Химмельстранд

Эмиль заглянул под диван и заскулил. Он же щенок, а щенки боятся темноты.

— Щенку придется достать сандалик.

Эмиль опять заскулил и покачал головой. Молли села на пол и руками изобразила щенячьи лапки.

— Щенок должен принести сандалик. Только невоспитанные и глупые щенки не приносят сандалики.

— Щенок не хочет, — протявкал Эмиль.

— Щенок должен!

— Щенок не хочет!

— Почему это щенок не хочет?

— Потому... потому что... — Эмилю попался на глаза рулон туалетной бумаги. — Потому что он противный и пахнет какашками!

Молли строго на него поглядела, но не выдержала, повалилась на спину и начала хихикать так музыкально, что у Эмиля замерло его маленькое щенячье сердце.

Молли хохотала, держась за живот, а Эмиль на четвереньках обнюхал пол вокруг нее, поднял ногу и сделал вид, что писает на кухонный шкаф.

Молли, отсмеявшись, тоже встала на четвереньки и кокетливо изогнула спину.

— Теперь мы будем папа-пес и мама-пес.

— Собака,— поправил Эмиль.

— Кто собака?

— Мама-собака.

— Ну, хорошо, собака. У них свидание.

Эмиль постарался, чтобы щенячьи лапы стали потверже, как у взрослого пса, свирепо посмотрел на Молли и негромко зарычал.

— Ты что?—удивилась Молли.—Ты же папа-пес, ты в меня влюблен.

Эмиль вытаращил глаза — так делают все влюбленные в мультиках. Он представил розовые сердечки на крылышках, вылетающие из головы, как птички.

—Хорошо,— одобрила Молли.—А теперь ты должен понюхать у меня под хвостом.

— Ну нет...— Эмиль немного растерялся.

— Почему нет? Влюбленные собаки всегда нюхают друг у друга под хвостом.

— Зачем?

— Откуда я знаю? И какая тебе разница? Они так делают, и ты тоже давай, раз ты папа-пес.

Эмиль на четвереньках обошел вокруг Молли и понюхал ее трусики. Успел заметить, что трусики пахнут туалетом, но Молли вдруг резко повернулась, показала зубы и зарычала так грозно, что Эмиль невольно отпрыгнул и поднял руки, защищаясь.

— Что с тобой? — засмеялась Молли.— У тебя что, детский паралич? Собак никогда не видел? Все собаки так делают.

— Никакой у меня не паралич!

— У тебя, может, и нет, а у твоей собаки есть!

У Эмиля уже закипали слезы, но тут он представил себе собаку с детским параличом и засмеялся.

Молли покачала головой.

— Значит, так. Ты понюхал у меня под хвостом, я рассердилась. Ты опять попробовал, я опять рассердилась. И только потом я позволю тебе нюхать у себя под хвостом. Разве ты никогда не видел?

— А я не хочу. У меня собачий детский паралич.

Молли собралась было разозлиться, но личико ее тут же просветлело.

— Тогда можешь вылизать мне шкурку,— улыбнулась она.

Эмиль добросовестно полизал ее майку. Лизал довольно долго, пока она одобрительно не кивнула.

— Теперь собакам надо отдохнуть.

Они улеглись рядышком на живот и притворились, что спят. Внезапно Молли напряглась, подняла голову и понюхала воздух.

— А теперь собаки чувствуют опасность. Приближается враг.

Эмиль тоже подвигал носом, принюхиваясь, и ничего не почувствовал, кроме запаха пыли и каких-то духов.

— Никаких врагов поблизости,— заключил он.

— Как это никаких? — Она встала на четвереньки и сжалась в комочек.— Огромный и опасный враг, собаки никогда таких не видели. Он хочет их сожрать.

— Кончай, чего ты...

— Собакам страшно. Чудище величиной со слона, только черное, голова огромная, и сто пять острых клыков. Хватает собаку — и кровь кругом.

— Нет! — у Эмиля к горлу подступил комок.

— И он перекусывает собаку пополам, только кости хрустят... хрясь-хрясь,— она очень похоже изобразила хруст костей.

Эмиль закрыл руками уши и замотал головой. Ему не хотелось слушать, потому что он уже и в самом деле видел этого страшного врага. Огромный, черный, зубы как кинжалы, земля трясется... И приближается, потому что собирается его, Эмиля, сожрать...

