Страница 46 из 89
— Слушай, — начал он издалека, — ты парень серьезный, много повидавший, переживший. Нам такие люди нужны. Или служить в полицию.
Не, ну мне только этого не хватало! Я свой плен переживал как вину перед всем миром, а тут еще полицию себе на плечи положу! Нет уж! В плен меня затащили силой, с моей стороны — это бессознательный поступок, я туда не по своей воле попал. А в полицию я, находясь в полном сознании, не пойду!
Но что делать? У меня же тут семья, которая может пострадать. Начал я выкручиваться:
— Ваше предложение неожиданное, его надо взвесить. Дайте мне срок.
— Три дня! — с решительностью орет Андрухов. — И чтобы я за тобой не бегал!
Вышел я от него, как из бани. Господи, ну что мне делать?!
Через три дня пришел к нему.
— Ну что? — спрашивает Андрухов.
— Знаете что, — доверительно начал я, — я с вами буду откровенным, можно?
— Давай!
— Раньше я работал на станках, на тутошнем заводе. Другого опыта не имею, и чувствую, что могу вам не угодить на той должности, которую вы мне предложили. У меня просто к этому нет способностей. Я рабочий и могу только руками работать. Вы же будете мной недовольны. Я неподходящая кандидатура.
— О, вижу ты такой же разумный, как твоя теща. А то загоню туда, где Макар овцы пасет... Иди, и думай дальше.
Я кинулся к старосте сельуправы. Сельской управой руководил Григорий Петрович Багнюк, славгородец. Я с его дочкой в мои недолгие школьные годы в одном классе учился. Он меня хорошо с детства знал. Конечно, начальник полиции был главным в селе, но все же...
— Григорий Петрович, вы знаете что, ну так-то и так-то... — пожаловался я с полным рассказом о предложении Андрухова.
— Ну что же, Борис, сейчас время такое... Ты знаешь что... Андрухов — он дурак. Вульгарный мужик, орет, гнет матюги...
Он был, может, и не жестокий, но тупой. Но это тоже опасно! Такие люди — они бессердечные. Они — исполнители чужой воли, им легко это навязать. Но мне от этого не легче.
— Пожалуй, Борис, я тут ничего не сделаю, — в заключение сказал Багнюк.
Я тогда взял бидончик меду и пошел к его сыну Леониду, с которым дружил когда-то. Он был чуть старше и опекал меня.
— Леня, ну ты хоть помоги! — я изложил ему все перипетии дела. — Пойми, мне очень нужна помощь!
Он взял мед. Пообещал что-нибудь придумать. Дня через два вызывает меня к себе Григорий Петрович, его отец.
— Я тебе скажу по секрету, Борис, Андрухов тупой и у него куриная память. Он то, что тебе сегодня говорил, на завтра уже забудет. Не показывайся ему на глаза и все!
И я пошел работать в колхозную кузню, которая была на соседней улице, чтобы не ходить в центр и не натыкаться на Андрухова. К нему больше не пошел — он же мне встречу не назначал, а просто велел думать. Мало ли... вот я до сих пор думаю».
С тех пор Борис Павлович находился в самой гуще людей и событий и имел возможность всему дать свои оценки.
Присмотревшись к новым порядкам, он понял, что навредить врагу без ущерба для мирных жителей никакими стараниями и усилиями одиночек не удастся — слишком хорошо у немцев все предусмотрено и схвачено. Противостоять им можно было только так, как славгородцы и делали. Во-первых, добывали документы для бежавших из плена красноармейцев, благодаря чему те, оказавшись в оккупации, избегали преследований. И во-вторых, с помощью хуторян помогали бежавшим пленным или вышедшим из окружения солдатам залечивать фронтовые раны и поправлять здоровье. На свой страх и риск добыванием документов занимались некоторые старосты, взятые немцами в услужение из славгородцев. А уж с кем они контактировали в управе — это были их тайны. Содержание же своеобразного реабилитационного центра на хуторах целиком лежало на Якове Алексеевиче — рискуя жизнью, он обеспечивал выздоравливающих питанием и даже иногда медикаментами, потому что в его доме жил немецкий врач. Перевозки раненных туда и обратно тоже были на нем, ибо он хранил в тайне от всех те места, где находил поддержку.
