Страница 17 из 34
Привычка руководствоваться решениями ЦК укоренилась в сознании партийцев настолько, что, когда одному из них посольство США отказало в выдаче визы, он ходил по коридорам и вопил:
– Как же так, что за безобразие! Эти дяди Сэмы совсем обнаглели! У меня есть решение ЦК КПСС о поездке в Соединенные Штаты, как же американцы смеют не давать мне визу!
Формально постановления от имени ЦК принимались на заседаниях Политбюро, менее важные – на Секретариате. Но по сути дела они там просто штамповались. Даже в горбачевские времена члены этих «великих хуралов» не просматривали 90–95 % того тоннажа всяческих бумаг, которые они утверждали в качестве постановлений («высочайших указов»). Готовил документы в значительной степени на свой вкус аппарат, он же контролировал их исполнение, он же один только и хранил в памяти их содержание, да и сам факт существования решений. Весь комплекс священнодействий, связанных с постановлениями, и являлся основным и любимым времяпрепровождением обитателей Старой площади. Данному занятию отдавались лучшие годы жизни сотен и сотен здоровых, в расцвете сил людей.
Как же появлялось на свет очередное постановление? Сначала рождалась Идея. Скажем, заместитель заведующего Международным отделом знакомится с депешами из загранучреждений СССР и наталкивается на сообщение, что в некотором царстве-государстве шкодливая газетенка не совсем уважительно отозвалась о состоянии советской экономики.
«Это уже не в первый раз, – мелькает мысль в компьютерном мозгу матерого функционера, – до этого шельмовали наше сельское хозяйство, теперь вот сферу обслуживания чернят; того и гляди до партии, руководства, доберутся». Решение созревает мгновенно: необходимо скорректировать пропагандистскую линию в отношении распоясавшегося царства-государства. Последовательно давать отпор выпадам и со своей стороны вскрывать язвы их бытия. Замзав трубит большой сбор – «на совет» приглашаются страновой сектор, консультанты, информационная служба, сектор культурных связей. Всех их надо сконцентрировать на проблеме.
«Болванку» документа поручено подготовить страновикам. Они тоньше чувствуют нюансы гнусного поведения подшефного государства. Секторские силы брошены на защиту чести Родины. Следуют звонки в научно-исследовательские учреждения с «просьбой» (заданием) представить справки об обстановке в «царстве», его внешней политике, особенностях пропагандистской линии.
Идентичные запросы летят по беспроволочному телеграфу в советские посольства в «нехорошем» государстве и в сопредельных землях. Одновременно начинают скрипеть перья секторских писак.
Первый проект готов, но еще не успевают высохнуть на нем чернила, как накатываются волны затребованных материалов извне. Сотни и сотни страниц. Просматривать их внимательно времени, конечно, нет, но пробежать глазами стоит. Начальство обязательно потребует вставить что-нибудь из научных и посольских разработок.
Вслед за очередным валом справок, телеграмм, записей бесед рождаются второй, третий, десятый варианты записки в ЦК и проекта постановления по ней. Лишь затем материал попадет под очи завсектором. Как и всякий бюрократ, честно отрабатывающий хлеб, он должен внести личную лепту. Прежде всего заведующий переставляет местами абзацы. В обязательном порядке, иначе записка «не зазвучит». Он берет в руки ножницы и нарезает из представленного подчиненными варианта кучу узких полосок бумаги. Склеив абзацы по-своему, перепечатывает материал. И вновь загоняет его в сектор. Пусть эксперты посмотрят, внесут очередные поправки. Сделано и это.
Перепечатанный в энный раз документ возвращается руководителю сектора. Теперь он вгрызается в стилистику, «однако» заменяет на «но», «вместе с тем» – на «в то же время», «вышеназванные» – на «вышеуказанные», «представляется целесообразным» на «имело бы, вероятно, смысл». Только к одиннадцати ночи уставший шеф покидает творческую лабораторию ЦК партии, чтобы вернуться к плачущим детям и обеспокоенной жене.
