Страница 4 из 10
Тибо мгновенно падает ничком, укрывается за обломком колонны с оружием на изготовку. Война приучила его сохранять полную неподвижность. Этот звук издал не человек – и, в чем он не сомневается, не маниф.
Он ждет. Контролирует дыхание, прислушиваясь к тяжелой поступи, которая все ближе. Что-то медленно появляется в поле зрения. Тибо нацеливает винтовку и крепче ее сжимает.
Покачивающаяся туша, наподобие бычьей. Бока окровавлены и радужно переливаются, как бензин на воде. На лбу у существа множество длинных серых рогов разной формы, некоторые сломаны. Оно опять издает рев, демонстрируя клыки хищника.
Движется оно без призрачного своеобразия манифов, но грохочущим неритмичным шагом, который Тибо ощущает через дрожь земли. Эта тварь не вызывает даже намека на узнавание – пусть перед ним и возникло бы что-то немыслимое, невиданное, – которое обычно сопровождает появление манифа. От одного взгляда на ее сочащееся кровью тело молодой партизан ощущает, как подступает тошнота. Кровь дымится и потрескивает, а там, где она падает на мостовую, вспыхивает пламя. Тварь трясет башкой, и с рогов слетают куски чего-то, приземляются с влажным звуком. Внутренности Тибо сводит судорогой, и это чувство подсказывает: он видит останки манифа.
Если у демонов и живого искусства не получается друг друга избегать, они сражаются самым жутким образом. Искусная плоть, что падает с морды демона, еще свежа.
В те дни, что последовали за С-взрывом, к немецким войскам и только что возникшим манифам присоединился омерзительный захватчик, забредший не туда: батальоны из нижнего мира.
Острая необходимость как-то выживать заставила некоторых товарищей Тибо попытаться извлечь хоть какую-то пользу из этих падших, а теперь вознесшихся противников. Они набирались опыта, читая плохие книги, за которыми приходилось охотиться. Они вытаскивали информацию из угодивших в плен немецких заклинателей и знатоков-священников из новоявленной епархии Роберта Алеша. Бесстрашные подслушивали обрывки разговоров – речь демонов походила на лай – и собирали сведения по крупицам, скрупулезно анализировали слухи о злонамеренных договоренностях между Адом и Рейхом. Элиза могла бы рассказать Тибо, какого духа он видит перед собой, пока молится – пусть и не Господу, – чтобы тот на него не посмотрел. Тибо знает лишь одно: это демон, и к тому же крупный.
Как и большинство сородичей, существо явно испытывает боль. Но при таких размерах его ранения или болезни, пусть даже серьезные, не помогут Тибо. Парочка амулетов в сумке тоже не спасет от инфернального существа: демон убьет его, если обнаружит.
Но чудовище неровной, болезненной походкой уходит прочь, и кажется, что количество его ног постоянно меняется. В сторону Тибо оно даже не смотрит. Позади демона остается след из горящей крови и взломанной мостовой.
Тибо ждет, пока тварь не исчезнет из виду за поворотом, потом прислушивается к удаляющимся тяжелым шагам и ждет еще, пока все звуки не растворяются вдали. Лишь потом Тибо наконец-то расслабляется, ощупывает свою пижаму. Даже это бы не помогло, думает юноша, пропуская окантовку между пальцами. «Надо убираться с улиц, – говорит он самому себе, а потом добавляет с горькой иронией: – Может, стоит спуститься в метро?»
Тибо размышляет о тех, кто умер рядом с ним в лесу. Размышляет о погубленном плане, об атаке, в которой он не участвовал.
Он вытаскивает из сумки карандаш и старую школьную тетрадь, сложенную в несколько раз. Открывает свои военные мемуары.
«Я никакой не дезертир. Миссия бессмысленна. А я не дезертир».
Тибо было почти семнадцать, когда, следуя рассказам выживших, шуму выстрелов, обгорелым и странно измененным останкам немецких патрулей, а также интуиции, которая время от времени его навещала, он разыскал среди руин «Руку с пером».
Он шел к ним, размахивая древними журналами, и от волнения дрожал так сильно, что вербовщики, которые его встретили и привели в штаб-квартиру, добродушно посмеивались.
– Это же вы, правда? – все повторял Тибо, указывая на страницы, имена.
Они продолжили смеяться даже после того, как он сказал, что хочет к ним присоединиться.
Его испытали. Когда он сказал, что не умеет стрелять – на тот момент ему еще не доводилось брать в руки оружия, – они пошутили, что ему надо бы попробовать автоматическую стрельбу. Дескать, это как автоматическое письмо. «Ты знаешь, кто сказал, что самый простой акт сюрреализма – это выстрелить в толпу, не целясь?» Он знал, и им это понравилось[4].
