Потерянное сердце (ЛП)

— В порядке ли я? — спрашивает она, поднимаясь и усаживаясь на подоконник. — Черт, в порядке ли я?

Она начинает смеяться, и это лучший ответ на мой вопрос. Ее трясет, кожа становится бледнее с каждой секундой. Ее глаза становятся красными, а дыхание — тяжелым и быстрым. Могу предположить, что у нее паническая атака, другое в голову не приходит.

— Назови мне номер твоего врача, Тори?

— Ты не будешь звонить моему проклятому врачу, — умоляюще говорит она.

— Я позвоню 911, если понадобится. У тебя явно проблемы. Я бы сделал все что в моих силах, чтобы тебе помочь, но ты даже не можешь рассказать мне, что, черт возьми, происходит.

— Не угрожай мне, ЭйДжей, — предупреждает она.

— Малышка, это не угроза. — Мне удается успокоить Гэвина, поэтому кладу его в кроватку и запускаю мобиль. (Примеч.: вращающаяся над кроватью ребенка игрушка или несколько игрушек, часто с музыкальным сопровождением). Глубоко дыша, хоть это и не помогает, я заставляю себя успокоиться ради Гэвина.

Поворачиваюсь к Тори, смотрю ей в глаза и понимаю, что она совсем не тот человек, которого я знал, и уже довольно долгое время. В горе и радости. В горе и радости. Сокращая пространство между нами, я обнимаю ее и крепко прижимаю к себе. Я не говорю ни слова. Просто держу ее.

— Мне нехорошо, — шепчет она.

— Я знаю, детка.

— Мне нехорошо, мне не стоит быть здесь, — говорит она.

— Что ты имеешь в виду? — Я не могу сейчас паниковать. Я должен сохранять спокойствие ради нее и Гэвина.

— Я хочу навредить себе, — продолжает Тори шепотом.

Ее слова для меня как удар, как молния. Навредить себе? Она никогда так не говорила.

— Скажи мне, почему? Что случилось на прошлой неделе, что ты говоришь такое? — Я должен был реагировать на ее слова быстрее, но, черт возьми, я хочу знать, что произошло.

— Я просто разбита. Я едва держалась эти месяцы. Когда я смотрела на тебя с Гэвином в больнице, ты выглядел так, будто он — весь твой мир, как будто ты откажешься от всего, лишь бы ему стало лучше. Ты смотрел на меня так, будто я должна чувствовать то же, ЭйДжей. Но я ничего не чувствую. Ничего. Какая мать ничего не чувствует? Я ничего не чувствую! Ничего!

Она начинает плакать, и слезы снова катятся по ее щекам. Что это? Она думает, что не достаточно хороша, чтобы быть его матерью?

— Почему, Тори? Почему ты так себя чувствуешь? Что заставляет тебя думать об этом?

— Я не знаю, как любить его. Никто никогда не любил меня так, как я должна любить его.

— Я люблю тебя, Тори. Твои родители тебя любят, так что это неправда, — говорю я ей. Я все еще крепко держу ее за плечи, надеясь, что мои слова успокоят ее иррациональные мысли.

— Эти люди не мои родители, ЭйДжей.

— Что? — Я не уверен, что вообще что-то сказал вслух — дыхание перехватило, из легких словно выкачали воздух.

Конечно, они ее родители. Отец Тори провел ее к алтарю на свадьбе. В день свадьбы ее мать плакала от счастья. Тори говорит с родителями несколько раз в неделю. Что за историю она пытается мне рассказать? Я не знаю, во что верить.

— Просто потому, что они выглядят, как родители, это не значит, что они мои, — резко говорит она.

— Хорошо, тогда кто твои родители?

Тори вырывается из моих объятий и приваливается к стене, отодвигаясь от меня.

— Я покончу с собой, прежде чем скажу тебе или какому-нибудь из этих чертовых кусков дерьма, которые называют себя терапевтами.

Она ходит туда-сюда между кроваткой и окном, вцепившись в свои волосы. Чувствую, что нужно оградить Гэвина от нее — я не знаю эту женщину, что родила моего ребенка, я не знаю ее такую. Не уверен, что она осознает свои действия. Прежде у меня никогда не было панических атак, но думаю именно это происходит сейчас со мной.

— Пожалуйста, прекрати меня пугать, — спокойно говорю я ей. — Я думал, что твой терапевт знает все о твоем прошлом. Несколько часов назад ты говорила мне, что ходишь к этому врачу с детства.

— Он не знает правды, ЭйДжей.

