Воображала

Конти приближается к фонтану.

Он ещё насторожен, но уже не так напряжён. Обходит по кругу, постепенно успокаиваясь. Пытается сунуть в воду палец и еле успевает его отдёрнуть от щёлкнувших в миллиметре зубов — в воде живёт кто-то мелкий и злобный. Похоже, наличие в фонтане мелкой голодной твари успокаивает Конти окончательно. Он смеётся, тряся оцарапанным пальцем, грозит им девушке с веслом. Потом подмигивает ей, как старой приятельнице, с которой у них есть совместные секреты, и достаёт из бара пузатую бутылку и бокал. Выражение лица довольное и предвкушающее («Это надо отметить!»).

Налив себе половину бокала, ставит бутылку на место.

Улыбается.

И в этот миг сверху раздается мяукающий плач новорождённого ребенка…

Конти мигом теряет всю свою самоуверенность и роняет бокал в фонтан — там сразу же возникает подозрительная возня, вода закипает, со дна доносится хруст пережёвываемого стекла. Крик ребёнка повторяется с новой силой, обрывается, остаётся слабый звон, он почти незаметен, но с каждой секундой становится всё явственнее.

Конти взбирается по лестнице как паралитик, на заплетающихся ногах, хватаясь за перила обеими руками. Дверь в кабинет открыта, квадрат яркого света падает в коридор. Сам кабинет выглядит непривычно. Стол теперь выдвинут на середину и завален книгами. Некоторые из них открыты, другие сложены стопками или просто разбросаны по полу.

Анатомии всех размеров и уровней сложности, от учебника для седьмого класса до «Медицинской патологической» Резерфорда, «органическая химия» высовывается из-под Дарвиновской «Теории происхождения видов». Большая медицинская энциклопедия лежит, раскрытая, на самом верху этой кучи, её огромные страницы закрывают полстола. На них брошена детская косынка — алая, в чёрный горох.

На этой косынке лежит новорождённый ребёнок. Черноволосый, черноглазый, болтающий в воздухе пухлыми розовыми ножками и сосредоточенно пытающийся загнать в рот кулачок.

(Звон и свет нарастают…)

Ликующая Воображала выныривает из-под стола с планшетом, тычет пальцем в экран, кричит восторженно, перекрывая нарастающий звон:

— Я её не украла! Да! Я сама сделала! И она — настоящая!!! Настоящая, понимаешь?! До последней волосинки! Не кукла, не макет! Я придумала её по всем правилам! Как положено! Каждый хрящик, каждую клеточку! Она настоящая!..

Усилившийся звон перекрывает её слова. Всё это время камера не отрывается от лежащего на столе ребёнка, но свет тоже нарастает до вспышки, и уже ничего не разобрать, только белая пелена и звон…

*

Смена кадра

*

Звон падает, но не до конца, остается на самой границе сознания остаточным напряжением. Сквозь него уже слышна «Воздушная кукуруза» — быстро, уверенно, негромко. Освещённость тоже снижается до нормального уровня.

Стол абсолютно пуст и отодвинут к стене. Конти (с усами и очень усталый) встаёт, тяжело о него опираясь. Говорит, глядя в окно:

— Нет.

(Во время последующего разговора звон временами нарастает, потом снова снижается, но не исчезает совсем, снова усиливается, волнами, ритмично, неостановимо…)

Некоторое время слышен только этот звон, потом негодующий голос Врача:

— Что значит — «нет»?! Вы не понимаете! Просто не понимаете! Вы же обыватель! Неандерталец, в руки которому попал компьютер! Что может сделать с компьютером дикарь? Разве что ударить по голове другого дикаря! Почему, ну почему сенсационные, эпохальные открытия вечно попадают в руки неандертальцев?!

Улыбка у Конти невесёлая:

— Полагаю, вам больше не о чем говорить… с неандертальцем.

Врач снова бросается в атаку с отчаянием человека, у которого отбирают только что найденный им выигрышный лотерейный билет. Он хватает Конти за лацканы пиджака, жестикулирует, суетится.

Но всё-таки отступает.

Пятится, сначала — из кабинета, потом — по лестнице, через холл, оттесняемый устало молчащим Конти к входной двери.

