Воображала

— Ну, ну, всё хорошо, — говорит Конти успокаивающе. — Раз не хочешь, значит, и не будет…

*

смена кадра

*

— … не хочу, понимаешь, совсем не хочу! Это же просто ужасно, когда человеку совсем не хочется возвращаться домой! — трагически возвещает сосед Конти в баре. Вздыхает, глядит на часы, меняется в лице. — Чёрт! Никогда бы не подумал… Как время-то летит…

Торопливо сползает с табурета, шустро допивает пиво, хлопает Конти по плечу:

— Ну, бывай, всё равно на всю жизнь тут не спрячешься!

Конти смотрит ему вслед. Его стакан по-прежнему наполовину пуст.

*

смена кадра

*

Воображала мягко соскакивает на узкий (в один кирпич) забор. Словно спрыгнула со ступеньки или низенького крылечка, а не с чудовищной высоты.

Мальчишка замер с отвисшей челюстью. Он грязен в той самой степени, в которой только и может быть грязен пацан его возраста, всё утро проведший в раскопках среди строительного мусора. Воображала плавно выпрямляется, стряхнув с безукоризненно чистых белых брюк невидимую пылинку, и с сияющей улыбкой отвешивает мальчишке затрещину, от которой тот кубарем летит с забора. Воображала рыбкой ныряет следом, только мелькают в воздухе белые подошвы её мокасин. Так прыгают в воду с невысокого трамплина, так она сама прыгнула с моста несколько секунд назад.

Над забором стремительно и с обманчивой плавностью проплывает жилой блок. Он просто огромен, и теперь, когда до него рукой подать, видно, что из наружных панелей во все стороны торчат длинные остро заточенные спицы арматуры, делая его похожим на кубического ежа иди утыканный иголками кусочек поролона.

*

смена кадра

*

Конти с банкой колы в одной руке выглядывает в приёмную из своего кабинета.

— Женечка, что у вас с селектором, не дозваться…

Замолкает — кресло секретарши пусто, у окна толпятся человек семь, на их лица ложатся разноцветные отблески. Конти хмурится, повышает голос:

— В чём проблема, Женечка? Опять митинг в защиту чего-то там или демонстрация против чего-то тут?

Женечка оборачивается, всплёскивает ручками:

— Эдвард Николаевич, Эдвард Николаевич, там такая радуга!.. — и, видя его недоумение, добавляет. — Она танцует!

Конти подходит к окну (перед ним вежливо расступаются), смотрит, мрачнея. Пожимает плечами:

— Северное сияние. Нетипично для наших мест, но не вижу повода бросать работу.

Смотрит вслед торопливо расходящимся подчинённым. Бросает секретарше:

— Меня до обеда не будет.

— Но у вас же запланирована встреча с…

— Перенеси.

На улице люди стоят, запрокинув головы, останавливаются машины, с тихим шорохом срываются на асфальт разноцветные искры. И на всём — карнавально-праздничные световые переливы. Словно кто-то вдруг решил превратить весь город в дискотеку со светомузыкой, только забыл включить звук.

Машина Конти одна притормаживает или не останавливается совсем, а лишь набирает ход. Он единственный водитель, который не смотрит вверх.

*

Смена кадра

*

Ещё из холла на первом этаже видно пробивающееся из-под двери комнаты Воображалы сияние. Конти взлетает по ступенькам, распахивает дверь, беззвучный взрыв, длинные искры. Воображала — чуть более яркий контур на и без того ослепительном фоне, вокруг неё шипящими спиралями закручиваются разноцветные молнии.

Голос Конти полон холодной ярости:

— Виктория Эдуардовна! Чем это вы тут занимаетесь?!

Сияние слабеет, сквозь полупрозрачный силуэт Воображалы просматриваются обои. Она напоминает недодержанную очень контрастную старинную фотографию, тени на которой проявились чёрными пятнами, без всяких полутонов, а светлые места просто отсутствуют. Стоит ей закрыть чёрные провалы глаз — и она станет невидимой.

