Страница 30 из 34
– Мне позвонил Горбачев и обвинил в том, что я, мой сын Володя, вы и Михаил Титаренко обмывали ваши назначения и в состоянии подпития критиковали позицию Генсека по Китаю, изложенную в днепропетровской речи. Что скажешь?
Я оторопел. Михаил Леонтьевич Титаренко до последнего времени трудился консультантом Отдела ЦК КПСС и чуть ли не в тот же день, когда меня зачислили в аппарат, был стараниями О.Б. переведен директором в Институт Дальнего Востока Академии наук СССР. Рахманин хотел, чтобы и этот важный участок китаеведческой работы прикрывал преданный человек. Но мы отнюдь ничего ни с ним, ни с О.Б. и Володей не обмывали. Да я с Титаренко вообще не был знаком. Так я и ответил Рахманину.
Шеф взвинтился еще больше:
– Вот именно. Мы втроем не только не выпивали вместе, но и не встречались. Кстати, что касается меня, то я уже с год как блюду сухой закон. И нигде не критикую Горбачева, наоборот, хвалю.
Последующие пару месяцев шли напряженные поиски клеветника, который умудрился довести компромат на О.Б. до самого Генерального. Под подозрение попадали отдельные личности (друзья, знакомые, сослуживцы) и целые ведомства (от КГБ до МИДа).
Мне казалось все это нелепым, особенно то обстоятельство, что первый человек в стране обратил внимание на мою скромную персону. Но я добросовестно участвовал в кампании по вычислению клеветника. Выполнить данную задачу, однако, так и не удалось. О клеветнике О.Б. со временем забыл, сосредоточив все свои усилия на выполнении главной, стратегической задачи – противостоянии Пекину. Работа велась сразу на нескольких направлениях. Первым являлось просветительство по китайскому вопросу руководства СССР.
Напомню, что вплоть до XXVII съезда КПСС (февраль – март 1986 года) наш отдел возглавлял К.В. Русаков. Человек это был старый, больной и не очень разбирающийся в тонкостях международных отношений. Манипулирование его сознанием не представляло особого труда. Прихожу как-то читать телеграммы от советского посла в КНР. Сообщается, что Министерство обороны США пригласило на переговоры крупных китайских военачальников. На листочке, прикрепленном к тексту шифровки, замечаю резолюцию Русакова: «Хорошая поездка. Надо осуществить!». Секретарь, очевидно, перепутал, так сказать, ежа с ужом, решив, что приглашают кого-то из его подчиненных в некую хорошую страну. Беру в руки следующую записку. Делегация общественных деятелей из США прибыла в Ханой обсудить проблему пропавших без вести в ходе вьетнамской войны 1960–1970-х годов. Резюме Русакова: «Итак, формируется альянс!». Опять секретарь ЦК не понял смысла написанного.
Рахманин пользовался слабостями Русакова, но все-таки оставался с ним начеку. Однажды во время очередного совещания Олегу Борисовичу звонит Русаков. Поговорив с ним, Рахманин переходит к расхваливанию Русакова. Это, мол, человек энциклопедических знаний и колоссального трудолюбия. Работает не покладая рук и презрев собственное здоровье по 24 часа в сутки.
Но вот совещание завершено. Народ расходится, однако китаистов О.Б. просит задержаться. Оставшись с нами в узком кругу, возобновляет разговор о Русакове, причем совсем в ином ключе. Человек, мол, постоянно болеет, дела забросил, твердых большевистских позиций по Китаю не занимает. А здесь еще его жена – интриганка, сплетница, короче говоря, опасная особа. В общем, полагаться на семью Русаковых в китайском вопросе не приходится. Просвещать руководство страны надо собственными силами.
Как это делать, шеф демонстрировал на собственном примере. В части 5 многотомника я рассказывал, что накануне возвращения из КНР мы с коллегой-дипломатом совершили продолжительную поездку по стране. Увидели массу интересного и постарались добросовестно изложить наблюдения в отчете. Написали о бурном реформенном процессе с его позитивными и негативными сторонами, об экономическом росте и социальном расслоении, товарном изобилии и коррупции, увлечении молодежи Западом и улучшении отношения рядовых китайцев к СССР.
