Страница 21 из 27
В установлении государственного контроля над экспортом хлеба взамен безоглядному следованию принципу свободы торговли и интересам крупных производителей зерна, как представляется, нельзя усматривать некий демагогический жест, призванный продемонстрировать всему обществу заботу новой власти о поддержании стабильных цен на основные виды продовольствия[121]. Это был в первую очередь трезвый и расчетливый шаг, продиктованный не эйфорией от благоприятной конъюнктуры с точки зрения установившихся низких цен на хлеб, а видением реальной ситуации, допускавший и неблагоприятный сценарий неурожайных лет. Не случайно июльский указ полностью исключал экспорт хлеба из Сибирской губернии «… по причине, что тамо, а особливо при Нерчинских заводах, и без того на собственные свои росходы крайний недостаток в хлебе настоит». В то же время подчеркивался исключительно временный характер вводившегося запрета: «Когда же благословением Божиим хлебопашество тамо размножится и онаго [хлеба] с достатком родиться будет, то в то время сие запрещение отменить и свободный отпуск хлеба за границу дозволять».
Таким образом, первые же внесенные коррективы в указанный законодательный акт показывали несколько иное, более гибкое и осторожное, отношение новой администрации Екатерины II к проблеме свободы торговли при сохранении в неизменном виде ее основ.
Так, восстанавливался свободный «отпуск» за границу льняного семени и отменялась исключительная привилегия на его экспорт, данная в именном указе от 24 апреля 1762 г.[122] (при этом фамилия обладателя привилегии не называлась). Речь шла о крупном московском купце Михаиле Аврамовиче (Абрамовиче) Евреинове. На основании одного этого указа, вероятно, неправомерно говорить о недостаточной приверженности правительства Петра III избранной линии, но все же некоторые вопросы остаются[123].
Екатерина II без колебаний покончила с торговой монополией Евреинова. Вместе с тем, когда открылись дополнительные обстоятельства по этому делу, она не стала упорствовать и настаивать на бескомпромиссном решении вопроса.
Сохранилось чрезвычайно любопытное прошение М. Евреинова лично к императрице, поданное в августе 1762 г. (день подачи в документе не указан)[124]. Оно позволяет прояснить некоторые существенные детали и показать практическую силу действия указов об отмене торговых монополий.
Автор обращения начал с перечисления обрушившихся на него с 1760 г. бед и напастей вслед за тем, как между ним, с одной стороны, канцлером М. И. Воронцовым и генерал-прокурором Сената А. И. Глебовым с другой в 1759 г. состоялось заключение договора, согласно которому Евреинову было переуступлено право монопольной продажи одного конкретного продукта – льняного семени – за границу через Архангельский и Онежский порты сроком на 6 лет (указанные сановники обладали общей торговой монополией); немного ниже назван и еще один участник сделки – обер-шталмейстер и сенатор П. С. Сумароков. Евреинову договор обошелся недешево, в 60 тыс. руб. Половина суммы предназначалась Воронцову, вторую поделили Глебов с Сумароковым.
Итак, осенью 1760 г. во время сильнейшей бури погибло 5 нагруженных товаром морских судов, отчего некоторые партнеры Евреинова «впали в банкрутство». В 1761 г. – новое несчастье. Оказавшееся излишне влажным льняное семя («…которой опасности, – по уверению купца, – во оном продукте предвидеть не можно») во время чрезвычайно жаркого лета сопрело в корабельных трюмах, и его пришлось продавать за полцены. Наконец, в 1762 г. «…в марте месяце припечатанным к газетам указом рушены были все таковые привилегии, от чего я неминуемо в крайнее разорение и нищету приттить мог, потеряв такой великой капитал и заплатя со оного семя в казну одних пошлин окола ста тысяч рублев…». Указ от 24 марта, в виде исключения продлевавший на три года действие монополии Евреинова, мог бы поправить его дела. Кстати, и за продление «торга» пришлось заплатить. Как отмечает корреспондент Екатерины, «…велено было взнесть в комнату чрез Мельгунова и Волкова десять тысяч рублев, в число которых семь тысяч рублев и взнесено»[125].
Однако указ от 31 июля уже не оставлял надежды. «И тако, – сокрушался Евреинов, – разорился б дом, которой единственно продолжал коммерцию с иностранными государствами к славе империи, заплатя не один миллион рублев в казну пошлин, не считая что от того народной пользы последовало и нарушении всей нации купеческого за морем кредита». Между тем, уверял он, не последует ни малейшего «народного отягощения», если императрица позволит «додержать» его монополию в течение двух лет, поскольку поставлявшие семя с внутреннего рынка российские купцы-подрядчики будут продавать его по тем же ценам, как и иностранным купцам, но только непосредственно Евреинову. В противном же случае, утверждал он, подрядчики «…уведав, что вольно отпущать будет всякому, мне уже не отдадут», предвидя, очевидно, полную потерю контроля над ценами со своей стороны.
Для большей убедительности отиравшийся при дворе прожженный делец не раз пытался затрагивать весьма чувствительную струну: невыполнение обязательств его торгового дома перед иностранными партнерами приведет не только к утрате доверия к русскому купечеству в целом со стороны иностранцев, к отказу в кредитах, но и неблагоприятно скажется на реноме России. Между тем он уже оповестил своих корреспондентов в Англии и Голландии (видимо, до появления указа от 31 июля), «…что сей торг по силе моего контракта до сроку остался в моих руках, чем только и сохранил свой кредит». И потому, пояснял Евреинов, он не сможет объяснить иностранцам появление нового указа, уничтожившего его привилегию.
