Страница 13 из 23
На свободном рынке ресурсы мало-помалу переходят к умным и умелым, от чего в итоге выигрывают все, но в демократии ничего подобного не происходит. Тот, кто платит миллионные налоги, создал сотни или даже тысячи рабочих мест, обладает ровно одним голосом. В точности как тот, кто всю жизнь кормится от государства, нигде толком не учился и не прочел ни одной книги. А так как согласно кривой нормального распределения в любом обществе больше посредственных и слабых, нежели первоклассных умельцев, в демократии эти посредственные и слабые со своей позицией одерживают верх. На рынке же они успеха не достигают, а если и достигают, то весьма ограниченного. Отсюда вывод: всякая массовая демократия, прямая ли, парламентская ли, рано или поздно неизбежно развивается в социальное государство со всеми указанными последствиями. Перераспределяющие системы, однако, уже почти не поддаются изменению, так как число тех, кому они выгодны, в итоге всегда превышает число фактических плательщиков. Финансовый крах государства в таком случае всего лишь вопрос времени.
Вдобавок те, кто принимает решения, не несут никакой ответственности за последствия своих действий. Это утверждение справедливо как для парламентской, так и для прямой демократии. В парламентской демократии у политика, который, принимая губительные решения, не терпит ни малейшего ущерба – ну, разве только будет снят с должности при сохранении полной пенсии, – нет стимула принимать долгосрочно разумные решения. Зато есть большой стимул покупать голоса электората за счет налогоплательщика. Высокие налоги – якобы признак развитой цивилизации. На самом же деле они скорее типичное следствие плохого хозяйствования, каковое неминуемо имеет место, когда действующие лица оперируют деньгами других людей, используют их, чтобы купить популярность и фактически ни перед кем за это не отчитываются. Политики, заявляющие, что они намерены взять на себя ответственность, впадают в самообман. Фактически они намерены принимать решения за чужой счет и в случае неудачи сами не понесут ни малейшего экономического ущерба. Что ни много ни мало означает полный «развод» власти и ответственности. Кстати, по этой причине нигде в мире нет демократически управляемых предприятий. Ни один разумный собственник не станет ставить управление предприятием в зависимость от мнения большинства сотрудников. Но в государстве такое должно функционировать? Американский философ Томас Соуэлл коротко констатирует:
Едва ли можно представить себе более глупый или более опасный способ поисков решений, как отдать командные полномочия в руки людей, которые ничего не платят за свои ошибки[88].
Прямая демократия, конечно, способна выдвинуть противовес власти политиков и партий. Ведь граждане могут решать деловые вопросы и ревизовать постановления политики. Не в пример партиям, им незачем считаться с интересами могущественных группировок. Но проблему развода власти и ответственности прямая демократия не решает. В гражданской жизни дело обстоит так: если вы ограбите других людей, то попадете в тюрьму. Если примете плохое экономическое решение, то потеряете деньги или ваше предприятие обанкротится. В прямой демократии обстоит иначе: вы можете анонимно проголосовать за референдум, который открыто ставит целью экспроприацию определенных сограждан. И вообще, в ходе плебисцита каждый может проголосовать за какую-нибудь глупую идею, которая обойдется другим в миллиарды, в том числе тем, кто голосовал против. И к ответственности никого не привлечешь.
Вдобавок в демократиях, по сути, ни одна сфера жизни не выведена за пределы политического обсуждения, а тем самым является объектом мнения большинства. Жаждая общественного признания, человек в ходе эволюции развил способность на всякий случай выть с волками и по большей части сперва интуитивно ориентируется на якобы господствующее мнение[89]. И только затем подключает разумные аргументы, чтобы достигнуть согласия с прежней своей картиной мира[90]. Это справедливо независимо от ума и образования. В группах и умные люди – те же стадные животные, не менее других падкие до соблазна, как установил еще Гюстав Лебон:
Во всем, что являет собою предмет чувства, – в религии, политике, морали, симпатиях и антипатиях и т. д. – самые превосходные люди редко поднимаются над уровнем обычного индивида… Решения всеобщего интереса, принимаемые собранием выдающихся людей, мало чем лучше решений, какие приняло бы собрание дураков[91].
Вот почему привязка избирательного права к определенному свидетельству об образовании или квалификации проблему не смягчит, а глядишь, еще и усугубит. Ведь люди интеллигентные в силу своей фантазии восприимчивее к идеологиям, которые требуют очковтирательства.
