Преодоление

Из всего отцовского воспитания мне более всего оказались присущими именно те черты, которые не способствовали карьере, и среди прочего абсолютное отрицание угодничества и отстаивание собственного мнения, чего бы это ни стоило. Сейчас по прошествии двадцати лет окончания моей военной службы наблюдая за броуновским движением придворного госаппарата, угодливо стоящего со свечой в храмах, играющего в теннис, либо катающегося на горных лыжах, приходят мысли, что принципиальность – это просто отсутствие гибкости и неумение зарабатывать на чужих слабостях. Подумаешь, польстил начальнику, глядишь, заметили и продвинули на очередную ступеньку, ещё угодил более старшему начальнику, и ты уже сам начальник по отношению к первому, можно и пинком под зад ему за прошлые унижения, и сатисфакцию получил и должность приличную. Единственный недостаток, писать воспоминания будет противно. Видимо, по этой причине не встречаются у нас мемуары чиновников, вспоминать неприятно. Зато жить хорошо. Но не всем. Прочитавший эти строки редактор скажет, морализирует товарищ, и будет в чем-то прав, я не возражаю.

Возвращаясь к студенческим годам, хочу заметить, что где-то в конце четвертого курса под влиянием то ли фильмов на чекистскую тематику, то ли книг о подвигах разведчиков, мне пришла идея работы в спецслужбах, которая прочно засела в голове. В один из дней я пришел в приёмную КГБ СССР на Кузнецком мосту и наивно предложил себя в качестве кандидата на работу. Дежурный офицер внимательно выслушал меня и объяснил, что на работу в эту организацию «с улицы не принимают». Непременным условием должно быть законченное высшее образование, опыт работы в народном хозяйстве не менее трёх лет, обязательное членство в партии и главное рекомендация партийных органов. Вышел из приёмной я с твёрдым убеждением стать чекистом.

Набирая эти строки, задаюсь вопросом, что мною двигало. Ведь я учился в престижном вузе, на лучшем факультете, да к тому же в спецгруппе. В спецгруппу отбирали на третьем курсе не то чтобы лучших по успеваемости, хотя успеваемость учитывалась, но главное, «чистых» по анкетным данным. Дело в том, что студенты спецгруппы сразу оформлялись по первой форме секретности, то есть допускались к сведениям, составляющим государственную тайну. И действительно, все спецдисциплины у нас имели гриф «сов. секретно», тетради мы сдавали в первый отдел, заниматься могли только в специально отведенных аудиториях в институте. От всех были отобраны подписки о неразглашении государственной тайны. Поначалу всё выглядело очень романтично.

Потом эта секретность замучила, поскольку сильно ограничила свободу. Помню, был такой эпизод. Мы с приятелем, после стипендии любили хаживать в ресторан гостиницы «Москва» на седьмом этаже. Тогда цены были демократичные. Бутылка хорошего грузинского вина, типа «Мукузани» или «Гурджаани», «котлеты по-киевски» и пара салатов были нам доступны, тем более что в спецгруппе стипендия была повышенной. Сидим мы за столиком, подходит пожилой мужчина и спрашивает, можно ли ему присесть за наш столик. Оснований возражать не было, и он подсел к нам. Неожиданно, обращаясь к нам, он объявил себя американцем, происходящим из семьи русских эмигрантов первой волны. Его русский был безупречным и мы не сразу поверили, что оказались за одним столом с представителем «главного врага СССР», так в нашем представлении выглядели Соединённые Штаты Америки. Это был период разгара холодной войны и общение с американцем в ресторане грозило нам исключением из комсомола, из института, а может быть и ещё более серьёзными последствиями, учитывая нашу осведомлённость в государственных секретах в области ядерной ракетной техники. Именно в этом направлении нас и готовили. Достаточно сказать, что моим дипломным проектом было проектирование ионного движителя с атомной силовой установкой для перелёта с Марса на Венеру. А это был 1964 год. Вот такие были амбиции у этой, вернее, у той страны. Научным руководителем дипломного проекта был Севрук Д.Д., один из ближайших соратников С.П.Королёва, вместе они отбывали срок в концлагере. Тогда мы об этом не знали, только недавно по телевидению показали фильм про моего научного руководителя. Возвращаясь к эпизоду в ресторане, вспоминаю кокой шок мы испытали, просто об….лись и долго решали докладывать в первый отдел или рискнуть промолчать. Промолчали и всё обошлось. Позднее, будучи сотрудником контрразведки, я понял, как и чем мы рисковали. Весь этот эпизод описан, чтобы показать, как рано я столкнулся с секретностью и какие неудобства она доставляла в принципе очень приличным советским гражданам. Возвращаясь к вопросу, что же меня влекло в спецслужбу, о реальном содержании работы в которой я не имел ни малейшего представления, как оказалось потом, я думаю, что главным мотивом все же было самоутверждение. Невысокий рост, заурядная внешность, неудача в любви на первом курсе, о которой я не забыл до сих пор, породили во мне комплекс неполноценности. Это сейчас, с позиции прожитых лет, опыта общения с людьми, обладающими высокой внутренней культурой и не всегда с привлекательной, правильнее, неброской внешностью, но с притягивающим обаянием и внутренним светом, можно детально разобраться в мотивах своего поведения и, как бы объективировать его. А раньше многое решалось на подсознательном уровне, хотя в оценках себя старался быть искренним. Были, конечно, случаи, когда я переоценивал свои способности и возможности, но это все же больше исключение, чем правило. Видимо мне казалось, что работа в спецслужбе, сопряженная с некими мифическими рисками и трудностями, придаст мне уверенности в себе, а ближайшее окружение априори будет меня уважать. Материальные и карьерные мотивы может где-то и шевелились, но в силу полной неопределённости и незнания устройства служебной лестницы в этом полностью закрытом ведомстве не могли быть определяющими. Однозначно, что и патриотический мотив «служения Родине, не щадя живота» не доминировал в моей голове. Да, я готов был служить, служить честно в любом месте, куда в силу воинской дисциплины могли меня направить, и переносить тяготы военной жизни. О рисках, в смысле жизни, я тоже думал, но здесь было проще, так как я был призывного возраста и в любой момент мог быть призван на военную службу, то риски были равнозначные и не зависящие от моего выбора. Надо сказать, что в то время о «дедовщине» мы не слышали. Служба в армии ещё была престижной. После окончания институтов много парней добровольно шли служить на офицерские должности в армию и с удовольствием носили форму.