По всей видимости, к последнему доводу Екатерина II не осталась полностью равнодушной, хотя в принятом ею решении напрямую не высказалась на этот счет. Но в целом она не поддалась очевидному давлению, сохранив верность избранному курсу, и отвергла все поползновения Евреинова хотя бы на два года продлить его торговую монополию.
В кратком и довольно энергичном по форме указе Сенату, датированном 10 января 1763 г. (он отсутствует в ПСЗ), окончательно расставлены все точки над i. Начало документа содержит неслучайное напоминание о первых, наиболее важных, мероприятиях правительства, чтобы не допустить сомнений в их значимости: «При первых наших о различных пользах государственных попечительных распоряжениях между прочим отрешили мы и монополии во всем нашем государстве, в числе которых отданной некоторым персонам выпуск в чужие краи льняного семяни взял тогда у них по контракту на откуп московской купец Михайла Евреинов…» Далее звучат некоторые нотки сочувствия к предпринимателю, принявшему на себя немалые обязательства перед иностранными купцами, но «…за учинившимся внезапно отрешением в нашем государстве помянутых монополий не токмо подвержен стал великим по купечеству своему убыткам, но и вовсе в чужих краях кредит свой потерял». Сложившиеся обстоятельства, «…когда старой купеческой дом по приключениям невинным лишается своего кредита», наносили очевидный вред всему российскому купеческому сообществу. И поэтому указ относил необходимую государственную поддержку приходящего в упадок торгового дома «к пользе государственной». Поддержка выразилась в предоставлении Евреинову беспроцентной ссуды в размере 50 тыс. руб. на 10 лет, причем его даже освободили от поручительства третьих лиц, а лишь обязали ежегодно возвращать в казну 5 тыс. руб.[126]
Вернемся к екатерининскому указу от 31 июля 1762 г. Содержание его второго пункта почти полностью совпадает с аналогичным из указа-предшественника от 28 марта 1762 г. В нем шла речь о стремлении оптимизировать издержки при транзитной торговле живым скотом из России через польскую сухопутную границу. Прогон скота через польские земли обходился чрезвычайно дорого. Русские купцы теряли на нем до 80 % от конечной продажной цены товара. Поэтому указ предлагал скотопромышленникам перейти к поставкам за границу соленого мяса на условии уменьшения наполовину портовой пошлины по сравнению с установленными на сухопутных украинско-польских таможнях. Впрочем, купцы могли отправлять морем и живой скот. При этом в указе подчеркивалось желание власти избежать любых запретительных мер в торговле.
121
Имеются документальные подтверждения не только неподдельного внимания императрицы к ценам на хлеб, но и откровенной озабоченности их ростом и в более поздние годы ее правления. Так, в июне 1767 г. она дала собственноручное распоряжение воеводам представить свои соображения о причинах дороговизны хлеба, выдвинув при этом свои предположения. Перечень составленных ею вопросов свидетельствует о желании скрупулезно проанализировать ситуацию: «Запросы послать ко всем воеводам под секрет, чтоб прислали по чистой совести и под присягою свое мнение, от чего дороговизна в хлебе сделалась чувствительна, а именно:
1) Потому ли что в уезде недород?
2) Или от того, что убыло хлебопашцев?
3) Или что умножилось людей в уезде?
4) Или от того, что земли, впусте лежащия, не распаханы, хотя люди и есть?
5) Экономические крестьяне не оставляли ли пашни с тех пор, что на оброке?
6) Не от того ли недород, что худо пашут или худо удобряют земли?
7) Не было ли скотскаго падежа?
8) Нет ли перекупщиков, кои, купя хлеб, оный запирают, ожидая дороговизны?
9) Равно ли повышается цена на всякой род хлеба или только на некоторые роды?
10) Или не курят ли более прежняго вина?
11) Или нет ли иной причины к возвышению цен, и какова бы та или те причины ни были, всякой воевода может чистосердечно, не опасаясь ничего, написать свое мнение и как ему что известно?
12) Также и то, чему дороговизны причину приписывают купцы?
13) Какая причина дороговизне, по мнению дворян?
14) И, наконец, которой причине он, воевода, сам приписывает дороговизну?» (Сборник РИО. Т. 10. СПб., 1872. С. 215–217).
122
ПСЗ. Т. XV. № 11517.
123
В указе откровенно признается отсутствие разумных оснований для введения во время Семилетней войны запрета на экспорт льняного семени из Архангельска наравне с хлебом под предлогом бесперебойного обеспечения армии продовольствием. В то же время называвшиеся причины передачи одному лицу всей торговли льняным семенем, причем на три года, выглядят не очень убедительно и отдают откровенным лукавством: якобы только М. Евреинов располагал «великим капиталом» и к моменту появления указа успел зафрахтовать морские суда, тогда как прочие купцы «…не ведая о содержании помянутаго нашего указа, к сему торгу и приготовиться еще не могли». Вполне вероятно, благодаря родственной близости с Яковым Евреиновым, возглавлявшим с 1755 г. Мануфактур-коллегию, и наличию в силу этого обстоятельства неформальных связей в столичных сановных кругах, М. Евреинов не только своевременно получал нужную информацию, но и сумел заручиться необходимой поддержкой в высших сферах.
124
Российский государственный архив древних актов (РГАДА). Ф. 10. Оп. 3. Д. 592. Л. 1–2.
125
Из документа не совсем ясно, можно ли рассматривать названную сумму обыкновенной взяткой в пользу вельмож-посредников, или же официально санкционированным «пожертвованием» в казну. Первое предположение кажется более вероятным.
126
РГАДА. Ф. 248. Оп. 41. Д. 3452. Л. 31.