К сожалению, во всех группах населения куда скорее находят поддержку мнения, основанные на морали и возмущении, а не позиции, возникшие на основе разумного взвешивания за и против. В большинстве люди не хотят рационального решения проблем со строгим контролем результата. Им хочется хорошо себя чувствовать и стоять на правильной стороне. Эту потребность удовлетворяет политика. А поскольку в нынешних социальных государствах (пока что) нет экзистенциальных, эмоционально будоражащих опасностей вроде войн, эпидемических болезней или голода, политикам и общественным деятелям приходится выдумывать все новые недостатки, чтобы сохранить собственные, хорошо алиментированные позиции как «голосов совести» и якобы ликвидаторов проблем[92]. Отсюда беспрестанное выявление мнимых дискриминаций, мнимой нищеты, мнимого стресса по причине увеличения производительности труда или вообще мнимой антигуманности всей системы. Отсюда и постоянно растущее число «пробелов в справедливости», которые обнаруживаются буквально повсюду. Сложившиеся много десятилетий назад и явно практичные технологии внезапно возводятся в ранг огромных опасностей. Нынешние неравенства людей вызывают прямо-таки негодование; теперь наряду с имущественным и общественным положением «неестественными» считаются еще и различия по признаку пола, этноса и таланта: это, мол, всего-навсего социальные конструкты. С такой моралистской перспективы любое реальное неравенство попросту невыносимо, даже писсуары в мужских туалетах[93].
Порой – большей частью после войны или кризиса – снова возникает здравое противодействие, но этим силам зачастую удается лишь чуть-чуть повернуть колесо вспять, а затем все опять катится в прежнем направлении. Как только накапливается некоторое благосостояние, во властные структуры опять выбирают гуманных перераспределителей. В демократии у политиков просто-напросто нет достаточных стимулов действовать разумно. Ведь они только временные менеджеры от политики, а не собственники, которые, возможно, были бы долгосрочно заинтересованы в стабильности общества[94]. Они получают мандат лишь в ходе необходимо морализирующего состязания за «бо́льшую справедливость». Журналист Роже Кёппель пишет по этому поводу:
Ангела Меркель начала в 2003 году как сторонница рыночно-либеральных реформ. Едва не проиграв выборы из-за своей либеральности, она заметно повернула влево. Даже отменила несколько социальных реформ своего предшественника Шрёдера. Я хорошо помню ужин, когда мы спросили канцлера о ее резких поворотах. Она ответила только: «Если я стану править Германией по рецептам ваших экономических редакций, меня больше не выберут»[95].
Госпожа Меркель совершенно права. Не будешь участвовать в состязании «кто предложит бо́льшую справедливость» – потеряешь политическую власть. Поэтому критерий вознаграждения для демократических избранников не общественная польза, а максимальное негодование избирателей по адресу демократического конкурента, который отстает в борьбе за устранение несправедливостей[96]. Ввиду сказанного консервативные и либеральные партии в демократических системах практически всегда держат оборону, особенно когда выступают за меньшее вмешательство государства. Если они хотят выжить, то в конечном счете не могут не превратиться в партии перераспределения.
88
http://www.jewishworldreview.com/cols/sowell081800.asp
89
В каменном веке изгнание из племени фактически было смертным приговором. Без поддержки соплеменников вообще лишь особенно одаренные охотники могли в одиночку продержаться более-менее долгое время. На протяжении этого долгого исторического периода у нас предположительно и выработалось стремление непременно быть вместе со всеми. Ныне оно еще настолько сильно, что даже явно нелепые позиции находят поддержку, пока имеют большинство (ср. эксперименты Аша [Asch] с конформизмом; чем больше группа, тем больше конформизма:
https://de/wikipedia.org/wiki/%20Konformitätsexperiment_von_Asch).
90
Ср., например, Schiller/Carmel (2011) или Cherepanov/Feddersen/Sandroni (2009).
91
Le Bon 1982, 14f. В подтверждение он приводит еще одно доказательство: например, в Средние века и в эпоху Возрождения было достаточно много просвещенных умов, но среди них не нашлось никого, в ком разум раскрыл бы ребячливые стороны его веры и пробудил бы хоть малую толику сомнения в злобном коварстве дьявола или в необходимости сожжения ведьм (81). …«Ужасную нелепость мифа о Боге, который за непослушание одного из своих созданий мстит чудовищными муками своего сына, веками не замечали. Такие великие умы, как Галилей, Ньютон, Лейбниц, ни на миг не задумывались о том, что можно подвергнуть сомнению правдивость подобных легенд» (104).
92
Schelsky 1975.
93
www.focus.de/regional/berlin/frauen-urinale-fuer-berlin-senat-beschliesst-toilettenkonzept-fuer-geschlechtergerechtigkeit_id_7434820.html
94
Ср. Hoppe 2003, 433f.; он называет их администраторами.
95
www.weltwoche.ch/ausgaben/2015-52/artikel/editorial-ein-versuch-angela-merkel-zu-verstehen-die-weltwoche-ausgabe-522015.html
96
Одно из главных преимуществ авторитарных систем перед демократиями состоит в том, что при обеспечении «социальных» услуг у них нет нужды в состязании «кто больше» либо такое состязание происходит лишь в ослабленной форме.