Страница 20 из 27
Достаточно явственно обозначив в указе основные приоритеты «государственной экономии», законодатель наконец приступает к обстоятельному рассмотрению едва ли не главного предмета – деятельности российских торговых компаний, чему посвящена предпоследняя, девятая, статья. Не в пример иностранным, особенно английским, которые прибегают к прямой военной экспансии для утверждения своего присутствия на других континентах и «…тем умножают силу, славу и знатность своего отечества», российские компании, напротив, подверглись уничтожающей критике. «…Заведенныя здесь [в России] сперва для питейных сборов или каких казенных подрядов, компании сделаны ныне и купеческими, однакож такими, кои служат убежищем обанкрутившимся купцам. Коль скоро один промотается, то вместо того что за нажитыя им бездельнически долги справедливое воздаяние имел бы получить на каторге, почитает он надежным средством к своему вновь обогащению имя компании себе выпросить, и чем множество народа пользовалось, то в свои одне руки захватить и в разорении многих своего спасения искать». В качестве «наибольшего и наиудостоверительнейшего» примера названа Персидская компания, монополизировавшая торговлю с Персией без каких-либо на то оснований. То есть она отнюдь не являлась первооткрывателем данного торгового направления, соответственно не испытала никаких первоначальных трудностей на этом пути и не понесла крупных финансовых затрат, фактически придя на все готовое. Указ напоминает: согласно трактатам с Персией 1732 и 1735 гг., Россия «кровию отечества» добилась установления для себя свободного и беспошлинного торгового режима, «…и какия тамо разорении и грабежи ни были, сия часть коммерции была велика и многия тысячи людей питались оною». О привлекательности для русских купцов «персидского торга» говорил пример хотя бы одного Евреинова-отца[120], потерявшего в одночасье товаров и наличности на сумму 180 тыс. руб., но не прекратившего торговых операций на персидском направлении, будучи уверенным «наградить (компенсировать. – А. К.) сей убыток» впоследствии. И вместо того чтобы поощрять и развивать свободную русско-персидскую торговлю в Астрахани, Кизляре, Царицыне и прочих местах, воспользовавшись недавним прекращением персидских междоусобиц, привлечь в эти города как «персидских художников, так и самих капиталистов», сделано «…совсем противное: сей старый и толико распространенный торг приведен в тесныя границы и отдан в компанию, буде тем назвать можно…».
Заканчивается эта весьма эмоциональная филиппика, мало соответствующая в целом достаточно строгой стилистике законодательных актов, императорским повелением немедленно уничтожить как Персидскую компанию, «…так и все на подобном основании заведенныя компании… ибо оныя не суть что-либо иное, как только неправедное присвоение одному того, что всем принадлежит». Астрахани с прилегающими к ней местами в целях привлечения туда иностранцев для поселения давалась привилегия освобождать прибывающих поселенцев от любых налогов и податей, а на заводимые ими фабрики и заводы не требовалось получения разрешений.
Объявив о свободе торговли и отчасти предпринимательства, указ вместе с тем не говорил о безграничности этой свободы. Он преследовал и дополнительную цель – приучить купцов к согласованным действиям на рынках восточных стран, особенно Персии, с тем чтобы сиюминутные интересы отдельных торговцев не могли войти в противоречие с интересами всего купеческого сообщества. Ради достижения этой цели русским купцам фактически запрещалось самостоятельно вести беспорядочную торговлю внутри Персии. Она отныне сосредоточивалась только при двух портах – Бакинском и Зинзилинском. При каждом из них казной учреждалась должность консула. Основная обязанность обоих консулов заключалась в том, чтобы следить за установлением согласованных цен между съезжавшимися русскими купцами. Последним предлагалось заключать взаимные письменные обязательства и не опускать цены ниже установленных минимальных границ.
Примечательно стремление законодателя вновь вступить в открытый диалог с возможными незримыми оппонентами по поводу вводившегося ограничения и в очередной раз прояснить свою позицию. «Мы всемерно того мнения, что всякому торгу свободну быть надлежит, но сего распоряжения принуждением почитать нельзя… – заявляет он. – Да хотя б и показалась сие учреждение своеобычливым людям принуждением, то однако ж время скоро доказало бы им существительную того пользу и нечувствительно послужило бы купцов привести в согласие и научить сведению об общей пользе, а не об самолюбивой и односторонней корысти». И в доказательство своей правоты ставится в пример Швеция, где были введены аналогичные регламентации, но «…все тем довольны и никто еще не жаловался».
