Кукла вуду

– Юная леди, – звучит словно издалека голос Фетисова. – Изволь нормально сесть, когда с тобой разговаривают.

Исчезни…

И тут над самым моим ухом оглушительно хлопают в ладоши.

Я испуганно подскакиваю. На полу возится Антон, который из моего бреда пока никуда не делся, но я не обращаю на него внимания (выходит, сильно я в него… того, раз он мне всё снится и снится). Я смотрю на склонившегося надо мной Фетисова-старшего, и мне становится жутко от его взгляда.

– Ты мне сейчас всё расскажешь, Ольга. Или мне, или… – Он делает эффектную паузу, потом продолжает: – Обещаю, альтернатива тебе не понравится.

Я знаю, что означает такой взгляд, и что бывает после того, как на тебя так смотрят. Сон или нет – я вздрагиваю и, снова заикаясь, прошу:

– Чт-то вы хот-тите? Я н-ничего н-не сделала!

Фетисов-старший поднимает брови… А потом неожиданно между ним и мной становится бледный, усталый Антон. Точнее, не становится – он легко, как котёнка, берёт отца за грудки, поднимает и… ставит в сторону. Просто, спокойно, словно так и надо.

А?..

После поворачивается ко мне, светло улыбается – да что там, буквально сердце рвёт улыбкой – и опускается перед диваном на колени. Я смотрю на него зачарованно – как он красив, даже сейчас, даже…

Что-то настойчиво бьётся в голове, какая-то мысль, но я не хочу пока знать, какая. Если это сон, пусть снится. Пусть хоть во сне мне кто-то так улыбается. Пусть!

Потом Антон берёт меня за руку – я чувствую тепло его пальцев – и, заглядывая мне в глаза, с благоговением произносит:

– Моя госпожа.

Чего?

Тогда я сразу вспоминаю, что во сне нет тактильных ощущений. И запахов, а я чувствую лёгкую ноту алкоголя в воздухе и… ладана?

А ещё, моргнув, на мгновение вижу золотую нить, тянущуюся от моего левого запястья к груди Антона. И вспоминаю тот… кошмар… который… но не был же он реальным? Или… был?

Антон сжимает мою руку крепче и шепчет:

– Госпожа, не бойся, прошу тебя. Ты же приказала привезти тебя домой. Я привёз. Что ещё ты хочешь?

Я? Дом. Фетисова. Мёртвый Антон. Который улыбается и называет меня госпожой. Его отец, который только что мне угрожал, а теперь смотрит на нас с таким видом, словно его вот-вот стошнит.

А-а-а-а!

Кричу я пока только мысленно, вслух не могу вымолвить и слова. Зато сначала вырываю у Антона руку (как? чёрт возьми, как он здесь оказался?! он же умер!) и прижимаюсь к спинке дивана. Изыди!

– Госпожа? – недоумённо спрашивает Антона. И тянется ко мне.

Вот теперь у меня отлично получается вслух:

– А-а-а-а!

Звонко так, громко. Забыв про слабость, я выскакиваю из постели, замечаю, что лежала полураздетая (свитера нет), и визжу ещё сильнее. От души, похоже, одинаково шокируя и Антона, и его отца. А потом ещё мечусь по комнате в панике, забиваюсь в угол у двери и, когда Антон бросается ко мне, кричу:

– Не трогай, не трогай, не трогай меня!

И снова визжу. Отстранённо, той частью мозга, которая ещё соображает, несмотря на панику, сама же удивляюсь, откуда силы берутся. Сейчас голос нафиг сорву, горло и так словно наждачкой поцарапанное, болит…

Но я кричу и не могу остановиться – хотя меня никто не трогает. Антон сидит рядом на коленях с видом побитого щенка, его отец ошарашенно за нами наблюдает.

А когда воздух у меня кончается, и я, захлебнувшись криком, замолкаю, женский голос спокойно говорит по-французски:

– Кажется, Фредерик, ты был прав: это не Жаки. Даже она не могла бы так качественно сыграть идиотку.

Я резко поворачиваюсь: в дверях стоят два похожих друг на друга блондина – мужчина и женщина. Мужчина почти копия Антона, только старше лет на десять, а женщина… Очень высокомерно смотрит на меня. Как на муху в супе.

– Не подходите ко мне! – хрипло прошу я.

Блондин смотрит удивлённо – я кое-как пытаюсь прикрыться руками. А женщина вздыхает и с потрясающим презрением, напоминающим мне Иру Фетисову, говорит по-французски:

– Конечно, дорогая. Сиди там хоть вечно. Дать тебе одеяло?