В МИДе отчет не всем начальникам пришелся по душе. Кто-то назвал его «клюквой», полным сомнительных сведений. Заведующий I Дальневосточным отделом И.А. Рогачев заявил, что власти КНР не простят такой авантюристической поездки. А вот О.Б. был от отчета чуть ли не в восторге. Его первым заданием мне на Старой площади стало редактирование документа к рассылке членам руководства СССР. Рахманин велел убрать из отчета пассажи о позитивных высказываниях китайцев в отношении СССР, а также выводы о достижениях реформ, о том, что жизнь в КНР улучшается.
Недоумевая, я приказание выполнил. Но Рахманин все равно остался неудовлетворенным, сам довычеркнул весь позитив, а сохраненный негатив с удовольствием направил начальству.
О.Б. в целом продолжал уделять большое внимание дипломатическому каналу воздействия на верхи. Советский посол в Пекине получал со Старой площади инструкции: информировать Москву обо всех «выходках» китайцев на мировой арене, вскрывать ревизионистский характер реформ в КНР. Если депеши из посольства отвечали этим требованиям, аппаратчики немедленно рассылали их по «большой разметке», т. е. всем членам высшего партийного и государственного руководства СССР. В противном случае посольским телеграммам хода не давалось. А в Пекин (в личных письмах, через курьеров и другими путями) неслись грозные окрики: «прекратить проституирование, глядеть в корень, отличать слова от дел, зерна от плевел!».
Старания дипломатов должны были подкрепляться собственными «изысканиями» цековцев. В июне 1985 года один из лидеров КНР, Ли Сяньнянь, совершил поездку в США. О.Б. поручил мне подготовить по этой поездке записку в ЦК КПСС. Я составил проект, но шеф назвал его «жидким» и забраковал. Сам написал записку, полную необоснованных нападок на Пекин. Отнес ее Русакову, помощникам Горбачева, а мне поручил сочинять проекты обращения по китайскому вопросу к руководителю ГДР Хонеккеру и информации для ЦК КПСС о линии Пекина в отношении социалистических стран. В обоих случаях задача заключалась в разоблачении негативной сути китайской политики. Но как я ни старался, угодить вкусу шефа не получилось. О.Б. не жаловал полутонов, ему требовались черные краски для описания поведения Пекина.
В этом смысле хорошим помощником Олега Борисовича стал сын в прошлом крупного китайского революционного деятеля Ван Мина, который регулярно захаживал в ЦК. Мао Цзэдун еще в 1940-е годы вынудил Ван Мина покинуть страну за просоветский уклон. Тот осел в Москве. Выросший сын (Ван Даньчжи) затаил на Мао и все руководство КНР обиду (ведь в Пекине продолжали называть Ван Мина предателем).
Приходя в ЦК, сын Ван Мина неизменно выливал на пекинских лидеров очередной ушат компромата. Как-то он принес целый фолиант, содержавший сенсационное открытие: проанализировав генеалогические древа тогдашних лидеров КНР, автор «выявил», что все они имеют еврейские корни. Архитектор китайских реформ Дэн Сяопин, его ближайшие сподвижники Чэн Юнь, Ян Шанкунь, Ху Яо-бан, Чжао Цзыян и др., оказывается, происходили из еврейских кланов, поселившихся в Центральном Китае еще в X–XI веках.
Шеф времени зря не терял – выжимка из фолианта была тотчас разослана членам Политбюро ЦК КПСС. Полюбуйтесь, мол, кто правит Китаем и можно ли этим людям доверять, а тем более копировать их реформы, отдающие сионистским душком?!
Ван Даньчжи радовал Рахманина и другими выдумками. Когда осенью 1985 года Китай посетил вице-президент США Дж. Буш-старший, Ван констатировал, что представитель Белого дома дал Дэн Сяопину инструкции по поводу изменений в руководящих органах КПК. Среди прочего Ван Даньчжи утверждал также, что пекинские лидеры хотят изменить Конституцию страны так, чтобы получить для себя возможность держать слуг и жить как помещики.
Вся эта наивная ахинея, исходившая из уст смертельно обиженного на китайские власти человека, весьма меня забавляла. Однажды я выразил сомнение в справедливости очередного «перла» Вана. И немедленно напоролся на начальственный гнев.