— Знает ли он, что ты не говоришь ему правду? — спрашиваю я спокойно. Тори сказала, что ее терапевт — женщина, так что теперь мне интересно, есть ли у нее врач вообще. Если нет, то нужно немедленно обратиться за помощью. Я точно не могу оказать ту помощь, в которой она нуждается.

— Нет.

— Как он может не знать? — настаиваю я.

— Точно так же, как ты думал, что женишься на женщине без прошлого. Мы сразу решили не задавать вопросов о нашем прошлом. Мы были в одной ситуации по двум очень разным причинам, но мы были в одной гребаной ситуации, ЭйДжей. И тогда в наших пустых планах на будущее не было детей.

Пустые планы на будущее?

— Сколько можно говорить об этом, Тори?

— Столько, сколько нужно для того, чтобы ты понял, как я серьезно к этому отношусь.

— Кажется, я понял, — говорю я ей с сарказмом.

— Нет, не понял, — говорит Тори, останавливаясь. К счастью, во время нашей дискуссии Гэвин уснул.

Тори выходит из комнаты и направляется вниз по лестнице на кухню. Я не могу отвести от нее глаз, после того что она сказала мне. Я не смогу спать сегодня из-за нее, не из-за Гэвина. Она включает свет на кухне и открывает шкаф высоко над плитой, вытаскивая бутылку водки. Я не пытаюсь остановить ее. Раньше она никогда не пила просто так, поэтому, если ей нужно выпить, она может это сделать, если это ее успокоит.

Она достает стакан из шкафа у раковины и наливает в него водку, а я стою и наблюдаю за происходящим, как будто мне все равно. Тори просто пьет водку без закуски. Она хочет, чтобы ей было плохо.

Прислонившись к стене, я наблюдаю, как она делает несколько глотков, закрывает глаза и морщит нос.

— Стало лучше? — спрашиваю я.

— Нет, — холодно говорит Тори, открывая еще один шкаф, и достает флакон таблеток с задней части полки. Я никогда не видел эти таблетки. Я даже ни разу не открывал этот шкаф, потому что считал, что он полон хрустальных бокалов, которые мы никогда не используем.

— Что это? — спрашиваю я ее, приближаясь на несколько шагов.

— Они мне прописаны, не волнуйся, — говорит она, размахивая бутылкой перед моим лицом.

Я хватаю ее за запястье и пытаюсь прочитать мелкий шрифт на упаковке этих таблеток.

— Почему у тебя есть...

Неважно. Могу предположить, почему у нее есть упаковка «Валиума». Я ничего не говорю, когда она высыпает таблетки на ладонь. Молча смотрю, когда она запивает таблетки водкой, главным образом потому, что я в шоке и просто не знаю, что сказать.

Я никогда не принимал ничего такого сильного, но могу предположить, что результат не заставит себя ждать.

— Тебе сейчас нужно к врачу, Тори?

Вместо ответа, она допивает стакан водки, затем сползает по шкафу на пол. Складывает руки под голову, и я вижу, как она спокойно дышит. Вероятно, ее паническая атака — или что там было — прошла.

Сажусь рядом и жду. Закрываю глаза и пытаюсь вспомнить любую мелочь, которая может подсказать, какие именно у нее проблемы. Однажды мать Тори позвала ее, попросив что-то сделать, и Тори начала плакать, очень сильно. Ее реакция была очень неожиданной для меня. Она заперлась в спальне и просидела там целый день и всю ночь, и когда вышла, попросила меня забыть об этом. Я забыл. Затем, хоть я почти забыл об этом, была череда событий, произошедших в день, когда мы узнали, что она беременна. Думаю, об этом я забыл специально.

В то утро все изменилось без особых на то причин. Тори проснулась и ушла из дома не попрощавшись. Это было совсем на нее не похоже. До этого утра я просыпался от того, что она водила кончиками пальцев по моему телу. Ее голова лежала на моей груди, и она смотрела на меня своими прекрасными глазами, пока мы не встречались взглядами. Затем она улыбалась мне самой сногсшибательной улыбкой в мире. Но когда проснулся один, я сразу понял, что что-то не так, и неважно, что мы встречались только несколько месяцев. Я звонил ей несколько раз, но она переводила мои звонки на голосовую почту. Прошло меньше часа, прежде чем я услышал, как входная дверь открылась и закрылась, а затем захлопнулась дверь ванной. Через пять минут дверь распахнулась, и Тори выбежала на улицу. Ее не было целую неделю.