Страница 8 из 15
Но необходимо отметить одно: рационализация системы не имеет непосредственного отношения к прямому назначению системы. Рациональная система может ничуть не лучше описывать явления, чем эмпирическая; она может быть и не короче, и не полнее. Потребность в рационализации системы – это потребность в сведении воедино результатов систематики и номотетики, в установлении общего языка между ними, потребность в высшем единстве знания. Поэтому рационализация системы и является одной из форм синтеза, высшим завершением и систематики, и номотетики. Но нельзя выдумать нарочно и сразу рациональную систему, нельзя найти готовый простой принцип, из которого можно было бы вывести все многообразие органических форм. Та самая максимально естественная система, которая представляет возможно краткое и полное описание органического многообразия по степени сходств и отличий, должна быть причинно понята, поставлена в связь с номотетическим основанием органического мира и таким образом рационализирована. Возможность подобной рационализации существующей иерархической системы зависит от расширения и углубления наших знаний о коррелятивных связях между формами. Действительно, при сведении всех корреляций к системе причинных законов, одновременно была бы достигнута и максимальная коррелятивность, то есть целесообразность системы с точки зрения чисто таксономической, и в то же время – рациональность системы. Der wissenshaftliche Fortschrilt in der Eindentigkeit der Anordnung strebt hier also einen Ziele zu, das erreicht warewe
Нечто вроде /этого/ имел в виду и великий Кювье: «наиболее прямой дорогой к естественной системе было бы определить отправления и влияние каждого органа, чтобы иметь возможность вычислять влияние его видоизменений; тогда, образуя большие подразделения по наиболее важным органам и так далее, мы получили бы рамку, которая была бы истинным выражением порядка природы… Этот метод рациональный и философский… другой метод – эмпирический и опытный – фактическое сравнение видов… Этот метод дает точную оценку близости существ, независимо от рационального и физиологического понимания взаимодействия их органов… Но он требует столь же обширного и трудного познания всех видов и полной организации каждого» (р. 79–80)16. Откуда видно, что Кювье считал, что рационализации в определенном мною выше смысле подлежит также самая система, которая получается «универсальным методом» Ада неона и является в идеале иерархической системой.
II. Объект биологической систематики
Приступая к методологии биологической систематики, первый вопрос, который мы должны рассмотреть, касается объекта ее. Действительно, нам нужно не только создать диагноз высшего рода нашей системы, понятие организма, что принадлежит больше самой науке, нежели ее методологии, но ввиду своеобразности этого понятия рассмотреть методы его применения.
Для наивного наблюдателя жизненные явления связаны с индивидуальными живыми телами. Эти тела и представляют первый объект биологии [-] и первую, величайшую абстракцию, такую степень отвлечённости, которой способно довольствоваться только повседневное знание, и на которой наука удержаться не может. И, прежде всего, это понятие упускает динамичность всего живого. Форма вещи основана на длительном сохранении ее частицами своих взаимоположений; форма всякого живого тела подобна форме пламени: она непрерывно осуществляется движением частиц, протекающих в процессе обмена. Трудно удержаться, чтобы не процитировать по этому поводу Кювье: «Сущность жизни состоит в способности некоторых телесных систем существовать в течение времени в определенной форме, постоянно привлекая в свой состав вещества из окружающей среды и отдавая стихиям часть своего собственного вещества.
Итак, жизнь есть вихрь[4], более или менее быстрый, более или менее сложный, направление которого постоянно и который увлекает молекулы определенного сорта, но отдельные молекулы входят в него и выходят, так что форма живого тела более постоянна, чем его материал.
Пока движение длится, тело, в котором оно происходит – живо; оно живёт. Когда движение становится навеки оно умирает, и вещества, его составляющие…разъединяются. Только жизненное движение задерживало разложение и удерживало вещества в соединении».17
Почти ничего принципиально нового не прибавили более 100 лет работы к этой гениально простой картине, созданной великим биологом на другой день после рождения химии.
В этом определении живого существа, как формы, длящейся в потоке обмена, содержится один из важнейших признаков организма; организм есть такое специфическое соединение компонентов, которое обеспечивает при наличии обмена веществ длительное сохранение системой ее специфических свойств. Однако и это определение ещё отвлекается от одного признака настолько важного, что становится неприменимым.
Если форма есть закон, по которому движутся частицы, закон этот менее всего постоянен, он непрерывно изменяется. Пока длится жизнь, живое существо меняется; правда, и здесь мы охотно поступаем, как и в других случаях: принимаем наше определение за регулятивный принцип и отыскиваем в организме такие отношения, которые именно и остаются неизменными в ходе органических изменений, а самые изменения рассматриваем как приспособление, направленное к тому, чтобы сохранить отношения, принятые нами за типичные. См. Дриш (I, p. 185)18, внешние условия могут нарушить гармоническ/ую/ функцию органа, то есть результат его действия на весь организм, не нарушая его собственные функции, так как при изменившихся условиях прежний результат его работы будет иначе отражаться на целом. Тогда изменение собственной функции восстанавливает гармоническую, и в этом состоит «акт приспособления». Однако, не все изменения можно рассматривать с этой точки зрения: помимо функциональных и приспособительных изменений существует ещё по меньшей мере 3 типа: 1) связанные с развитием – рост и/у/сложнение, 2) некротические и 3) пропагаторные.
В наиболее типичных случаях эти три рода изменений слагаются в общий циклический или, точнее, ритмический процесс, который часто называют морфогенезом, и который мы обозначаем как морфопроцесс. Процесс этот строго специфичен, то есть повторяется в бесчисленных поколениях с незначительными лишь отклонениями. Именно такие процессы и представляют настоящий объект систематики: мы систематизируем морфопроцессы, и, прежде всего, и легче всего те из них, которые носят ритмический характер; в этом случае описание одного периода заменяет полное описание морфопроцесса, так как одно поколение мы принимаем во всем подобным остальным, а такие отрезки служат единицами сравнения; отрезок ритмического морфопроцесса, равный одному периоду, условимся называть онтогенезом.
Итак, следующей ступенью в определении организма будет определение его, как такой системы, в которой взаимодействие частей обеспечивает, если не длительную неизменность, то ритмическое повторение определенного цикла изменений. Для известной ступени эмпирического знания такое определение вполне достаточно, хотя оно грубо противоречит философии жизни. Оно тотчас становится неточным, как только мы убеждаемся, что в действительности циклы точно не повторяются, что они медленно, но верно изменяются в определенных направлениях; а весь живой мир, как целое, непрерывно изменяется даже без того, чтобы в нем ярко выступала какая-либо цикличность, хотя, может быть, просто мы ещё не нащупали этот великий ритм: правда лишь в спиральном движении, прямая и круг одинаково ложны, говорит А. Белый20[5]. Итак, всякий организм есть, в сущности, морфопроцесс, и характеризуется он определенными стадиями в изменении всех своих свойств и определенным взаимоотношением этих изменений во времени. Моментальные формы, которые принимает одну за другой тело, с одной стороны, и характер их чередования, форма самого процесса, с другой вот что подлежит описанию и на основании чего строится система.
4
Эта сама собой напрашивающаяся аналогия впервые в современной форме проведена Кювье (р.7); в недавнее время она подробно разработана W. Roux19.
5
См. Д. Соболев «Основы исторической биогенетики», 192421. Соболев утверждает существование филогенетических волн, состоящих из эволютивного периода и революционного.