Страница 29 из 34
Открыто Михаила Сергеевича пока не критиковали. Ограничивались намеками и недовольными репликами в адрес окружения Михаила Сергеевича, да и то без конкретных имен. Горбачев продолжал говорить о дальнейшем укреплении роли КПСС, и это было главное. Партия, как и прежде, вмешивалась во все дела общества.
Но в коридорах власти противодействие Генеральному набирало обороты. Все отчетливее просматривалось оно на направлении, которое входило в сферу моих служебных обязанностей, – политика СССР в отношении Китая, а также (в меньшей степени) наша стратегия в Азиатско-Тихоокеанском регионе в целом. Остановлюсь на этом участке работы Отдела ЦК в 1985–1987 годах подробнее.
Попав на службу в ЦК, я первое время не переставал удивляться таким явлениям. Выходит записка о наших отношениях со странами Индокитая. В ней разносится в пух и прах американский империализм, изобличаются его козни против «братских» стран, содержится призыв крепить единство социалистического содружества в борьбе с Западом. На том же заседании Политбюро принимается постановление по другой записке, в которой признаются законные интересы США в Юго-Восточной Азии, позитивные подвижки в американских позициях. Еще в одном документе констатируются негативные моменты в политике индокитайских государств, чрезмерная жесткость их позиций, необходимость оказания воздействия «на друзей».
На следующем Политбюро одновременно одобряются два материала. В одном предлагается рекомендовать социалистическим странам Азии создавать рыночные механизмы в экономике, расширять сотрудничество с иностранным капиталом, в другом – предписывается предостеречь «друзей» в восточноевропейских столицах против увлечения рынком и связями с капиталистическими партнерами. Это, мол, может поставить под угрозу завоевания социализма, открыть шлюзы подрывному влиянию из-за рубежа.
Лишь постепенно я уразумел, в чем причина неразберихи: разные люди пропихивали наверх неодинаковые записки, а начальство, будучи не в состоянии переварить безудержный шквал информации, «освящало» высокими указами все без разбору.
В результате получалась нелепица: с высоких трибун Горбачев говорил одно, а в документах ЦК провозглашались порой совсем иные идеи. Причем то одни, то другие. В брежневские времена такое было бы немыслимо, ибо решения ЦК и являлись политикой. Лидеры (Брежнев и K°) лишь зачитывали (по бумажке) фразы из документов. При Горбачеве ситуация изменилась: чем дальше, тем заметнее отходил он в словах и делах от того, что писали для него в решениях функционеры. Тем не менее подготовка решений оставалась основным занятием аппаратчиков. При этом аппарат не просто писал, а вел напряженную борьбу за «умы и сердца» руководства партии и страны.
Что касается советско-китайских отношений, то, как я уже отмечал в части 5 многотомника, в 1982–1984 годах в них был достигнут прогресс. Однако напряженность не исчезла. Такая ситуация сохранялась бы и дальше, если бы не перемены в советском руководстве весной 1985 года. Именно тогда стали открываться возможности для перелома в советско-китайских отношениях.
Пекин отреагировал на избрание нового Генерального секретаря ЦК КПСС признанием (после более чем 20-летнего перерыва) Советского Союза социалистической страной, а также заявлением, что с СССР могут развиваться и политические контакты. Однако первостепенное значение имели новые советские инициативы в отношении КНР. М.С. Горбачев призывал устранить все наслоения прошлого, пригласил представителей КПК принять участие в XXVII съезде КПСС.
Большой резонанс имело выступление М.С. Горбачева во Владивостоке в июле 1986 года. В нем были публично подтверждена готовность к советско-китайской встрече на любом уровне, выдвинуто предложение обсудить конкретные меры по пропорциональному снижению уровня сухопутных сил, выражено стремление к сотрудничеству в социально-экономической области, к обмену опытом, подчеркнута заинтересованность СССР в объединении усилий по использованию ресурсов реки Амур, отмечена возможность расширения экономических связей в приграничных районах, подтверждено, что пограничной линией является главный фарватер реки Амур и т. д.
