Страница 23 из 27
Такой вывод слагался из нескольких составляющих. Во-первых, основную массу промысловиков образовывали самые бедные крестьяне. Лишившись материальной поддержки со стороны шуваловской конторы в виде практически безвозмездных ссуд, они могли либо оставить сальный промысел, либо попасть в долговую кабалу от купцов и богатых крестьян, которые, по словам губернатора, «…как довольно известно, в таком случае оным помогать не ис человеколюбия, но из алчбы ненасытного корыстолюбия станут, чтоб чрез их бедных труд и безпокойствы только самим обогатится». «И не произойдет ли из того существительная монополия, да еще и вреднейшая», – задается вопросом Головцын, после того как данный промысел сделается совершенно вольным. Тут же, уверен он, неминуемо в полной мере проявится корыстолюбие местных состоятельных купцов и богатых крестьян. Они станут снабжать хлебными припасами по высоким ценам «скудных промышленников», вынуждая последних поставлять им сало по 40 коп. за пуд, тогда как сами они, по достоверным сведениям губернатора, заключили на будущее лето контракты с иностранными купцами по 60 копеек пуд[135]. Таким образом, Головцын однозначно стал на сторону малоимущих промысловиков-заготовителей, выступив решительным противником монополии крупного капитала.
Во-вторых, неизбежным следствием установления полной свободы сального промысла станет утрата централизованного контроля над качеством продукции, существовавшего на специализированном салотопном дворе Шувалова, в ущерб доверию и «кредиту» иностранных купцов. А в том, что не удастся избежать «всяческих коварств» со стороны продавцов, которые будут мало заботиться о качестве, искушенный губернатор не сомневался.
В-третьих, из-за отсутствия у «разных партикулярных людей» собственных салотопных дворов следовало опасаться с их стороны самовольного приготовления «сала» непосредственно в городе при своих домах, из-за чего «целого города жители будут чувствовать смрадность… духу».
Наконец, в-четвертых, казна лишится пошлинных сборов, поскольку «достаточные купцы и богатые крестьяне» начнут отправлять сало сухопутным контрабандным путем через Кемь, Кереть, Кандалакшу и другие отдаленные от Архангельска места к шведской границе, чему уже был пример.
Только после того как архангелогородский губернатор представил свое видение главных причин упадка северных морских промыслов, он счел возможным отчетливо обозначить собственную экономическую позицию, открывавшую, по его мнению, наилучшие перспективы развития. В основных чертах это позиция убежденного «государственника», целиком разделявшего популярную в свое время теорию позднего меркантилизма, главной целью которой являлось максимальное привлечение в страну иностранной денежной массы за счет активного внешнеторгового баланса. Сам Головцын сформулировал свою позицию предельно коротко, назвав «основательным и неоспоримым» ее следующее исходное положение: «…Те деньги, кои иностранной купец за сало, так и протчие продукты заплатит, есть приращения богатства в государство»[136]. Исходя из данного положения, он поставил решение вопроса о предпочтительности использования той или иной формы хозяйствования в зависимость от соответствия следующему простому критерию: «…Больше ли за сало денег вступит в государство, естьли б тот промысел был в одном казенном содержании или в вольном, а потом и разсудить, которое из сих двух государству полезнее будет»[137]. Путем несложных подсчетов Головцын доказывал экономическую целесообразность казенного «содержания» промысла, способного ежегодно пополнять казну иностранной звонкой монетой (в пересчете на российские рубли) на сумму свыше 32 тыс. руб. Напротив, частное («вольное») содержание окажется для казны более чем на 9 тыс. руб. убыточнее, к тому же непосредственно занятые в промыслах крестьяне, то есть «…самые настоящие бедные промышленники, за все свои труды не будут иметь надежды к вспоможению в нуждах и ко облегчению их отягощения»[138].
Таким образом, Головцын сформулировал идею государственной монополии на северные морские промыслы как наиболее целесообразную, с его точки зрения, если исходить не из абстрактной идеи всеобщей экономической свободы, а принимать в расчет местную специфику. Обязательным условием существования монополии казны он считал восстановление прежнего, «шуваловского», порядка: «…Чтоб мимо [казенной] компании промышленники и на внутренние росходы никому продать, и у них никто купить не могли, так как и при покойном графе Шувалове строгое смотрение учреждено б было»[139].
