше судно, то на тяжелые дождевые облака, собирающиеся у горизонта, но он оставался безмолвным и слушал вполуха. Позднее я видел, что он, оставшись в одиночестве, мрачный и сосредоточенный, упражнялся с мечом и копьем.
Каждый вечер мы приставали в новом месте; наши корабли не были предназначены для далеких многодневных плаваний. Мы видели только фтиян и диомедовых аргосцев — флот на стоянках разделялся так, чтобы не приходилось всей армаде искать пристанища на одном острове. Я был уверен, что неспроста царь Аргоса все время был с нами. Они что, думают, мы сбежим? Я старался не обращать на него внимания, и он оставил нас в покое.
Все острова были для меня на одно лицо — высокие утесы, опушенные белой пеной, каменистое побережье, где галька царапала днища наших кораблей, будто когти. Низкорослая жесткая трава пробивалась под оливами и кипарисами. Ахилл все это едва замечал. Он склонялся над своими доспехами и начищал их, пока они не начинали гореть, будто жаркое пламя.
На седьмой день мы добрались до Лемноса, как раз напротив мыса при входе в Геллеспонт. Он был ниже, чем большинство наших островов, полон болотец и стоячих прудов, поросших водяными лилиями. Неподалеку от лагеря мы нашли заводь и уселись подле нее. Над водой гудели жуки, а луковицы водяных лилий смотрели из водорослей, будто глаза. Мы были всего в двух днях пути от Трои.
— Каково было убить того мальчика?
Я поднял взгляд. На его лицо падала тень, волосы скрывали глаза.
— Каково? — переспросил я.
Он кивнул, смотря на воду, словно стараясь разглядеть что-то в глубине.
— Как оно?
— Так просто не расскажешь. — Он застал меня врасплох. Я прикрыл глаза, стараясь вызвать в памяти ту картину. — Кровь пошла сразу, это я помню. Поверить не мог, что ее бывает столько. Голова его раскололась, и чуть-чуть виднелись мозги. — Даже сейчас я ощутил тошноту. — Я запомнил звук, с которым его голова ударилась о камень.
— Он дергался перед смертью? Как звери?
— Я не стоял там и не следил.
Он помолчал. — Отец говорил мне как-то, что надо считать, будто они просто звери. Люди, которых я убиваю.
Я открыл было рот, чтобы ответить, но не смог. Он же не отрывался от созерцания водной глади.
— Не думаю, что смогу так, — сказал он. Просто как и всегда.
Слова Одиссея отдались у меня в ушах, язык мой онемел. Это хорошо, хотел сказать я. Но что я знал? Мне-то не нужно завоевывать себе бессмертие, я оставался в стороне.