Страница 18 из 24
На следующий день после застолья, к моему удивлению, голова у меня не болела. То ли жирное мясо горного барана нейтрализовало негативные последствия употребления 96 %-ного спирта, то ли задушевная застольная беседа. Мы благополучно добрались пешим ходом до ближайшей остановки автобуса, доехали на нем до аэропорта Грозный, а потом долетели на рейсовом самолете до Риги.
Когда я рассказал Борису Курову о наших необычайных приключениях в чеченском ауле и о краже лыж, он мне поверил на слово и попросил только написать заявление на списание пропавшего спортинвентаря. Достать туристские лыжи в то время было большой проблемой, да и лишних денег у меня не было.
Игры в диссидентство
О. Рабин. «Натюрморт с рыбой и газетой «Правда».
Вспоминая еще о временах студенческой жизни, отмечу, что на субботу-воскресенье мы могли себе позволить съездить на поезде в Ленинград или Москву. Ходили в столицах по музеям и выставкам, обязательно посещали последнюю премьеру в каком-нибудь модном театре. Билет в обе столицы стоил около 10 рублей в одном направлении, но студентам полагалась на каникулах 50 %-ная скидка. По приезде мы ночевали обычно одну-две ночи у знакомых. Летом знакомые москвичи и ленинградцы приезжали к нам в гости в Ригу, недельку жили у нас по домам, ездили на электричке в Юрмалу загорать и купаться. Совершался своеобразный бартерный обмен жилой площадью на время отдыха.
Сейчас такого рода обмен жильем коммерциализировали и назвали каучсерфингом. В этой своеобразной гостиничной сети много внимания уделяется безопасности при обмене жильем на время, участники сети регистрируются через банковские платежные карты, которые позволяют полиции легко найти в случае чего нечестных людей. Для нас же достаточно было рекомендации друзей, а от краж во время отдыха в чужой квартире сдерживал простой человеческий стыд.
Друзья в Москве ввели меня в диссидентские круги. Я ходил на собрания либеральной интеллигенции, читал машинописные экземпляры работ А. Солженицина, манифесты А. Сахарова, недоступные тогда романы М. Булгакова и Б. Пастернака. «Мастера и Маргариту» М. Булгакова я с азартом проглотил за одну ночь – на больший срок «подпольные» машинописные тексты не давали, а вот «Доктор Живаго» Б. Пастернака совсем «не пошел». Я с восторгом читал его лирические стихи, сборники которых были в свободной продаже, а вот в прозе нашел автора слабым. Ничего антисоветского в «Докторе Живаго» я также не обнаружил. Пастернака склоняли тогда в нашей прессе и на собраниях производственных коллективов больше за то, что он переправил для издания рукопись своего романа на Запад, а сведения об этом поступке стали распространять «вражеские» радиоголоса.
В диссидентских компаниях, которые я посещал в Москве, обычно пили недорогое сухое вино и пели под гитару песни В. Высоцкого, А. Галича, Б. Окуджавы. В этих песнях слышалось недовольство интеллигенции своим положением и преклонение перед Западом, где все хорошо. У Александра Галича была, например, такая ядовитая антисоветская песня про разговор с западными туристами:
Про Запад я тогда сам составить суждение не мог, поскольку был невыездной. Но то, что в песне А. Галича присутствовало низкопоклонничество перед Западом легко сообразил.
Оппозиционно настроенные к коммунистическим властям художники без разрешения устроили тогда в Москве на пустыре выставку своих картин. Милиция ее разорила. Выставка получила название «бульдозерной», поскольку там какие-то картины закатали в грязь этими строительными машинами. На самой выставке я не был, но кое-какие картины потом посмотрел в мастерской Оскара Рабина. Честно скажу, оценить сразу эти картины не смог. Мне тогда нравились старые голландские и итальянские мастера, писавшие с величайшей тщательностью и любовью к изображаемому человеку или предмету. А тут были картины, на которых небрежно изображались бутылки, стаканы, окурки папирос, вобла, старые газеты. Люди были на картинах художников-диссидентов с корявыми телами и уродливыми лицами. Авторы этих людей и эти предметы явно не любили. Но нарисовано все было талантливо, а главное – правдиво.
Повзрослев, я понял, что, помимо прекрасного, в жизни присутствует безобразное, и его тоже можно изображать. Запрещать изображать и демонстрировать свои произведения художникам нельзя. Не нравиться – не смотри.
Аналогичное недоумение у меня вызвало тогда же творчество Шарля Бодлера. Мне дали почитать книжечку его стихов «Цветы зла». Смерть, тлен, болезнь, уродство. Но описано все очень талантливо, можно сказать, чертовски талантливо. Автор вводил в великий соблазн словесным изображением безобразного. Человек с неустойчивой психикой мог от таких стихов и с ума сойти. Тут тоже запрещать вроде бы и нельзя, но и от подростков такие стихи лучше спрятать подальше в книжный шкаф.
Про работы философа Фридриха Ницше и говорить нечего. Один мой знакомый москвич прочитал его произведение «Так говорил Заратустра» и реально сдвинулся умом. Из любопытства я это произведение тоже прочитал. Бог миловал – остался в здравом уме.
Интересно, что диссиденты тогда не могли устроиться на работу по специальности из-за преследований спецслужб и подрабатывали обычно истопниками или дворниками. Должность истопника в силу возможности читать на работе в свободное время книги и что-то писать ценилась в среде диссидентов выше, чем должность дворника, проводящего большую часть времени на улице, сгребая опавшие листья или убирая снег.
В наше время эта традиция расправ с инакомысящими в Прибалтике сохранилась. Мой друг, правозащитник Сергей Середенко, который длительное время выполнял функции русского омбудсмена Эстонии и удерживал вокруг себя тамошнюю русскую общину, имея три высших образования, вынужден был устроиться работать дворником. Он жаловался мне, что под воздействием технического прогресса более престижные места истопников в Таллине просто исчезли.
В республиканской библиотеке, где я обычно проводил свободное время, познакомился с рижским диссидентом Леней Рудиным – высоким несуразным евреем в очках с очень толстыми линзами. Он читал мне в курилке на втором этаже свои стихи и жаловался, что за ним следят люди «из органов». Его стихи мне понравились. За что его преследуют «органы», Леня внятно объяснить не мог. Однажды он сказал, что вынужден ради сохранения своей свободы уехать в Израиль. Я пожелал ему доброго пути. После этого Леня навсегда исчез из моей жизни.
В целом либеральные диссидентские идеи общественного переустройства меня не увлекли. В своей критике общественных порядков диссиденты не искали выхода из сложившейся в стране ситуации, а хотели разрушить все в социалистическом обществе до основания. Мне не казалось, что это правильный выбор, и я перестал посещать их посиделки.
В Москве еще была небольшая группа диссидентов, которые проповедовали русские национальные идеи. Духовным лидером этой группы был академик Игорь Ростиславович Шафаревич. Я слышал, что он выпустил в самиздате книгу «Русофобия», но достать ее тогда не смог. Только в конце перестройки я ознакомился с этим произведением, и изложенные в нем мысли о важности учета интересов этнически ориентированных элитных групп в общественной жизни показались мне крайне интересными. Мои друзья диссиденты из либерального лагеря обвиняли Игоря Ростиславовича в антисемитизме, но в книге «Русофобия» я этого не нашел. Недавно Игорь Ростиславович умер. Это событие прошло совершенно незаметно в среде московской интеллигенции. Академику его работы «Руссофобия» так и не простили.