Эти люди, по-своему приближавшие победу, не стремились стать героями, не пытались выпячивать свои заслуги после Победы, не писали о себе в газеты и не рассказывали о своих делах пионерам. Об их деятельности многие даже не подозревали, что и помогло им уцелеть — в отличие от партизан, оставленных и действовавших в Славгороде по заданию партийных органов.
Правда, Яков Алексеевич погиб, но это не было связано с тем, о чем сейчас говорится. А хуторянам, прятавшим и выхаживающим красноармейцев, те после войны отблагодарили. Конечно, кто остался живым. Известно, что и Борис Павлович помогал своим спасителям.
Никого из них уже нет в этом мире, но мы должны знать, что это были люди высшей пробы. Они умели по собственному почину организоваться и сопротивляться врагу, им не надо было выдавать задания, ими не надо было руководить. Они любили свою Родину, своих земляков и понимали, что только вместе друг с другом смогут выжить. Это и руководило ими. Тихо и незаметно они делали свое дело, не требуя ни почестей, ни наград, ни даже признания.
Помощь своим людям, скорее всего, не воспринималась ими как серьезная деятельность, как нечто регулярное и носящее партизанский характер. Может, и не имела она в их представлении явно выраженного подрывного характера, но способствовала выживанию красноармейцев, бежавших из плена или выходивших из окружения. А также помогала концентрировать силы сопротивления немцам и ждать удобного момента для выступления против них.
Оставленный для подпольной работы актив, который любым коренным славгородцем легко вычислялся по довоенному членству людей в партии и в комсомоле, на взгляд бывалого бойца, каким был Борис Павлович, не внушал серьезного доверия — люди-то в селе отлично знали друг друга и представляли, кто на что способен. Такому активу доверился бы разве что чужой человек, не местный. Поэтому Борис Павлович осторожничал, полагая, что для совместного «похода в разведку» местные подпольщики не годились, ибо не были проверены лихом.
Наперед забегая, отметим, что в итоге так оно и оказалось — немцам становилось известно все, что делали члены актива и даже что они кому-либо говорили. Характерный пример — судьба несчастного Николая Бачурина. Этот парень не был подпольщиком, ни в чем не участвовал. Он был просто бойким, даже хулиганистым по своему возрасту пареньком. И то из-за случайного разговора с советскими танкистами стал жертвой предателя и после жестоких истязаний погиб на расстреле[30]. Да и всех партизан, которые ничего путного для фронта не сделали, немцам выдал предатель!
Яков Алексеевич, принужденный немцами работать в колхозе, как он и раньше работал, не боялся рисковать ради благородного дела, но очень боялся предателей, вообще дурного человека.
— Вот вернутся наши и спросят за то, что мы на немцев работали, — часто говорил он. — А что нам оставалось делать?
— Вы же не столько немцам пользу приносите, — успокаивал тестя Борис Павлович, — сколько используете их для пользы своим людям. Вы кормите земляков, подкармливаете хуторян, которые выхаживают раненных бойцов. Вы сохраняете тех, кто пополнит ряды Красной Армии и пойдет сражаться с врагом, когда наши погонят его назад.
— Если бы все так рассуждали...
— Мы еще пригодимся своей стране. Просто нам надо уцелеть под немцами, — и дальше Борис Павлович замолкал.
Не мог он подбодрить тестя своим примером и признаться, что ходит под смертным приговором военного трибунала и все равно ждет своих с нетерпением, потому что понимает — фашизм надо уничтожить, а для этой сложной работы потребуются его руки и мужество.
— Хорошо бы уцелеть... — шептал Яков Алексеевич.
Свойство чистой совести
Чтоб стать мужчиной — мало им родиться,
Как стать железом — мало быть рудой:
Ты должен переплавиться. Разбиться.
И, как руда, пожертвовать собой.
Михаил Львов
Казалось, все предусмотрел Борис Павлович, стараясь выжить под пятой врага и научить этому других... Вот только незнание диалектики его подвело, хотя и не его одного — всех это подвело... Но всех обвинять он не мог, поэтому судил только себя.