Молли отвела его руку в сторону и прошептала в ухо:

— Но я знаю, как спастись. Я тебя спасу.

Эмиль проглотил слезы и посмотрел на Молли — серьезная, сосредоточенная мордашка. Наверняка знает, о чем говорит. И насчет чудовища, и насчет того, что знает, как спастись.

— А как?

— Потом расскажу,— Молли настороженно огляделась.— Но сначала мы должны сделать одну штуку...

***

Карина нахлобучила дышло прицепа на буксировочный крюк машины и подняла поддерживающее колесико. Электрический разъем и страховочный тросик оставила без внимания — зачем? Ехать-то всего несколько метров.

Вытерла руки о майку и показала Стефану большой палец — готово. Он завел машину, рывком дернул кемпер и протащил его метров десять по газону.

Фермеры тоже передвинули свой прицеп. Один из них вышел из машины и отдал честь Карине. Она помахала в ответ.

Зачем мы это делаем? Наоборот, надо держаться всем вместе, поближе друг к другу...

Посмотрела на новенький кемпер, где скрылись Молли и Эмиль. Что-то странное в этой девочке: она словно все время притворяется... с другой стороны — зачем? И в чем? В чем она притворяется?

Подошел Стефан.

— Ну вот. Дело сделано.

На макушке волосы заметно поредели. Невысокий, полноватый, короткие руки... Мужчина, которого она выбрала. Карина положила руку ему на шею. Он погладил ее по голове, и она зажмурилась.

— Стефан... ты должен мне кое-что обещать.

— Все что захочешь.

— Мы не знаем, что произошло. Мы не знаем, как долго это наваждение будет продолжаться...

— Карина, совершенно ясно, что...

— Подожди. Дослушай...— Она сжала руками его лицо, провела пальцем по оправе и посмотрела в глаза.— Ты должен обещать мне, что мы будем держаться вместе. Что бы ни произошло, вдвоем мы справимся. Поодиночке — нет. Ты понимаешь, о чем я? Обещаешь?

Стефан уже открыл рот, чтобы ответить, но осекся. Посмотрел на бесконечное поле и нахмурился. Похоже, понял.

— Да,— сказал он после долгой паузы,— обещаю.

***

Первые четверть часа Петер ехал довольно быстро — километров пятьдесят. Потом снизил скорость. Здесь, по данным джи-пи-эс, должна быть деревня Вестеръюнг. И магазин был бы, если бы нашлась сама деревня. Поначалу он старался придерживаться предлагаемых навигатором дорог, но потом плюнул. Если верить джи-пи-эс, он пересек уже, самое меньшее, три речки без всяких мостов и пару раз продрался сквозь чашу без единой царапины на кузове.

Посмотрел в зеркало. Интересно, вон та неровность на горизонте, что это: их лагерь или оптический обман?

Лидерское чувство самодостаточности и превосходства исчезло, на смену пришли тоска и одиночество. Неужели они приговорены к пожизненному заключению в этом нереальном, возможно существующем только в их воображении мире? Откуда-то из омута памяти выплыло словечко «солипсизм»... вне сознания нет сущности.

Болгария, 2005 год. Полная глухота, словно в уши вставили затычки. Пока он крутил мяч кончиками пальцев, соображая, как лучше поставить его на одиннадцатиметровую отметку, исчезло все: шум стадиона, крики товарищей по команде, возгласы судьи.

Петер машинально ткнул кнопку радио, чтобы отвлечься от воспоминаний. И в ту же секунду сообразил: какое радио? Глухая зона, телефоны не работают, ни единой мачты на горизонте.

Оказывается, нет.

Внезапный аккорд был настолько неожиданным, что он вскрикнул и ударил по тормозам. Джип дернулся и остановился. Если бы скорость была побольше, наверняка разбил бы лоб.

На этот раз пастор промолчал.

А если б не молчал, сказал бы «нет».

Петер застыл с отвисшей челюстью и уставился в ненатурально голубое, как в мультфильме, небо. Он знал музыку — мать часто ставила эту пластинку. Он даже знал, кто поет: Черстин Аулен и Петер Химмельстранд .