Во владивостокской речи были обозначены подходы к устранению «трех препятствий», объявлено о значительном сокращении военного присутствия СССР в Монголии, о частичном выводе советских войск из Афганистана, выражена заинтересованность в нормализации китайско-вьетнамских отношений.
Официальный комментарий на владивостокскую инициативу в КНР был следующим: «Мы со всей серьезностью оцениваем и придаем большое значение высказываниям Генерального секретаря Горбачева по поводу Китая и китайско-советских отношений… Китайская сторона принимает во внимание то, что в них содержатся некоторые новые моменты, о которых раньше не говорилось. Мы приветствуем это»[111]. Особый интерес в КНР вызвали высказывания о пограничной линии, о пребывании советских войск в Монголии и Афганистане, а также относительно двустороннего экономического сотрудничества.
Перемены в подходе Кремля к КНР вызывали, однако, неприятие со стороны моего начальника Олега Борисовича Рахманина, первого заместителя заведующего Отделом ЦК КПСС по связям с коммунистическими и рабочими партиями социалистических стран. Напомню, что именно он пригласил меня в Отдел с целью, по его же словам, «освежения кадров».
В первой же беседе на Старой площади О.Б. Рахманин разъяснил, что сотрудники-ветераны отстали от жизни, не справляются с грузом актуальных задач. В тот же период, чуть раньше или, наоборот, чуть позже меня, в ЦК пришли другие молодые китаисты. Вскоре я понял истинную причину обновления состава: О.Б. (как за глаза называли Рахманина в Отделе), с одной стороны, хотел продемонстрировать новому лидеру М.С. Горбачеву свою тягу к переменам, а с другой – надеялся заполучить в личное распоряжение карманные кадры, готовые смотреть в рот начальнику и беспрекословно выполнять его волю. А воля О.Б. была нацелена на отстаивание неизменной жесткой линии в отношении Пекина.
Тогда же в ознакомительной беседе Олег Борисович изложил свое кредо по Китаю: разоблачать маоизм во всех его проявлениях, давать отпор антисоветской, проимпериалистической линии Пекина и рассеивать иллюзии товарищей по партии, заблуждающихся в отношении истинной физиономии китайского руководства. Будучи человеком решительным, энергичным, способным, О.Б., не жалея сил, денно и нощно отстаивал жесткую линию. И постоянно напоминал подчиненным китаистам, что очень рассчитывает на их помощь.
Наблюдая за ним, я удивлялся: почему для шефа столь важно всячески тормозить, даже с риском для собственной карьеры, преодоление советско-китайской конфронтации? Он отдавал себе отчет, что непопулярен в Москве, что многие в советской элите настроены к КНР гораздо позитивнее и ругают его, Рахманина, называют экстремистом, косным человеком. Но, отдавая себе в этом отчет, продолжал сражаться. И постоянно призывал китаистов Отдела подносить ему «антикитайские патроны».
Бороться против нормализации советско-китайских отношений при новом Генсеке становилось все сложнее и опаснее. Я лично смог убедиться в этом уже в первые дни работы на Старой площади. О.Б. созвал совещание курируемых им секторов Отдела. Вошедших в кабинет шефа удивило обилие там портретов М.С. Горбачева. Один стоял в рамке на столе, другие красовались на книжных полках. Рахманин сразу разъяснил ситуацию:
– Михаил Сергеевич – наш высший руководитель. Я и вы должны неизменно следовать его линии. Вот я вырезал из газеты текст выступления Михаила Сергеевича в Днепропетровске 27 июля с.г. В нем, в частности, говорится о стремлении руководства нашей партии к нормализации отношений с КНР. Я положил текст под стекло на письменном столе, и для меня эти слова Генерального секретаря как Библия.
Произнеся еще несколько верноподданнических фраз, О.Б. распустил участников совещания, но меня попросил задержаться. Как только мы остались наедине, О.Б. мрачно изрек:
111
Жэньминь жибао. 1986. 14 авг.