Страница 47 из 89
Он мечтал дожить до прихода наших, чтобы присоединиться к советским войскам. Тем не менее ни разу не заподозрил, не подумал, не предположил, что враг любой ценой постарается помешать этому. Но чтобы понять или предвидеть бесчеловечную, мерзеннейшую суть немцев, надо было самому иметь характер прохвоста. А Борис Павлович был романтиком, человеком искренним, добрым, оптимистичным. Ни на грамм в нем не было ничего злодейского, поэтому и не догадался, что перед отступлением немцы додумаются уничтожить всех мужчин, даже подростков и стариков — чтобы те не взяли в руки оружие и не повернули против них.
Да и не знали люди в оккупации, где находится фронт, насколько приблизился к ним, а значит, не могли рассчитать, когда следует остерегаться, убегать или прятаться. Партизаны тоже не доработали — да и не работали они вовсе, а дым в глаза пускали! — иначе знали бы и про фронт, и про повадки немцев при отступлении, и про приезд в Славгород большого отряда карателей... Именно партизаны не дали славгородцам шанса как-то уберечься, уцелеть, не снабдили их информацией. Зачем они нужны были, если не отвечали перед своей совестью за сохранность советских людей?
Ведь почти месяцем раньше, а именно 13 февраля 1943 года, карательный отряд, направленный захватчиками в село Зайцево Синельниковского района, за подрыв бронепоезда местными патриотами сжег практически все село. Осталось уцелевшими всего 17 дворов из 196-ти. Каратели расстреляли 69 человек мирных жителей, в том числе 9 женщин.
Как славгородские партизаны могли не знать этого, если это произошло рядом, в каких-нибудь 40-ка километрах от Славгорода? Почему не подумали, что та же участь может постичь и их поселок?
О расстреле Борис Павлович не мог говорить спокойно:
«Попал и я на расстрел... Немцы пришли в кузню прямо с утра, едва мы приступили к работе, и забрали нас. Повели...
Ну, я опущу некоторые подробности...
Расстрел производили не немецкие части, а карательные отряды. Там немцы только командовали, которые были из нестроевых. В частности, нас, славгородцев, расстреливали вольнянские и новогупаловские бандиты, предатели... Сначала я не знал кто они, а потом обо всех узнал!
Погнали нас за завод, туда, где Варька Сулима жила. Там была небольшая незастроенная площадка. И я слышу, что конвойные между собой о чем-то говорят, что-то обсуждают. Прислушался и понял, что они ждут приезда машин, которыми нас должны куда-то везти. Но машины задерживались...
И ходят же между нами — конвой... Я присмотрелся, вижу — рожи не немецкие. Форма немецкая и говорят по-немецки, а рожи наши. Я немцев духом чуял!
Я подошел к одному:
— Слушай, ты же не немец? Ты — русский.
— Was? Гав-гав-гав!!! Was ist los? — на меня по-немецки, мол, в чем дело.
— Да нет, не надо, ты не немец и по-немецки говоришь плохо, неправильно. Так куда нас хотят везти?
— Что тебе надо? Увидишь тогда... — прошипел он со злом уже на чистейшем нашем языке.
Ах ты гад, так ты свой! Но вижу, что и немцы тут есть. Я начал раздумывать, как оттуда убежать.
Один мужик опередил меня — попросился сходить в туалет. Его отпустили, причем без конвоя. Он пересек центральную дорогу, что идет на вокзал, прошел по направлению к железной дороге, на поле со старыми кукурузными стеблями, через которое я бежал домой после побега. Ну, думаю... спасется товарищ. Когда он, дурак, сделал там свое дело и возвращается. О, господи!
Я подошел к совсем другому немцу, спрашиваю, можно ли пойти в туалет. А он мне говорит: «Делай в штаны». Ну тут я окончательно понял, что дело плохо, но сделать уже ничего не мог...
А тут свыше команда, переиграли... Они хотели вывезти нас в степь, там расстрелять и зарыть, чтобы то место даже найти никто не мог. Но вот не получилось у них. И нас повели к мосту...
Но районный комендант — наш славгородский мужик, на элеваторе жил, «Заготзерне» — распорядился, чтобы 30% мужчин оставили для работы, потому что забрали всех от старого до малого. Больных, и тех с постелей поднимали.
Ну а кого же оставить? По какому принципу отбирать? Немцы не смогли тут определиться.
