Страница 9 из 21
О Васином интересе к старине знали не только его педагоги, но и библиотекари: он увлечённо переписывал в школьной библиотеке старинные клавиры, он успевал бегать и в нотную библиотеку Кировского театра, и в Театральную библиотеку, которая находилась во дворе школы. Охота пуще неволи, и Вася был невольником своей странной любви.
На его счастье, в начале семидесятых всё это хранилось в открытом доступе, а хранители библиотек, люди старой закалки, безоговорочно доверяли мальчишке-подростку архивные рукописи. И не стоит винить их в небрежении своими обязанностями: они знали, что делают, видели этих отроков насквозь, понимали, как никто, дрожь их пальцев, бережно прикасавшихся к старинным страницам, могли оценить огонь их глаз и жаркое «Пожалуйста!». Кому же и доверять это наследие, как не этим юношам бледным со взором горящим? Их же всё меньше, а мы стареем и уходим, да и рукописи… которые, как принято считать, не горят, увы, не вечны.
…Потом, уже в двадцать первом веке, известный и заслуженный хореограф Василий Медведев вместе с не менее известным и именитым коллегой Юрием Бурлака работали над постановкой «Эсмеральды» в Большом театре. Юрий Бурлака был тогда его художественным руководителем и пригласил Васю: им хотелось восстановить оригинальную хореографию Мариуса Петипа, они увлечённо и вдохновенно изучали все первоисточники, какие только могли найти. Вася обратился и в свою альма-матер и дальше – по инстанциям: нет, теперь всё это не у нас, нет, мы не можем выдать вам эту партитуру, нет-нет, мы не выдаём такие документы из архива. Они (вновь юноши бледные со взорами горящими!) написали официальное заявление-просьбу – и получили вежливый официальный отказ. Секреты балета, прежде передававшиеся из поколения в поколение, теперь оказались для них недоступными… как жаль!
Они всё равно поставили свою «Эсмеральду», и был успех; они реконструировали старинную хореографию, восстанавливая её по крупицам… хорошо, что сейчас всё записывается, всё сохраняется в интернете, ничто не пропадает бесследно или в недрах недоступных архивов. И постановки нашего времени будут всегда открыты для всех – было бы желание открывать.
Может быть, эти официальные отказы объяснялись банально и просто?
Как ни неприятно об этом думать, но факты есть факты: в антикварных и букинистических магазинчиках за границей Василию попадались старинные клавиры – в том числе и со штампом его родного Императорского училища. Обвинить в краже некого – разве что так называемые «лихие» девяностые? Можно лишь надеяться, что проданные ценности спасли кого-то от голода и нищеты… впрочем, их смогли сохранить в блокаду.
Тогда-то, в библиотеках его отрочества, в классах Вагановского, в разговорах с Франгопуло и Тюнтиной, началась его новая, настоящая и главная, но пока немного непонятная и тайная жизнь.
Вдруг захотелось не только танцевать и взлетать, как Барышников, но и самому распоряжаться всем этим – поставить свой собственный балет! Это было увлечение – влечение, и оно влекло и влекло его… куда?..
"Жизель". Василий в роли Альберта
С Татьяной Подкопаевой. Выпускной вечер Вагановского училища, Кировский (Мариинский) театр, Ленинград, 1976
Картина третья. Два занавеса
Первым его настоящим занавесом стала обычная занавеска.
Она отделяла большую комнату («гостиную», говорила Мама) от спальни родителей и быстро превратилась в Васину помощницу и сообщницу, стала неотъемлемой частью его театральных затей. Не раз ей приходилось страдать: от слишком резких рывков у неё отрывалось колечко с краю – искусство требовало жертв, и Мама безропотно пришивала колечко на место.
После их крошечной квартирки у Таврического эта, на улице Восстания, казалась огромной. Да и действительно была не маленькой: просторной и не по-советски шикарной. Целых четыре комнаты! Такие ещё долго, до самой кончины Советского Союза, да и после неё, оставались коммуналками, а им (папе, конечно, у него же такая важная работа!) выделили её всю целиком – счастье, казавшееся совершенно обычным и заслуженным. Вскоре появится и дача в престижном Рощино и станет смыслом жизни папы, и все они должны будут отбывать трудовую повинность на той даче… но квартира была прекрасна!
Широкий коридор («Да тут у вас танцевать можно!» – сказал грузчик, вносивший мебель), и высокие потолки, и тяжёлые двери, и большие окна, выходящие в тихий двор, – старый петербургский дом с тёмной таинственной лестницей, ведущей от парадного сначала к их квартире на высоком («цокольном», странное новое слово) этаже, а потом куда-то вверх… Вася был уже не маленьким и немножко обижался, когда Мама предупреждала его не ходить на чердак: что ему, спрашивается, делать на этом чердаке? Юра с друзьями тайно курили где-то там, повыше, и Вася никогда бы не выдал брата, на которого смотрел с детским обожанием, а у него самого было столько дел! Что ему на чердаке… в подвале (всё-таки интересно было иметь небольшие тайны!), например, всегда жили котята, их можно подкормить и погладить, а около двери на чердак окурки и бутылки, фу…
Он был рад, что «его» комнатой стала гостиная – как же иначе? Спальня родителей, комната Бабушки, комната брата: они взрослые, и у них отдельные комнаты, а он пока будет спать здесь, на диване… это временно, говорила Мама, думая, наверное, о скором взрослении и самостоятельной жизни старшего сына. Но, как известно, нет ничего более постоянного, чем временное, и Вася прожил в этой комнате много лет.
Точно так же «временно» появилась в квартире и эта занавеска: дешёвый ситец в полоску и цветочек, выбор Бабушки, надо же было как-то обустраиваться на новом месте, наводить уют, обзаводиться (в который раз в их кочевой жизни) хозяйством. Липа это умела, она быстро обживала любое, самое неприглядное и тесное помещение, оно сразу становилось похожим на Дом и на неё саму… занавеска ей не очень нравилась, но надо было чем-то закрыть широкий проём, ведущий в спальню, да и с Бабушкой спорить не хотелось: есть отрез ткани, и хорошо.
– Занавес открывается, представление начинается! Садитесь и смотрите! – Вася включал музыку и принимался импровизировать.
Мама и Бабушка, его верные зрители, поддерживали и одобряли. Папа и брат не выдерживали, старались под любым предлогом избежать этих занудных (как им казалось) экзерсисов: Васька, отстань со своими танцами, сколько можно одно и то же?! Вася, я устал после работы, меня к телефону…
Бабушка Мария Родионова (Суворова)
Дедушка Василий Родионов
Импровизации сменились более взрослыми, продуманными, заранее подготовленными выступлениями: он не просто демонстрировал то, чему научился во Дворце пионеров, а потом в первых классах Вагановского, – он всегда добавлял что-то своё, что-то новое, чтобы было интереснее. Не всегда же повторять за другими, можно и нужно придумывать, творить, создавать.
Квартира на улице Восстания стала местом его первых хореографических экспериментов. Она манила всех его одноклассников: в выходные родители уезжали на ту самую дачу, старший брат занимался своими взрослыми делами, и можно было собраться здесь всем вместе и чувствовать себя хозяевами – и этой большой комнаты с высокими потолками и занавесом, и всей квартиры, и своих жизней.
Шумели, смеялись, слушали музыку, говорили обо всём на свете, шутили, и каждый раз возвращались к тому, что на самом деле было их жизнью: к танцу. Показывали, изображали (передразнивали?) педагогов и друг друга, обсуждали свои и чужие достижения и провалы, вскакивали, спорили…