Страница 16 из 21
Надо было срочно искать какой-то приют.
В училище шептались за его спиной – друзья шёпотом выдавали ему эти тайны: это Клушина, Вась, это всё она! Говорят, написала что-то такое руководству театров… идейное. Мол, ты неблагонадёжный, муть какую-то! А они же сейчас всего боятся, против парткома ради тебя не пойдут, сам понимаешь! Держись, Васька, прорвёмся!
Было странно ощущать себя жертвой системы, против которой он, если честно, никогда не выступал: был активным и искренним комсомольцем, охотно жил по принятым в советской среде правилам, верил даже… не совсем в коммунизм, но в идеалы. Ими и руководствовался, и что получилось?
Олимпиада Васильевна Медведева. Ленинград, 1970
На душе скребли бездомные кошки, губы были сжаты, спина стала ещё прямее.
Если бы от злости можно было вырасти, он стал бы выше всех в их выпуске.
Одноклассники бурно обсуждали: кто куда распределён, устраивали каждый свою собственную судьбу, иностранные учащиеся звали на прощальные вечеринки.
Приближался выпускной вечер.
Был уже сшит шикарный бархатный пиджак и (писк моды!) гипюровый батник с длинными язычками воротника, и это кружево и бархат были ему очень к лицу, превращали в настоящего Принца.
Которого ни за что ни про что изгнали из его собственного королевства.
«Ничего, это ещё не конец сказки!» – сердито думал он.
Дома надо было (отплакав один раз) скрывать своё разочарование, не расстраивать ещё больше и так убитую страшной новостью Маму, не выказывать слабости перед отцом; надо было делать вид, что всё к лучшему.
На брегах Невы…
Были предложения из других городов: мир балета тесен, выпускники, особенно хорошего уровня, наперечёт, художественные руководители театров присматриваются к ним заранее: Васю, само собой, приглашали… уехать, что ли, из Ленинграда? Но… как это – уехать от всего самого главного, из центра балетной жизни? Больше того – из центра его тогдашней, юношеской Вселенной? Его мир вращался вокруг Кировского и (в крайнем случае!) Малого театров…
– В этом ты не прав, Вася! На другие города не соглашайся, это тебе ни к чему, потом оттуда не выберешься, но почему бы тебе не прийти к нам, в Консерваторию? – незабываемая Нина Рубеновна Мириманова21, ещё один его добрый ангел. Как и от кого она узнала, что он не попал ни в Кировский, ни в Малый, почему решила помочь?
– Не расстраивайся, – твердила она, – приходи к нам в труппу: натанцуешься у нас, наберёшь интересного опыта, поработаешь с молодыми хореографами! Кировский и Малый – это ещё не весь ленинградский балет, сам увидишь.
«Меня приглашают в Оперную студию Ленинградской Консерватории», – звучит неплохо, можно порадовать Маму. Не Кировский, ну и пусть, Мамочка, но, говорят, там тоже неплохо, и там я буду много танцевать… и ставить буду! И, между прочим, моё большое классическое па совсем скоро покажут в Театре балета Дворца культуры имени Горького, вот!
«Да что ты? Замечательно! – преувеличенно радовалась Мама. – Это из «Дочери снегов» Минкуса, да?»
Это была хорошая новость: в то время там был сильный, практически профессиональный коллектив, там начинал уже очень известный Григорович22, и постановка начинающего хореографа, вчерашнего учащегося, была серьёзной ступенькой… но на какой лестнице? Куда она вела?
Вместо прямой и понятной дороги перед ним оказалась какая-то странная полоса препятствий… впрочем, пусть будет Консерватория.
«Это тоже опыт, Вася, тебе он пригодится, ты поработаешь там, а потом… мало ли, всё может измениться», – утешали его расстроенные (ничего нельзя сделать: партком сильнее искусства!) педагоги.
Встреченная в коридоре Клушина прошла мимо, не поздоровавшись, улыбнулась язвительно, как классическая коварная злодейка.