Мы для них были заложниками. Они знали, что мы не виноваты. Мы были просто заложниками. Нам мстили за разбитый поезд.
Так кого оставлять? Ну, дали право полиции вывести надежных людей. Пришел полицай Буренко. Ему говорят:
— Выбирай, кого там...
Он зашел в толпу согнанных и начал отбирать всех подряд. Немцы смотрят, они же людей не знают. А потом видят, что тот что-то не то делает, и выгнали его оттуда.
— Sind alle gut? — все хорошие? — рассвирепел немец и его под зад так ударил, что Буренко упал.
Тогда пригласили старосту колхоза. Тот вышел и говорит:
— Господин переводчик, скажите им, что я тут человек новый, людей не знаю. При прежней власти я тут не присутствовал, и ничьих не знаю способностей. Я доверяю сделать отбор своему заместителю Никите Филипповичу Ермаку.
Позвали Ермака. Тот вышел, вижу, сильно плачет...
— Я перед богом клянусь, что не знаю у кого что на душе... — он взял своего сына и своего зятя. — А за остальных я ручаться не могу.
Ушел он. Но надо же отобрать 30%.
И тут подал голос Митька Сулима, кузнец, муж сумасшедшей Гашки, который понял, по какому принципу надо отбирать людей — по профессиональному:
— Фриц, а что, кузнецы уже не нужны?
Немцы сразу же среагировали, ухватились за подсказанную Сулимой мысль. Их главный распорядитель кричит:
— Schreiner und Schmiede gehen aus!
И тут же переводчик переводит:
— Плотники и кузнецы, выходите!
Рядом со мной стояли муж бабы Баранки и ее сын Сергей, учитель. Сергей и говорит отцу:
— Папаша выходите, там плотников вызывают.
— Да пускай он ближе подойдет... — сказал дед.
Так и не вышел, погиб. Может, не хотел сына одного оставлять...
Немец еще раз кричит:
— Есть кузнецы?
Тогда Митька Сулима спохватился:
— Хлопцы, да что же мы стоим? Нас отпускают! — и за ним вышли все кузнецы, в том числе и я.
Там такая канава была водосточная, забетонированная, которая отделяла балку от дороги. Мы через ту канаву переступили и оказались на свободе. Там под этой маркой еще кто-то вышел.
Тогда еще отобрали механиков, слесарей... Начальник МТС, хотя его подчиненных вообще на расстрел не брали, вывел по своему почину еще несколько совершенно чужих ему человек. Повыгоняли также некоторых пацанов, в том числе Алексея. Он тогда работал на водокачке и тут все время твердил немцам про воду, говорил по-немецки.
Потом тем, которых вывели, скомандовали:
— Nach rechts! Schrittmarsch! — Направо! Шагом марш! — отвели в сторону.
А остальных подковой охватили, начали прикладами в кучу сбивать. Они кричат! Сбили их в кучу, а тут... возле моста и с противоположной стороны — пулеметы стоят, по два с каждой стороны.
Немцы отскочили и попадали в водосточную канаву. Затем люди запели и одновременно из-под моста застрочили пулеметы. Люди начали падать.
Но были такие, что живыми падали. А были и такие, что стояли с расправленной грудью, как мой отчим. Он стоял пока немец, комендант с Васильевки, не выстрелил ему в горло, попал с первого раза. Гогенцоллерн его фамилия.
Ну Павла Федоровича Бараненко немцы вывели, потому что он все время богу молился. После первых залпов к нему немец подошел, спрашивает:
— Ты ранен? — если бы он был ранен, добили бы.
— Нет, — и стоит весь трусится, потому что трупы кругом лежат.
Тогда ему скомандовали:
— Komm! Komm! Komm! — Выходи! Выходи! Выходи! — и вывели его.
А другой мужик, Надежды... отец, Григорий Корнеев (или Корнеевич), от немцев просто отбился. Они к нему подошли, толкают прикладом в толпу, а он отмахивается от них: «Зачем вы меня туда? Я не хочу!» — и ушел. Его не тронули. Он здоровый такой был... Все равно потом на фронте погиб.
Но после пулеметных очередей осталось много раненных, но живых, так немцы начали их достреливать. А потом снова легли в водосточную канаву и начали полегшую толпу забрасывать гранатами... Это ужас, что за зрелище было! И так два раза делали. Потом опять достреливали...