Я обескураженно молчу, а она проходит к креслу, берёт с него плед и кидает мне. Я машинально в него заворачиваюсь. Какой мягкий!

Женщина ещё смотрит на меня какое-то время, потом трёт пальцами виски и поворачивается к Фетисову. Спрашивает по-французски:

– Ну и кто она?

– Ольга Алиева. Учится с Антоном и Ирой, – отвечает тот. По-французски он говорит с диким акцентом, прямо как я на уроке, только в два раза быстрее. – Дочь Алиева от первого брака. Два раза победила на Всероссийской олимпиаде по математике, в прошлом и позапрошлом году. Вошла в тройку призёров на олимпиаде по физике. И это всё, что говорит о ней Интернет, а своих я пока не могу разбудить.

Брови женщины ползут вверх, когда она снова смотрит на меня.

– Победила? Надо же. Всегда подозревала, что математика нисколько не влияет на мозги.

А вот это поклёп! Я даже возмущённо вскидываюсь, забыв про страх. Не надо обижать мою математику!

– Влияет, – получается хрипло, зато по-французски.

– Ты нас понимаешь, – удовлетворённо кивает женщина. – Прекрасно.

Понимаю – это сильно сказано. Как собачка, которая всё соображает, только сказать не может. Чаще всего именно так я чувствую себя на уроке иностранного языка. Английский у меня ещё как-то идёт, на нём научные статьи читать приходится. А вот французский, тоже обязательный в нашей школе… С ним всё плохо.

Женщина тем временем продолжает:

– И что, милая, ты умирала в этом году?

А?

Я снова не успеваю испугаться: вопрос выбивает меня из колеи.

– Ну? – торопит женщина. – Тяжелая болезнь, несчастный случай? Было?

Я мотаю головой.

– Точно? А татуировка, дорогая, у тебя когда появилась?

Тату… а…

– Не-неделю назад, – кое-как выдавливаю я. – Её… моя сестра… сделать.

– Сестра? – женщина улыбается. – Прекрасно! Подробнее, пожалуйста, о сестре.

– Кузина… – бормочу я на русском, не зная, что от меня хотят, и как это сказать по-французски.

– Она живёт у тёти, – спасает меня Фетисов. Он разворачивает к женщине ноутбук. – Их страницы в соцсетях. Тётя, двоюродные сёстры.

Женщина внимательно их изучает.

– А они недавно умирали?

Я недоумённо смотрю на неё, а Фетисов усмехается.

– Вряд ли. Взгляни, у них в Instagram каждодневная хроника. Очень аккуратные девочки. И точно живые.

– Лика, – подаёт голос блондин в дверях. – Тот, кто её подставил, должен быть близок к нам, не к ней. Иначе в чём смысл?

Женщина хмурится, Фетисов пожимает плечами.

– Необязательно. Но на первый взгляд девочка чиста. К слову, твой брат дело говорит: чаще всего в таких случаях преступник использует подставное лицо. Бывает, такое же чистое, как эта, – он смотрит на меня. – Особенно если это маньяк. Это могла сделать не она?

Женщина кивает на Антона, который по-прежнему сидит около меня на коленях.

– Вряд ли. Но… я не знаю… эту магию так, как Жаки. Может быть… – Она замолкает, потом смотрит на меня. – Неважно, об этом мы позже подумаем. А теперь, милая, вставай и марш под одеяло. Истерики нам закатывать ты не будешь.

Я невольно встаю и, горбясь, кутаясь в плед, возвращаюсь на диван. Антон глядит на меня с удивлением, потом бросает гневный взгляд на женщину и идёт ко мне. Но видит, как я отшатываюсь, и замирает. Потом медленно отступает к ближайшей стене, понурившись, как наказанный пёс.

Что это за спектакль?

– Если она не прекратит с ним это делать… – звучит гневный голос Фетисова. Продолжить он не успевает: во-первых, Антон поворачивается к нему, прожигая гневным взглядом, во-вторых, женщина восклицает какое-то французское ругательство.

– Толья, тебе тоже не помешает отдохнуть. Иди, я разберусь. – И, когда Фетисов действительно забирает ноутбук и уходит, женщина добавляет: – Фредерик, ты тоже.

Блондин в дверях исчезает. Как эта француженка всех строит! И что… что вообще происходит?

– Олья, – кивает женщина, когда в комнате остаёмся только мы с ней и Антон. – Меня зовут Анжелика. Антуан – мой сын. Был моим сыном.