Новые проверки. Они указывали на некоторые предметы из того хлама, который заполнял их подвал, и спрашивали, сюрреализм это или просто мусор. Тибо посмотрел на конфигурации и принялся бормотать ответы, не давая себе времени на раздумья: ножка стула в виде лапы с шаром была ерундой, пустая коробка для сигар и расческа – сюрреализмом, и так далее. Он лишь один раз возразил самому себе, но потом забыл, по поводу чего. Когда он закончил говорить, на него смотрели внимательней, чем раньше.
Когда один из допрашивающих разулся, чтобы почесать палец ноги, Тибо с дерзостью, которая на тот момент еще не стала чертой его характера, взял у изумленного партизана старый кожаный ботинок и поместил внутрь подсвечник, который ранее отложил как обычный предмет.
– Теперь это сюрреалистично, – сказал он и заметил, как переглянулись между собой вербовщики – художники, клерки и музейные смотрители, ставшие партизанами.
– Ты хочешь драться, это я понимаю, – сказал мужчина в одном ботинке, глядя на него искоса. – Прямо сейчас, однако… когда все так обернулось… зачем тебе это? Зачем тебе мы? Когда город стал таким, разве не появились более важные нужды, чем поэзия?
Тибо тотчас же почти выкрикнул свой ответ.
– «Мы отказываемся бежать от поэзии ради реальности, – сказал он. – Но мы отказываемся бежать от реальности ради поэзии». – Мужчины и женщины глядели на него в изумлении. – «Никто не должен говорить, что наши действия избыточны, – продолжил цитировать Тибо. – А если скажут, то мы ответим: избыток – вещь необходимая».
Он узнал вопрос, последнюю проверку. Тот, как и ответ, представлял собой слова Жана-Франсуа Шабрюна, выступающего от имени франтиреров, солдат нерегулярной армии сюрреалистов, которые остались в Париже, когда пришли нацисты. Пророчество и обещание, написанное после одного катаклизма и в преддверии другого. Они продолжили свое дело после этого второго катаклизма, С-взрыва, и Тибо присягнул им на верность.
Метким стрелком ему никогда не стать. В рукопашной он в лучшем случае сносный боец. Тибо приняли в «Руку с пером» из-за того, как он воспринимает мир, какие связи прослеживает, какую синхронность подмечает и вызывает. Его научили пользоваться тем, что они называли disponibilité, становиться чем-то вроде радиоприемника[5]. Настраиваться на волну объективной случайности.
В комнатах на верхних этажах покосившихся домов, в городе, который стал зоной, свободной от перестрелок, и превратился в охотничьи угодья невероятных существ, Тибо учился выживанию и поэзии у Регины Рофаст, Эдуара Жагера, Риуса, Дотремона, самого Шабрюна – приемам, которые ему предстояло забрать с собой позже, когда обучение закончилось и он, полный благодарности и солидарности, отправился распространять идеи сопротивления, искать единомышленников и вербовать их. Вместе с ним Жак Эроль поджег черную цепь.
В миазмах, порожденных взрывом, все парижане обзавелись невидимыми органами чувств, реагирующими на чудесное. У Тибо они сильны.
Сюрреалисты, оказавшиеся в ловушке, сразу поняли, что собой представляют существа, появившиеся после катаклизма. Не демоны, эти лубочные пугала – на них по возможности не обращали внимания. А вот про других они знали. Они первыми их признали, попытались выработать стратегию выживания и городской войны, которая обеспечила бы им уважение. «Рука с пером» испытывала по отношению к этим существам если не покорность, то что-то вроде верности вассала: это вряд ли можно было назвать восстанием, на которое сюрреалисты надеялись, но манифы и впрямь представляли собой проблески сюрреализма. В них ощущалась некая конвульсивная красота[6], и они теперь жили в одном мире с людьми. Поэты, художники и философы, активисты сопротивления, тайные разведчики и нарушители спокойствия стали, как и полагалось, солдатами.
4
«Самый простой сюрреалистический акт состоит в том, чтобы, взяв в руки револьвер, выйти на улицу и наудачу, насколько возможно, стрелять по толпе. У того, у кого ни разу не возникало желания покончить таким образом со всей этой ныне действующей мелкой системой унижения и оглупления, тот сам имеет четко обозначенное место в этой толпе, и живот его подставлен под дуло револьвера». Андре Бретон, «Манифест сюрреализма».
5
Disponibilité – одно из ключевых понятий сюрреализма, означающее открытость для случайности, подсознательную готовность к ней.
6
«Красота будет конвульсивной или не будет вовсе». А. Бретон, «Надя».