«Нельзя распускаться, нельзя показывать всем, что тебя удалось победить, что ты огорчён! Что какая-то Клушина смогла испортить тебе жизнь, да пошла она! В Вагановское поступил не сразу, и это переживу! Я ещё всем докажу…» – твердил он сам себе.
И вот он уже на выпускном, в том самом, шикарном, сшитом Мамой «по блату» у знакомого портного, пиджаке, с романтическим кружевным воротником батника, в моднейших брюках «клёш» – только туфли были старенькими, не удалось достать ничего получше, но кто их видит?
– Вась, пиджак – супер! Просто отпад, дай завтра надеть! – потом он иногда одалживал его приятелям и брату, идущим на свидание: весь мир театр, и костюмы должны соответствовать ролям.
Время ученичества позади, диплом в руках, и больше не будет ежедневных уроков, не нужно будет каждое утро прибегать сюда, в это ставшее вторым домом здание… на душе было смутно: не такая уж радость – этот выпускной вечер, скорее печаль и невнятная тревога. Не остались ли позади лучшие годы?
Вспоминался зимний лагерь в Толмачёво, где они получали короткую передышку: десять дней можно было просто бегать, отдыхать, не бояться сделать лишнее или неправильное движение, играть в снежки, как все дети… через много лет Принц из его екатеринбургского балета «Катя и принц Сиама» будет втянут в игру в снежки: ничто не проходит. А ещё позже, в Берлине, дети двадцать первого века, танцующие в его «Щелкунчике», скажут, что не умеют играть в снежки, что девочки не знают, как укачивать куклу… «Вот у кого потерянное детство, боже мой!.. А мы были очень счастливы!»… Ах, эти каникулы зимой, и летний отдых в пансионате для тех, кто был занят в спектаклях Кировского: весь день можно бездельничать и гулять, а вечером танцевать… но закончилось детское счастье.
Все поздравляли его с окончанием ЛАХУ.
Впереди было неизвестное и не такое блестящее, как он ожидал, будущее; друзья разъезжаются кто куда; уедет в свою далёкую Мексику милая темноглазая Кармен (нет, ничего серьёзного, но было приятно чувствовать себя любимым!); педагоги будут с той же любовью и тем же вниманием заниматься с новыми учениками… он чувствовал себя растерянным перед собственной, внезапно обрушившейся на него взрослостью и очень одиноким.
Предстояло начинать какую-то новую жизнь и строить её самому.
Хорошо, что хотя бы Клушина осталась в прошлом – он не мог и предположить, что так просто история с Клушиной не закончится, всё ещё впереди.
– И дальше у вас с ним, конечно, будет любовь? – недовольно морщится редактор. – К этому всё идёт, так?
– У меня – с ним?! С чего вы взяли? Вовсе нет, при чём тут любовь?! Это не любовный роман, а я просто автор!
– «Просто автор» не пишет с таким нескрываемым восхищением. Как мы это будем печатать – сплошные восторги? И эти ваши небрежные упоминания его «девочек», с которыми якобы ничего никогда… Вы, насколько я понимаю, с ним знакомы и вместе работали?
– Ну да, мы работаем, но… я пишу всё, как есть, Вася – мой друг, и я им восхищаюсь как балетмейстером, как талантливым человеком, и никакой любви!
– Кстати, нехорошо, что уже пять глав, а никакой любви. Читателю скучно станет: балет да балет, а ведь там должна быть такая красивая любовь…
Ну хорошо, пусть будет любовь.
Картина пятая. О любви
Он был влюблён всегда, постоянно.
Восхищение красотой, любование чужими движениями не покидало его.
Он влюблялся в педагогов, в балерин на сцене – и с той же силой в их партнёров; в этой любви не было ничего плотского: тело для человека балета – это совсем не то, что для непосвящённых.
Тело не тайна, тело – инструмент, его нужно изучать, разглядывать, видеть его красоту или несовершенство; нужно учиться им владеть; нужно и можно прикасаться к чужим телам и стать равнодушным к чужим прикосновениям… тело должно служить главному, а главное – танец, искусство… какая любовь?