Потерянное сердце (ЛП)

— Я купил тебе билет. Не волнуйся, chica. О, это испанский, ты должна знать его, потому что мы едем в Мексику, и они не говорят по-английски. О, черт, у тебя есть паспорт? Я даже не спросил!

Бринк даже не стал спрашивать, хочет ли она поехать в Канкун. Но Кэмми улыбается.

— У меня всегда паспорт в сумочке. Однажды я хотела сбежать и подумала, что мне обязательно будет нужен паспорт, так что с тех пор ношу его с собой.

Она серьезно отнеслась к планам на побег, а я нет. Мы никогда не углублялись в разговор о том, куда бы сбежали, но она говорила про Канаду. Мне понравилась эта идея. Мне всегда нравились идеи Кэмми.

— Надолго мы едем? — спрашивает она. Я тоже должен был об этом подумать.

— Восемь дней. Вернемся через неделю.

Кэмми опускается на ближайшее сиденье и закрывает лицо руками.

— Блин. Блин. Блин.

— Что случилось? — спрашиваю я.

— Я должна встретиться с деканом в следующую пятницу, обсудить возможность трудоустройства на лето. Это важно.

— Билет можно вернуть еще тридцать минут. Мой папа знает людей в авиакомпании. Никакого штрафа, если не сможешь полететь, — говорит Бринк.

Кэмми задумчиво потирает подбородок.

— Вы готовы, ребята? — спрашивает водитель.

— Ненавижу становиться взрослой, — говорит Кэмми, поднимаясь со своего места. — Если я пропущу собеседование, это будет невероятно глупо.

Я киваю.

— Согласен. Я останусь здесь с тобой, и ты сможешь уехать вовремя.

— Нет, — сурово говорит она. — Бринк, убедись, что он хорошо проводит время, и держитесь подальше от неприятностей, вы оба.

— Кэм, — говорю я.

— ЭйДжей, не спорь. Так будет лучше, честно.

Она наклоняется и целует меня в щеку.

— Да, и спасибо за все, Бринк. Никто и никогда не делал для меня что-то настолько сумасшедшее.

Бринк смеется.

— Я здесь, чтобы вгонять всех в ступор.

Он кладет руки за голову и поднимает ноги, чтобы усесться на сиденье боком.

Кэмми открывает сумку и достает из нее белую коробочку.

— Вот. Я привезла это для нас.

— Что это? — спрашиваю я.

— Открой, — говорит она.

Сажусь на сиденье чуть дальше и усаживаю Кэмми рядом, чтобы Бринк не видел. Затем открываю коробку. Внутри пирог с карамелькой в центре и надписью «С днем рождения». Сердце готово разорваться из-за раны, которая едва исцелилась. Я смотрю на Кэмми, и вижу ту же боль в ее глазах. Кэмми берет меня за руку и крепко сжимает.

— Надеюсь, она счастлива, — говорит она.

— Она счастлива. Должна быть. Мы страдаем, чтобы она была счастлива. Так и делают хорошие родители, верно?

Я говорю то, что говорил себе целый год, в чем убеждал себя.

Кэмми качает головой и заправляет за ухо прядь волос.

— Пришли мне открытку, — говорит она, запечатлев поцелуй на моей щеке. — И повеселитесь, хорошо?

Я не могу сказать «да», пока она идет к выходу.

Мысль о том, что я увижу ее не скоро или вообще никогда не увижу, причиняет боль. Ненавижу это чувство, потому что представляю, как буду жить с ним. Эта боль. Ее слишком много, чтобы жить с ней.

Кэмми отпускает меня, чтобы я мог жить дальше.

Я должен отпустить ее, чтобы она тоже могла жить дальше.

Я встаю и смотрю на Бринка.

— Друг, можешь задержать такси минут на пять? Я просто...

Бринк смотрит на часы.

— Да, мы рано. У вас есть несколько минут. Ты в порядке?

— Нет.

Я выхожу из микроавтобуса и бегу за Кэмми.

— Кэм!

Ее золотисто-коричневые волосы закручиваются волнами, когда она останавливается и поворачивается.

— Нет, ЭйДжей. Тебе нужно ехать и веселиться, — протестует она.

— Кэмми, — говорю я, задыхаясь, когда останавливаюсь рядом.

— Да? — с легкой улыбкой спрашивает она.

— Мы должны расстаться сейчас, пока не слишком поздно. Это уже слишком тяжело. Мне нужно быть с тобой, а я не могу. Это слишком больно. Я потерял дочь и тебя... и это слишком.