Приняв решение о работе в спецслужбе, осмыслив требования к потенциальным кандидатам, никому ни говоря о посещении приёмной, вернулся к студенческой жизни. Период окончания четвертого курса и пятый курс были интересны тем, что мы столкнулись с американской системой обучения. В это время разработчики программы для спецгруппы, а в их число входили и научные руководители крупнейших КБ и НИИ из космической и атомной отраслей промышленности, пытались всунуть в наши головы как можно больше знаний передовой науки и технологии. Мы пользовались самыми свежими разработками, как говориться, прямо с колёс. Одновременно преподаватели физфака МГУ и МИФИ читали нам теоретические курсы по последним достижениям физических и математических наук. Зато на экзаменах нам разрешалось пользоваться любыми конспектами и книгами, поскольку спрашивали не теорию, а решения, или только алгоритм решения практических задач. То есть нас готовили к включению в работу на наиболее актуальных направлениях ракетостроения. Практику после четвёртого курса мы проходили в самой закрытой лаборатории опытного производства ракетного НИИ, который возглавлял академик В.П. Глушко, чьими двигателями оснащались ракетные комплексы С.П. Королёва. После его смерти В.П. Глушко одно время занимал должность Главного конструктора.

Дипломный проект, о котором написано выше, я делал вдвоем со своим другом. Это тоже было не совсем обычно. Дело в том, что объём расчетов и проектной документации был огромный, поэтому в целях придания дипломному проекту практической значимости, его разработку поручили сразу двум студентам. Таких парных работ в группе было несколько. Разделение шло таким образом: приятель делал расчеты и проектирование миниатюрного атомного реактора, а я соответственно ионного движителя. По идее наш межпланетный корабль должен был набирать скорость в вакууме космоса порядка одной трети скорости света, т.е. примерно 100 тысяч километров в секунду. Всё делалось на самом серьёзном уровне, без фантазий, достаточно сказать, что в приемной комиссии присутствовали два очень известных академика и ещё три доктора наук. Диплом мы защитили на «отлично» и чувствовали себя по-настоящему счастливыми, осознавая себя чуть ли не творцами будущей космонавтики. Потом, спустя годы, оказалось, что разработка ионного движителя была подкинута нам американской технической разведкой, как глубоко продуманная дезинформация, на долгие годы отвлекающая значительные силы научно-технического потенциала страны на тупиковое направление, не говоря уже о миллиардных финансовых затратах. Но естественно, и мы и несколько сот ученых и конструкторов, занятых этой проблемой в специально созданном институте, куда по распределению я и попал, об этом не имели и понятия. Работая в контрразведке и принимая участие в проведении аналогичных дезинформационных мероприятий против американцев, я мог представить себе и масштаб, и стоимость таких эффективных средств борьбы с противником. Вот мы плавно подошли к следующему самому значительному этапу в моей жизни. Службе в органах безопасности.