Страница 14 из 23
Если решает большинство, здравый смысл не выстоит против морали. Отсюда и интеллектуально все более слабый политический персонал: если основной критерий – мораль, нет нужды ни в профессиональном опыте, ни в специальных знаниях. Кроме того, в мирные времена в политике демократических государств не требуется измеримых результатов, достаточно впечатления решительных действий. Вот почему эта сфера притягивает огромное количество посредственных, но властных или даже психопатических очковтирателей. В других сферах, например в экономике или науке, они по причине нехватки способностей не имели бы больших шансов на главенство. По традиционным правилам Макиавелли[97], наряду с устранением внутрипартийных конкурентов важнейшее качество – способность придать грубейшим упущениям и ошибкам видимость, будто они мотивированы морально. Мораль же в свою очередь есть произвольно формируемая система договоренностей, которую могут изменить те, кто выносит решения о социальном презрении или признании, прежде всего СМИ. При этом группам, ссылающимся на популярные в данный момент моральные аспекты, перепадают дотации или особые права. В подобной системе установок каждый, кто не способен или не склонен к особым достижениям, не упустит случая посредством возмущенно-морализирующего поведения урвать должность, деньги и престиж. В придачу он еще и обеспечивает себе душевное умиротворение человека, обладающего моральным превосходством.
Разве можно ожидать, что бездари и пустомели не ухватятся за подобную возможность? Ловкие политики правят с их помощью. Если хотят остаться у власти, они должны следовать популярным в данный момент, порой противоречивым моральным идеям и по-прежнему развивать систему в духе упомянутого состязания – в направлении всеобщего равенства. В итоге мир допустимых высказываний и поступков сужается вплоть до того, что все, кто хоть в чем-то превосходит других или представляет иную точку зрения, вообще лишаются прав. Результат – якобинская диктатура политических настроений. А дальше приходит новый Наполеон.
Итак, слабости демократии очевидны; по крайней мере, для того, кто хочет видеть[98]. Что здесь можно сделать? С недавних пор и в западных государствах оппозиционные граждане размышляют о создании других стимулов, например путем отнесения растраты налогов к числу уголовных преступлений или путем сокращения пенсионных прав политиков, причинивших серьезный финансовый ущерб. Правда, такое было бы возможно только через референдум или под серьезным нажимом СМИ. Ведь органы, которые ныне занимаются такими вопросами, наверняка не заинтересованы в ослаблении своих позиций. Договориться же о непредоставлении особых преимуществ иным путем в массовой демократии невозможно.
Впрочем, общественные устройства, которые уже в силу своей конструкции нарушают принцип «кто платит, тот и заказывает музыку», не имеют шансов на долговременное существование. Ведь, если решение о том, что произойдет с взносами крупных плательщиков, регулярно принимается большинством неплательщиков или малоплательщиков, плательщики в конце концов отвернутся от означенного порядка. То есть либо покинут пространственную сферу действия данной системы, либо сократят свою производительность. Ибо они прекрасно понимают: их более высокая платежеспособность доказывает, что до сих пор все их решения явно были лучше тех, какие принимали неплательщики или малоплательщики. Так почему же именно этим последним дано право распоряжаться применением средств? Ведь почти наверняка будут приняты худшие решения для общества, нежели те, какие приняли бы сами платежеспособные. В итоге система постепенно теряет производителей услуг и в итоге терпит крах в силу экономических проблем.
