Страница 19 из 24
Перестав ходить на диссидентские собрания, я продолжал слушать «вражеские» радиоголоса, вроде ВВС или «Голоса Америки». Но в их передачах меня, как и большинство моих сверстников, привлекала не критика коммунистических порядков, а современная западная музыка. Мы, например, с нетерпением ждали на ВВС передач музыковеда Севы Новгородцева, который рассказывал о жизни ансамблей «Битлз» и «Роллинг стоунз», а затем прокручивал записи их последних песен.
Постижение свободных искусств
Конверт пластинки ансамбля «Самоцветы»
Достаточно быстро коммунистические власти поняли, что привлекает молодежь в содержании западных подрывных радиостанций, и стали поощрять развитие советских вокально-инструментальных ансамблей. Первыми появились «Поющие гитары» с хитом Юрия Антонова «Для меня нет тебя прекрасней». Потом известность приобрели «Самоцветы», «Веселые ребята», «Песняры». Мы стали слушать таких певцов, как Л. Лещенко, Д. Тухманов, М. Магомаев, В. Ободзинский. До сих пор с друзьями мы поем «Восточную песню» Валерия Ободзинского – она навевает нам воспоминания юности. Из певиц тех лет мне запомнились София Ротару и Алла Пугачева. Удивительно, но они поют до сих пор.
Песни всех перечисленных исполнителей были легко запоминающимися, глубокими по смыслу, облаченными в профессиональные музыкальные формы.
В Риге очень популярной была во время моей юности группа «Ригонда». Она выступала в комсомольском кафе «Аллегро», что находилось на улице Ленина рядом с кинотеатром «Комсомолец». В группе пел Эдик Ацетурян, были сильные гитаристы и духовые. Однако попасть в «Аллегро» было не так просто – горком комсомола выдавал входные билеты только в качестве поощрения за активную общественную работу или победителям социалистического соревнования.
В республике в те дни из радиоприемников и телевизоров постоянно лились песни латышских композиторов. Больше всего звучали произведения Раймонда Паулса. Он писал песни и на латышском, и на русском языке, но по содержанию все они были на сто процентов советскими – создавали приподнятое настроение, острых тем не поднимали. К ним вполне мог быть применен известный девиз: «Нам песня строить и жить помогает». Именно поэтому Р. Паулс так быстро приобрел всесоюзную известность, а его пластинки стали выпускать огромными тиражами. Русская молодежь рассматривала его песни как местную попсу и петь их особо не пела. Во всяком случае, в своем окружении я этого никогда не слышал.
Западная эстрада совсем не исчезла, но отошла в наших увлечениях на второй план. Запомнить слова и пропеть битловскую «Girls» нам еще с грехом пополам удавалось, но на более широкий репертуар знаний английского языка не хватало.
Пели мы в нашей компании и современные, и старые советские, и русские народные песни. Например, во время поездки на электричке из Риги в Юрмалу могли спеть под гитару известную песню «Самоцветов» «Строим БАМ», в которой был такой забойный припев:
Пели искренне, красиво и громко. Никто из находившихся в вагоне пассажиров против исполнения таких патриотических песен не возражал.
Могли спеть в электричке и песни по заказу пассажиров. Обычно это было нечто вроде «Миленький ты мой» или «Гренада».
Иногда нам заказывали спеть песни на латышском языке. Я знал на латышском только песни разухабистого содержания, вроде «Никому, никому не скажу, где я сегодня заночую» или «Выпьем по стаканчику, пока мы молоды».
Этим веселым песням меня научила подружка Агита с филологического факультета. Еще она водила меня по латышским театрам. В театре А. Упита (это тот, что находился в помещениях отобранного у русской общины Второго купеческого театра) мне очень понравилась пьеса Рудольфа Блауманиса «Дни портных в Силмачах».