По всей видимости, Головцын настолько уверовал в силу своих аргументов, что даже представил императрице отдельный доклад (о нем упоминалось выше), в котором наметил основные принципы деятельности будущей Казенной промысловой сальной конторы[140]. Примечательно, что в докладе он также выдвинул идею государственного регулирования цен, испрашивая у Екатерины дозволение на пересмотр прежних расценок и утверждение новых ради облегчения условий существования простым «промышленникам». При П. И. Шувалове принадлежавшая ему контора платила сначала по 35 коп., затем по 40 коп. за пуд сырого, т. е. нетопленого «сала», а в продажу на внутреннем рынке после переработки на салотопном дворе отпускала «неумеренной ценою» по 80 коп. пуд, что также ради объективности счел нужным отметить губернатор. Он просил о повышении закупочных цен до 45–50 коп. и о снижении продажных на внутреннем рынке цен до 65–60 коп. В этом случае «…как промышленники, так и покупатели сала означенным в. и. в. милосердием против прежняго будут много облехчены и уравнены, и тем пользуясь, никто не почувствует никакого себе отягощения, потому что и ныне бедные промышленники купцам и богатым крестьяном для внутренней продажи не более как по 40 копеек продают…»[141].
Однако аргументы главы администрации северного края оказались не услышанными в бюрократических кругах Сената. В специальном сенатском деле (РГАДА. Ф. 248. Оп. 43. Д. 3796), на которое выше давались соответствующие ссылки, отсутствуют следы сенаторских откликов на выдвинутые предложения начальника Архангелогородской губернии.
В подписанном 1 июля 1768 г. Екатериной II кратком указе Сенату упоминается лишь поступивший к ней совместный доклад Коммерц-коллегии и Комиссии о коммерции, на основании которого императрица повелела «…по истечении срока данной привилегии покойному фельдмаршалу графу Петру Шувалову на сальный промысел отдать как промысел того сала, так и кож морских зверей, моржоваго зубья и трески рыбы промышленникам Архангелогородской губернии и всем тамошним обывателям, могущим иметь от того свое пропитание, в вольную и свободную куплю и продажу; выпуск сала за море отдать на десять лет одному только купечеству города Архангельскаго»[142].
Игнорирование мнения губернатора Архангелогородской губ. Е. А. Головцына, решившегося на противоречащие правительственной линии высказывания, по всей видимости, объясняется тем, что эта линия к 1768 г. не только возобладала, но и достаточно прочно укоренилась в сознании правящей элиты, воспринималась ею уже в качестве общего руководства к действию, не допускавшего иных толкований и разночтений.
Сам по себе нерядовой и смелый поступок Е. А. Головцына менее всего можно объяснить карьерными побуждениями и стремлением заручиться поддержкой всесильных вельмож масштаба П. И. Шувалова. Последнего уже несколько лет не было в живых к моменту «инициатив» губернатора (он скончался 4 января 1762 г.), наследникам покойного достался громадный казенный долг, в основном по гороблагодатским металлургическим заводам. Поэтому даже напоминание о существовании за Шуваловым некогда вполне успешного, но скромного по доходам сального промысла, а тем более откровенное одобрение организации всего дела при покойном генерал-фельдмаршале, выглядели по крайней мере неосторожно. Очевидно, присущие Головцыну искренность, честность и преданность государственным интересам не позволили ему безучастно промолчать или представить себя сторонником возобладавшего течения полной экономической свободы. Не оглядываясь по сторонам, он заявил о наличии собственной позиции в соответствии с внутренними убеждениями, и вдобавок не раз пытался отстаивать интересы рядового промыслового крестьянства как наиболее слабого и незащищенного социального слоя перед явно усиливавшимся напором крупного частного капитала.
135
РГАДА. Ф. 248. Оп. 43. Д. 3796. Л. 533.
136
РГАДА. Ф. 248. Оп. 43. Д. 3796. Л. 535.
137
РГАДА. Ф. 248. Оп. 43. Д. 3796. Л. 535–535 об.
138
РГАДА. Ф. 248. Оп. 43. Д. 3796. Л. 537 об. – 538.
139
РГАДА. Ф. 248. Оп. 43. Д. 3796. Л. 536 об.
140
РГАДА. Ф. 248. Оп. 43. Д. 3796. Л. 520–523 об.
141
РГАДА. Ф. 248. Оп. 43. Д. 3796. Л. 522 об. – 523.
142
РГАДА. Ф. 248. Оп. 43. Д. 3796. Л. 557.