Покончив с необходимыми пояснениями и распоряжениями, относившимися к торговле, законодатель как будто спохватывается и вспоминает о формальном поводе, вызвавшем появление указа. Наконец, в его последней, десятой статье, последовал ответ на просьбу купцов Никиты Шемякина и Саввы Яковлева о повторной отдаче им на откуп всех таможенных сборов в стране. Данная статья стилистически мало похожа на предыдущие. Она предельно конкретна, эмоционально сдержанна, лишена полемических ноток и стремления к общим рассуждениям. Может быть, некоторым исключением является лишь небольшая ремарка о причинах самоустранения государства от взимания таможенных пошлин, обращающая на себя особое внимание: «…Никакие сборы не приличествуют толико на откупе быть, как таможенные, и во время содержания оных на откупе чрез пять лет казне нашей было немалое приращение и не слышно было жалоб от купечества. А напротиву того и то подлинно, что продолжившаяся сим временем война многим мешала коммерции и приращению помянутых сборов».
Итак, отношение самодержавной власти к откупам определенно и высказано в довольно решительной, можно даже сказать категоричной, форме. Указ, не заботясь в этот раз о сколь-нибудь внятной мотивировке и не оставляя простора для толкования, фактически допускал право на существование только откупов на таможенные сборы как исключительно государственной прерогативы, передача которой в частные руки не способна ущемить чьих-либо интересов. Позиция вполне логичная с точки зрения провозглашенных свобод.
Обратимся теперь к указу от 31 июля 1762 г. Спустя месяц после низложения Петра III ожидать от Екатерины II каких-то важных решений в хозяйственно-экономической сфере, наверное, не следовало. Тем не менее именно тогда состоялось повторное обсуждение в Сенате мартовского указа, подписанного императором-неудачником немногим более трех месяцев назад. Наверняка это обсуждение было санкционировано новоиспеченной монархиней. Данный факт говорит прежде всего о важности и насущности для общества его решений и о необходимости новой власти публично заявить об отношении к ним.
Указ от 31 июля, получивший нейтральное и мало что говорящее название «О разных постановлениях касательно торговли», тем самым ненавязчиво намекал на свою самостоятельность в том смысле, что не являлся простым слепком с указа от 28 марта. В первых же его строках говорилось о присутствии императрицы в Сенате на обсуждении мартовского указа, о рассмотрении мнений сенаторов на этот счет, выявленных «неудобствах, клонящихся ко вреду и тягости общенародной» и о необходимости внесения в новый законодательный акт нужных поправок. Сам стиль июльского документа, казалось, убеждал в этом – сухой, расчетливо точный, лишенный ярко выраженной эмоциональной окраски и велеречиво-торжественных общих рассуждений.
Фактически все «пункты» июльского указа явились вполне «симметричным» ответом на соответствующие положения мартовского акта, уточняя, конкретизируя, а в ряде случаев и дополняя их, но полностью лишая мотивировочных пояснений и декларативных заявлений.
Так, наряду с подтверждением разрешения на экспорт хлеба от всех российских портов и снижения наполовину вывозных пошлин по сравнению с балтийскими портами в Риге, Ревеле, Пернове и на острове Эзель, где действовал особый режим, одновременно делалась существенная оговорка: в целях предотвращения возможного недостатка хлеба внутри страны и особенно бесперебойного снабжения им армии вывоз немедленно запрещался в случае повышения цен на хлеб на внутренних рынках. При этом фиксировались конкретные пограничные ценовые показатели (не выше 1 руб. за четверть применительно к ценам Московской губ. и «окружных городов»; на ржаную муку 1 руб. 56,5 коп. за куль весом 9 пудов применительно к наблюдавшимся средним ценам за пять лет при Петербургском порте, и т. д.), превышение которых неминуемо перекрывало дорогу экспорту зерновых и продовольственных культур.
120
Имеется в виду Матвей Григорьевич Евреинов.