Современную постановку в театре «Дайлес» «Мотоцикл» П. Петерсона я при всей моей любви к Мельпомене воспринять не мог. Это были жалкие потуги перенести западный модернизм на советскую почву. Агита долго рассказывала мне после просмотра этой пьесы о трудностях поиска словесных форм на латышском языке. Спорить с филологиней на эту тему мне было не с руки, как, впрочем, и с любыми другими женщинами, которые хотят утвердиться в интеллектуальном плане над мужчинами. Своим родителям Агита меня не показывала из-за того, что я был русским – они были из «творческой» латышской среды. На общем фоне дружной советской жизни это было для меня достаточно странным.
Однажды Агита пришла и объявила, что на следующей неделе навсегда уезжает с родителями жить к родственникам в Австралию. Я обиделся за то, что она ничего не сказала мне раньше, но пожелал счастливого пути. После этого интегрировать меня в латышское общество уже больше никто не пробовал.
Теперь немного о музыке. Один раз мы, руководители нескольких студенческих отрядов, решили отметить завершение строительного сезона, и зашли в модный бар в гостинице «Рига». Бар этот завсегдатаи прозвали «Шкаф», поскольку он находился в полуподвале, не имел окон и был сверху донизу обшит такими же деревянными панелями, как вся советская мебель. Выпили немного шампанского и пошли танцевать рок-н-ролл со своими девчонками. Приглашать местных дам опасались, поскольку бар был местом работы валютных проституток, обычно ошивавшихся при интуристских гостиницах.
Музыканты играли очень зажигательно, особенно мне понравился бородатый лысый парень, от души наяривавший на ударной установке. Когда сели за столик передохнуть после танцев, я спросил у своей партнерши Ани: «Кто это так классно лабает?» «Да, это наш преподаватель Ивар Годманис барабанит – бабки заколачивает. Он еще на кокле играть умеет», – с презрительной улыбкой сообщила мне Аня. Она училась на физмате, была у нас комиссаром отряда и работала наравне с парнями на стройке. Ее презрение к здоровому мужику, который зарабатывает на жизнь игрой на кокле, пока она укладывала бетон из полуторатонной бадьи в опалубку, а потом месила его полупудовым вибратором, было понятно.
В студенческие времена у меня был музыкальный абонемент, по которому я ежемесячно ходил в филармонию на концерты классической музыки. Перед концертами были небольшие лекции по истории музыки. За три года посещения лектория я неплохо освоился с классическим репертуаром, стал даже собирать коллекцию пластинок классической музыки.
В Риге в те времена проходили также прекрасные фестивали классической музыки, на которые приезжали лучшие дирижеры и исполнители со всего Союза. Еще были всесоюзные фестивали джаза. Делом чести для студентов было посетить все эти музыкальные мероприятия.
Театральное искусство я осваивал несколько иным способом. Друзья познакомили меня с балериной, которую звали Ирина Тимофеева. Я стал ухаживать за ней, ввел в нашу компанию. Большой и чистой любви у нас не сложилось, но Ирина регулярно снабжала меня контрамаркам, и я ходил по ним на все спектакли, которые давали в Театре оперы и балета. Репертуар в нашем театре был обширный, и я посмотрел тогда в нем основную часть мировой оперной и балетной классики. Отмечу, что Рижский театр оперы и балета по качеству своих постановок был в Союзе на третьем месте, сразу после ведущих московских и ленинградских театров.
Учась в школе, я стал рисовать и хотел стать художником. Однако побывав в Эрмитаже и постояв пару часов перед картинами Рафаэля, я понял, что так рисовать не смогу никогда, и свое увлечение живописью забросил. В музеи же и на художественные выставки ходил регулярно.
В советское время в Риге была очень богатая выставочная жизнь. Наиболее интересными были ежегодные выставки картин латвийских художников под названием «Осень». Они проходили в выставочном зале гостиницы «Латвия». На этих выставках я иногда находил картины, которые мне очень нравились, и тогда я подолгу простаивал перед ними. Хотелось, чтобы они были со мной постоянно, но денег на приобретение картин у студента, конечно, не было, да и повесить их было негде.