— Ой!.. — говорит она виновато и растерянно, проступает чёрным провалом рот, — Папка пришёл… Ты же работать должен …

Голос её еле слышен за треском электрических разрядов. Вихри раскручиваются в длинные световые ленты (среди цветов преобладают голубой и оранжевый), ленты сплетаются в полупрозрачный кокон, формируют фигуру. Некоторое время обретающая материальность Воображала сохраняет прозрачность, но световые ленты продолжают втягиваться в неё, и вместе с ними возвращаются краски.

Она моложе, чем была на мосту, и даже той, что читала про сад вурдалаков. Ей лет семь-восемь, она лишь чуть постарше той, что впервые увидела зеркало. Белые шортики, белые носочки, сбившийся голубой бант с оранжевой каёмкой. Она стоит в углу, вжавшись в него спиной, пойманная на месте преступления, растерянная и виноватая. На белом лице чётко проступают шрамы.

Громко тикают ходики.

*

смена кадра

*

Громко тикают ходики.

Воображала с несчастным видом стоит в углу, но теперь уткнувшись в него носом — она наказана. Поза глубочайшего раскаяния — носки вместе, пятки в стороны, руки как у арестованного в замке за спиной, голова понурена, — но впечатление портит взгляд, бросаемый ею время от времени через плечо.

Она следит за Конти.

Конти ходит по комнате из угла в угол (камера тоже следит за ним, лишь изредка захватывая стоящую в углу Воображалу). Конти говорит — сердито, быстро, помогая себе жестикуляцией:

— Ты когда-нибудь видела, чтобы я это делал? Или кто-то другой? Хоть когда-нибудь? Хоть кто-нибудь? Как маленькая. С тобой же гулять стыдно! Я уж не говорю про гостей. Что ты в прошлый раз натворила с тетей Кларой? А?! Взрослая девица, а ведешь себя, словно… И не стыдно? Понимать должна бы уже, что можно, а что — нет. Ты ведь не писаешь в трусики, правда? А почему? Только потому, что в мокрых ходить противно? Или всё-таки есть что-то ещё? Пойми, это же просто неприлично! Словно прилюно в штаны напрудить. Взрослая девочка — и вдруг такое выдаёт…

Камера переходит на Воображалу. Та вздыхает и рисует пальцем на обоях бабочку, за пальцем тянется двойной оранжево-голубой след. Нарисованная бабочка оживает, переливаясь радужными красками, расправляет крылья.

Воображала испуганно оглядывается — не видел ли Конти? — краснеет и торопливо закрывает бабочку ладошкой. Из-под пальцев упрямо пробивается цветное пламя. Воображала помогает себе второй ладошкой, но пламя неудержимо рвётся наружу.

Воображала закусывает губу, оглядывается через плечо, глаза у неё несчастные. Спрашивает, чуть не плача:

— Хотя бы дома-то можно? Я тихонько…

Конти замолкает посередине фразы. На секунду, не более. Потом говорит почти обрадованно:

— Дома — можно. Когда никого нет, и вообще… Но только дома!

*

смена кадра

*

Глава 5

Безусый Конти (на нём тот костюм, что был в баре) открывает тяжелые дубовые двери из вестибюля в холл первого этажа — с такой осторожностью, словно они заминированы. Настороженно замирает на пороге, долго и внимательно прислушивается и присматривается, обводя помещение внимательным взглядом, словно и на самом деле ищет следы минирования или хотя бы притаившегося за шкафом саблезубого тигра.

Но ни динамитных шашек, ни голодных хищников в помещении не обнаруживается, и вообще обстановка там на удивление мирная — ковёр на полу, телевизор на месте, мебель выглядит безобидно, умиротворяюще журчит вода.

Вода? Конти настороженно прислушивается, вертит головой. (журчание усиливается)

Конти нахмурен и озадачен, брови скептически приподняты то ли в недоумении, то ли в разочаровании или недоверии. Делает два осторожных шага к заинтересовавшему предмету, лицо по-прежнему напряжённое.

Посреди холла с наглым видом торчит типичный уличный фонтан. Круглый бетонный бассейн метров трёх в диаметре и ничем не прикрытая ржавая металлическая трубка, чуть смещённая от центра, потому что в центре сооружение украшено слегка побитой гипсовой девицей с обломками весла в руках. Из трубки течёт тонкая ржавая струйка, это её журчание слышалось раньше (при переводе камеры на фонтан журчание становится громче).