Можно ли вообще еще спасти демократию? Имеет смысл заглянуть в Лихтенштейн[99]. Лихтенштейн отнюдь не конституционная монархия в традиционном смысле, а скорее уникальная смешанная система прямой демократии и парламентско-конституционной наследственной монархии. В 2003 году конституция подверглась значительному изменению. Мотивом стало понимание, что присущую любой демократии тенденцию к партийному господству и самообслуживанию политического класса необходимо ограничить посредством органов, обладающих релевантными собственными правами на контроль и активное участие в жизни страны и не подверженных влиянию партий. С тех пор в Лихтенштейне это прежде всего народ и князь, с законодательными инициативами могут выступать и общины. Чтобы избежать опасности безграничной власти большинства в прямой демократии, лихтенштейнская система заготовила два предохранительных вентиля: во-первых, право вето князя, в том числе и касательно итогов референдумов, во-вторых, право сецессии любой отдельной общины. Злоупотреблению правом вето со стороны князя в свою очередь препятствует предоставляемая населению возможность выразить ему вотум недоверия и даже вообще упразднить монархию (!). В своей работе «Государство в третьем тысячелетии» князь Ханс-Адам II указывает, что для подобной конструкции монархия не требуется. Избранный прямыми общенародными выборами президент может выполнять ту же задачу, что и князь Лихтенштейна[100]. Актуальная конституция Лихтенштейна, во всяком случае, одна из самых новаторских в мире, что касается ограничения власти в демократии, а именно этот пункт решает все.
Лихтенштейн действительно единственная страна на свете, которая по конституции позволяет своим общинам отложиться, а тем самым дает им право на самоопределение. Собственно говоря, это исконно демократический процесс. Большинство некого региона путем референдума решает стать независимым или присоединиться к другому сообществу. Это право народов на самоопределение записано также и в Уставе ООН[101]. Конечно, его применение стало бы для политики огромным фактором ограничения ее власти, поэтому она ссылается на «неприкосновенность границ» и просто игнорирует право на самоопределение. Будь сецессии допустимы вплоть до уровня общин, как в Лихтенштейне, у правительства был бы стимул изначально уделять больше внимания интересам регионов. Ханс-Адам II признал, что гарантия права на самоопределение, а тем самым и на сецессию может в силу конкуренции повысить качество государственных действий точно так же, как это происходит на рынке производства и услуг. Государствам придется тогда мирно конкурировать друг с другом, чтобы предоставлять своим клиентам наилучший сервис за наименьшую цену[102]. Ханс-Адам II, дословно:
Превращение государства из полубога в предприятие обслуживания будет возможно, только если перейти от представительной демократии к прямой и посредством права на самоопределение на уровне общин сломать монополию государства[103].
В Германии при таком же правовом статусе, вероятно, не только эксклав Бюзинген[104], но и различные южнонемецкие общины давно бы присоединились к Швейцарии. Это в свою очередь заставило бы политику быть намного осторожнее в собственных мероприятиях, ибо в противном случае и впредь грозила бы утрата территории государства и его граждан (= власти).
Вторая возможность реформы демократии – продолжить традицию греческих городов-государств (ср. гл. 9). Согласно этой традиции, правом голоса обладают лишь те, кто может сам себя содержать и готов защищать сообщество: они буквально имеют skin in the game (шкурный интерес).
Альтернативно можно соединить права собственности с правами голоса, а прямую демократию оформить лишь как право вето (ср. гл. 11).
Все варианты, впрочем, предполагают децентрализацию власти и обозримость сообщества. Это подводит нас к следующей теме.
97
Machiavelli 1978.
98
Желающим всерьез разобраться с критикой демократии рекомендуется начать с Taghizadegan 2009, Karsten/Beckma
99
Gebel 2013.
100
Liechtenstein 2010, 169.
101
Статьи 1, 2 и 55 Устава ООН от 26.06.1945.
102
Liechtenstein 2010, 166.
103
Liechtenstein 2010, 196.
104
https://de.wikipedia.org/wiki/Büsingen_am_Hochrhein: «В 1918 году был проведен референдум, в результате которого 96 % бюзингенских граждан высказались за присоединение своей деревни к Швейцарии. Но до этого не дошло, так как Швейцария не могла предложить взамен подходящей территории. И Бюзинген остался в Германской империи. Последний раз шанс войти в состав Швейцарии представился бюзингенцам в 1956 году. Поначалу тогдашние переговоры развивались успешно, однако округ Констанц настоял на оставлении Бюзингена в составе Германии». Желание самих бюзингенцев, очевидно, не играет для немецкого государства важной роли.