Что я делаю? Это типа самозащита? Боже, я настоящий мудак.

Она приехала сюда с этим чертовым пирогом на день рождения нашей дочери, и теперь наверняка думает, что причина в том, что она не едет со мной.

— Но это не потому что ты не можешь поехать со мной в Канкун...

— ЭйДжей, — говорит она, поднимая руку, призывая меня остановиться. — Я понимаю. Мы фактически расстались, но я все еще думаю о тебе каждую минуту каждого дня. Вот почему я приехала. Все должно было быть сказано глаза в глаза и не по телефону.

— Ты приехала, чтобы расстаться со мной, но уехала бы, ничего не сказав?

Она пожимает плечами.

— Я не хотела портить твою поездку. Думала, можно подождать, пока ты вернешься.

— Вот как, — вздыхаю я.

— Мы вроде как расстались, прежде чем я уехала в Вашингтон, а затем снова через три месяца. Оба раза мы прощались, но никогда не прощались навсегда. Я все еще люблю тебя. И, наверное, всегда буду, и мне трудно двигаться дальше, так что я просто не двигалась, надеясь, что как-то все исправится. В какой-то другой реальности. Но этого не будет.

Ее слова звучат так же, как и все мои мысли в последние полгода. Иногда, напившись, я заставлял себя притворяться, что Кэмми в моей жизни не навсегда, но это не так, и неважно, что будет. Но сейчас не время и не место нам быть парой.

— Я чувствовал то же самое, — говорю я ей, — это больно, Кэм. И мы больше не будем общаться?

Нам не стоит. Это сделает все хуже.

— Я...

— Не отвечай. Я знаю ответ, — говорю я ей.

Она бросается ко мне и обнимает меня, как ребенок обнимает плюшевого мишку во время грозы.

— Я действительно, действительно люблю тебя всем сердцем, ЭйДжей, но сейчас мы должны поступить именно так.

Я обнимаю ее так же крепко.

— Я люблю тебя, Кэм. Всегда буду. Независимо от того, как сложится жизнь, ты всегда будешь частью моих мыслей — моей жизни, даже если тебя нет рядом со мной. К тому же, до свидания не значит прощай.

Ее спина дрожит под моей рукой, и я знаю, что она плачет.

— Прости за всё, — говорит она.

— И ты меня... за всё, — говорю я ей.

Мы говорим так, потому что так называем нашу дочь... «всё».

Глава 11

Прошло четыре часа, прежде чем нас пустили к Тори. Мы входим в ее палату, и первое, что вижу — ее затуманенный взгляд и покрасневшие щеки. Она в сознании, но смотрит куда-то в стену. Боясь сказать что-то не то, я позволяю ее родителям подойти к ней первыми. У них больше опыта общения с ней. Они говорят очень мало, но думаю, это как раз то, что ей нужно.

— Мистер Коул, — обращается ко мне пожилой доктор и кладет ладонь мне на плечо, — одну минутку, пожалуйста.

Я иду за доктором в коридор, а отец Тори идет за нами. Сейчас я отвечаю за нее, но не могу запретить ее родителям беспокоиться. Мы с Тори вместе только полтора года, а они провели с ней полжизни.

Доктор заводит нас в маленькую тихую зону ожидания чуть дальше по коридору и закрывает двери. Усаживается на один из стульев, колеблется мгновение, а потом кивает на другие стулья, предлагая сесть и нам. Отец Тори садится первым, и я следую его примеру. Может, доктору и хочется создать видимость спокойствия, но внутри я схожу с ума от тревоги, и тишина комнаты и спокойные голоса вряд ли помогут ее унять.

— Я знаю, это сложно, — начинает он. — Мы попросили психиатра поговорить с Тори, чтобы выяснить причину ее панического приступа и срыва.

— Вам удалось что-нибудь выяснить? — спрашиваю я поспешно.

Врач несколько раздраженно морщится, втягивая воздух через нос.

— Нам удалось пробраться через один барьер, но, как вы понимаете, есть соглашение о конфиденциальности, которое запрещает нам разглашать подробности.

Раздражение наполняет меня, превращается в гнев, и мне приходится сдерживаться изо всех сил. Глядя на покрасневшее лицо отца Тори, я понимаю, что он чувствует то же самое.

— Тори когда-либо раньше угрожала причинить себе вред? — спрашивает доктор.