Далее документ пускался «в плавание» по отделу. Считалось солидным показать его в двух-трех подразделениях. Неважно даже каких. Лишь бы показать. Так, проект решения по азиатской проблематике изучали товарищи, специализировавшиеся по Европе, идеологическим аспектам взаимоотношений между социалистическими странами. Ничего принципиально нового и полезного они не вносили. Вклад в лучшем случае ограничивался предложениями об очередной перестановке местами двух абзацев, устранении наречия «очень» из одной фразы и добавлении слова «весьма» в другую. Иногда как неудачный характеризовался заголовок записки или рекомендовалось сократить материал до трех страниц (у начальства, мол, нет времени читать «полотно» в 3,5 страницы). Наконец, после того как примерно 20–25 высокооплачиваемых функционеров израсходовали на подготовку трехстраничной «болванки» 5–6 сотен часов, документ приземлялся на столе замзава.
Согласно неписаному аппаратному закону он должен был забраковать материал или по крайней мере назвать его сырым. Отдавался приказ о разворачивании второго раунда подготовки записки. По велению зама созывали совещания с привлечением ученых. Направляли документ «на предложения и совет» в другие ведомства (МИД, КГБ и т. п.). При этом заведенный еще, видимо, в незапамятные времена ритуал требовал непременного ошельмовывания дополнительных помощников.
– Ну как там ученые, – вопрошал замзав, – высказывали что-нибудь дельное на совещании?
– Вы же знаете, Иван Иванович, качество науки, пустая трата времени, сплошные банальности.
– Да, увы, наука застоялась, расшевелить бы ее надо. На замечания мидовцев и чекистов реагировали тоже с иронией:
– Вот тебе и спецы, хоть бы какую-то свежинку внесли. Позорно низкий уровень!
Критика научного мира и ведомств продолжалась на партсобраниях, где под одобрительный гул аудитории очередной выступающий охал по поводу профессиональной негодности советских дипломатов, разведчиков, военных, ученых. Подобные сентенции звучали особенно забавными, ибо в МИДе, КГБ, Минобороны, научном мире столь же пренебрежительно отзывались об умственных способностях цековцев. Мидовские друзья не раз спрашивали меня:
– Послушай, как ты там терпишь, в ЦК же одни дубины стоеросовые!
Как бы там ни было, бумага рано или поздно вновь попадала к заму. Поскольку к ней приложил руку столь широкий круг лиц разных возрастов, взглядов, знаний, она была, несомненно, гораздо хуже, противоречивее, менее логичной, чем при первом чтении. Тем не менее замзав ее пропускал. Так полагалось. Он вносил в документ и собственную лепту, что делало конечный продукт совсем убогим.
Далее замзав согласовывал материал с заведующим отделом и по договоренности с ним приступал к поиску отдела-партнера, который бы выступил соавтором записки. Отдел находился, начинался новый изнурительный этап возни и беготни. Документ с помощью курьеров метался между двумя отделами как пинг-понговый шарик над сеткой: «направляем по договоренности», «возвращаем с дополнениями», «просьба посмотреть». На одни сопроводиловки уходило несколько килограммов бумаги.
Но вот текст обкатан, сто раз согласован и пересогласован. Наступала пора гонки на месте. Знаете, как на треке велосипедисты отчаянно упираются, стремясь побудить соперника первым сорваться в путь и взять встречный ветер на себя. В аппарате каждый отдел норовил заставить партнера подписать документ первым. На всякий случай. Параллельно шли торги о том, каким уровнем подписывать записку в ЦК: уровнем зама или заведующего. Это никчемное занятие тоже поглощало массу сил иособенно времени.
Подписанный документ уходил в Общий отдел и через какое-то время вносился в повестку дня заседания Политбюро. Активность авторов записки достигала апогея. Заведующий приглашен на Политбюро, требовалось подготовить текст его выступления. В 99 из 100 случаев никакого выступления не бывало, в оставшемся сотом заведующему позволяли произнести две-три фразы. Тем не менее семь-восемь спецов отдавали еще десятки часов жизни на составление текста мифического выступления. Чаще всего решение принималось вообще без обсуждения.