И всё это время не перестаёт бормотать, быстро, бессвязно:

— Вы не понимаете, боже мой, просто не понимаете! Такой шанс! Раз в сто лет! Что там сто… тысячи… Ещё никогда не было возможности лабораторного исследования… Вы просто не можете понять всего значения… вклада… влияния… У меня есть связи… Мы вошли бы в историю, такое не забывается, хоть это-то вы понимаете?! В конце концов, это же просто опасно, смертельно опасно! Ей не будет плохо, поймите! Нельзя зарывать таланты в землю, это просто нечестно! Нечестно и по отношению к ней самой, и по отношению к другим людям, к вашим соседям, которые ничего не подозревают… Как вы можете смотреть им в глаза, зная, что в любой момент… Я понимаю, столько лет… Вы уже привыкли один… Но я не тороплю! Подумайте!.. Прошу вас, подумайте как следует! Вы ещё пожалеете! Поймёте, что я был прав! Но будет поздно!..

Последние слова он уже буквально кричит со ступенек крыльца.

Дверь захлопывается.

*

смена кадра

*

Железобетонная плита с прорытым под ней лазом, пыль, песок, ржавые железяки, высокий бурьян. Издалека доносится приглушённый расстоянием шум съёмочной площадки — музыка, усиленные мегафоном команды, шум работающих машин. Камера отступает, становятся видны и другие плиты забора. Сквозь лаз ужом протискивается Воображала, отряхивается, взбирается по крутому склону. У самого верха останавливается, с вызовом выпятив подбородок и глядя пониже камеры. На ней по-прежнему ни пятнышка, ни пылинки, волосы растрёпаны не больше обычного, улыбка сияющая.

Голос Врача полон восхищения (камера отступает, захватывая их обоих, Врач сидит на лежащей плите, смотрит на Воображалу снизу вверх. В руках у него её скейт):

— Привет. Здорово прыгаешь!

Воображала самодовольно фыркает:

— А я вообще всё делаю здорово! Хобби у меня такое. Я вас знаю?

— Знать-то знаешь, но помнишь вряд ли, ты тогда была ещё совсем крохой… Слушай, мне надо с тобой поговорить. Ты меня совсем загоняла! Больше недели за тобой следил, всё момента удобного искал, а сегодня понял, что могу так до пенсии бегать. Шустрая ты больно. Решил — посижу здесь. Повезёт — и ты вылезешь именно в эту дыру. Как видишь, повезло. Как ты думаешь, такое везение стоит отметить?

Воображала не удивлена, скорее — обрадована, почти ликует:

— Вы за мной следили?! Класс! Как за юной принцессой-наследницей! Или шпионкой! Чёрт, почему мне такое раньше в голову не пришло? Вы меня украсть хотите, да? С целью выкупа! Или продать в Ближние Эмираты, в публичный дом, правда?! Нет-нет-нет, постойте, я сама угадаю! Я знаю тайну, которую никто не знает, и даже я сама не знаю, потому что мне закодировали память инопланетяне… Так, да? Или вы просто маньяк? Ну, это скучно… Приличным девочкам запрещено разговаривать на улице с незнакомыми маньяками. Впрочем… А у вас есть отравленная карамелька? Покажете? У маньяка всегда такая есть! Я её съем — и засну, как Белоснежка. На сто лет! Буду лежать красивая в хрустальном гробу! А все будут плакать и жалеть… нет, скучно… к тому же приличным девочкам запрещено брать отравленные карамельки от незнакомых маньяков…

— А если маньяк знакомый и вместо карамельки предлагает «Поцелуй Снегурочки»?.. — спрашивает Врач вкрадчиво.

— Ой! Вы тоже любите эту кафешку?!

— Ну так что? «Поцелуй Снегурочки» приличная девочка может принять от давно знакомого маньяка?

— Не! — Воображала смеётся. — Терпеть не могу замороженную клубнику.

— Ну, там ещё есть и «Сон в зимнюю ночь»…

— Вот это прикольнее! Ваша взяла, мистер маньяк! Но вообще-то больше всего я люблю «Белокурую мулатку» с фисташками и изюмом.

— Замётано!

*

смена кадра

*