Страница 9 из 14
— Я камыш собрала, сидушко, вот на тебя погляжу, размер клетушечки соображу, ты пока поспи, как собирался, не улетай… — присела поудобнее на балке.
Коснуться нельзя, словом перемолвиться нельзя, лишь посмотреть и можно. Взгрустнулось Олёне, зато потом сразу мысль дельная пришла.
— А может, ты проголодался? Есть хочешь? Я тебе могу тарелку супа принести, а? Или лепешек тех зерновых?
Кулик раскрыл глаза, явно удивляясь, может, это тоже все нельзя было, если он заколдован? Олёна испугаться успела, когда птаха глазастая взяла да и кивнула по-человечески! Сердце заколотилось радостно, Олёна по балкам обратно чуть не летела, набрала чашечку, чтобы ручка была — удобнее, чем тарелку нести, замотала в край передника хлеб. Вернулась, опять пути не приметив, поставила на подоконник, посмотрела, как в птичьем виде Гранн кушает, опять едва не погладила, но вовремя спохватилась.
Чашка опустела, от хлеба осталось воспоминание и пара крошек, кулик спрятал голову под крылышко и замер, видимо, решил поспать. Олёна собрала трапезу, унесла вниз, а потом села так, чтобы кулика в открытое окошечко видно было, и принялась разрезать камыш на полоски. Плести из него представлялось делом не легким и не тяжелым — привычным. Плести Олёна умела, дед научил, так что за клетку она не боялась.
Она за птаху боялась.
Недаром же Гранн всячески момент оттягивал, отстранял, не хотел Олёну ни признавать, ни целовать, все гнал от себя и гнал! Очень хотелось его вернуть поскорее.
Работа спорилась, готова была половина донышка, когда солнце поворотилось на закат. Она чуть не забыла про главное волшебное свойство клетки — особенных сидов вроде Гранна надо было только светом удерживать! Олёна спохватилась, отложила камыш, отложила полотно, припомнила темную фигуру Гранна в первую ночь, когда она из дома сбежала… Да, такого, пожалуй, темнотой не удержишь — одни глаза во мраке горели, яркие, летние, прикроет, да и скроется! Увидеть не успеешь!
Поэтому на ночь она переложила камыш поближе к очагу. Пусть не свет солнца, а свет пламени ночами ту клетку согревает. Чтобы одно чудо безголовое в ней остаться потом, зацепиться смогло!
Укладываться спать без Гранна не хотелось, его даже в домике не было и поблизости, чтобы спокойно Олёна могла глаза прикрыть. Хотя стоило прикрыть глаза не спокойно — сон тут же сморил ее, уставшую.
Следующий день начался рано, едва солнце осветило лицо, Олёна вскочила, как ошпаренная, метнулась к оставленной работе, разложила нарочно в самом солнечном месте и принялась за плетение. До полудня оказалось готово донышко, и Олёна взялась за крышку, чтобы потом соединить два плотных квадрата плетеными прутиками. В полдень, как по часам, зашумели крылья, перед незакрытым окошком вновь объявился кулик.
Олёна уже без спросу сразу с чашкой пришла, порассказала, как вчера за камышом выходила. Про нить путеводную рассказала, на что Гранн кивнул одобрительно, даже крылышками радостно взмахнул, и Олёна поняла — волновался!
Так дни и проходили: вставала Олёна с рассветом, занималась клетушкой, старательно прутики и дверцу выплетая, забывая о еде и сонливости. К полудню прилетал Гранн, с которым она теперь наловчилась трапезничать. Чинно и благородно устраивались обеды, потом сид отсыпался, а Олёна продолжала работу, поглядывая на него искоса, не решаясь нарушать покой, такое чувство было, что и у Гранна какое-то свое испытание есть.
К исходу пятого дня клетушка была готова, а потому шестой начался для Олёны в ожидании и волнительном напряжении. Особенно ее беспокоило, что часам к десяти утра на небо набежали тучки, начал накрапывать дождик, постепенно превращающийся из мелкой ледяной мороси в настоящий осенний ливень, пропитанный морозным дыханием зимы.
Полдень приближался, дождина как назло заливал, а Олёна извелась, изъерзалась по узкой балке, глаза все просмотрела, на горизонт заститый глядючи! Не было видно ничего похожего на силуэт птахи!
Вытянула за подоконник руку, чтобы воду пощупать, а вдруг хоть немного дождь успокаивается? И на эту самую руку, словно из ничего соткавшись, упала птица! Гранн ворохнулся, его рвануло будто за спину, но Олёна перехватила его, сомкнув пальцы вокруг птичьих лап, затянула в дом, усадила, не отпуская, в клетку, Гранн за прутик ближайший клювом схватился! Олёна поняла, что клетку нужно закрыть, придержала кулика через решетку свободной рукой, а потом отпустила лапы и захлопнула дверцу!
Клетушка тут же засияла, завертелась на месте, заставив Олёну зажмуриться и отодвинуться — и вовремя! На балку рядом сел-упал неловко качнувшийся, мокрый до нитки и совершенно измученный Гранн. При виде сида Олёне захотелось то ли заплакать, то ли засмеяться, она не смогла решить и упала на него в объятиях, обхватывая, поглаживая спину в атласном камзоле, зарываясь пальцами в каштановые перья на голове, мокрые и скользкие.
— Я уже говорил, Олё-онушка, что ты — создание чудесное, — голос у него был хриплый и тоже очень усталый. — Если бы не ты, я бы по осени столько летать не выдержал!
И обнял крепче.
Олёна с удовольствием его перехватила поудобнее тоже, наслаждаясь присутствием, живым телом под руками, знакомым и самым лучшим на свете волшебным сидом! Так и просидели они на балке с полчаса где-то, ни один, ни вторая друг друга выпустить не могли, и Олёна подозревала вдобавок, что Гранн исключительно замерз, а теперь пытался согреться.
— А давай мы тебя, сидушко, посушим? — она уткнулась носом между шеей и плечом, мягко по спине провела, по волосам, с которых капли скатывались ровненькие, кругленькие, как заговоренные! — Тебе холодно и отдохнуть надо, но только в сухом! И в теплом! И вообще в гнездышке! А?
Закопошился, щекой на ее плечо сполз, дернулся и вздохнул — и Олёна поняла, что сид Гранн действительно очень-преочень устал, раз засыпает мало не в полете! Пришлось его немного растолкать, вздохи послушать, но встал он уже правда сам и за ней пошел почти без подмоги, только за руку она его держала, больно страшно отпускать было!
Спустились быстро, Олёна наказала сиду срочно переодеться, полюбовалась, как он свой камзол еле-еле стащить пытается, подступилась и сама разоблачила. Штаны ему только, гордому, оставила, а то бы обиделся. Камзол, жилетку, рубашку и сапоги с теплыми чулками ей снять не помешало ничто! Ох и пуговиц там было! Аж в глазах зарябило, особенно на жилеточке. Гранн сначала стоял, потом присел на лавку возле очага и никак не мешал, руки опустил, дышал-то едва-едва!
Все вещи Олёна выжала, на балке низкой развесила, растормошила Гранна, чтобы он дораздевался, подкинула в очаг поленьев, на плечах сида устроила простынку — сойдет за полотенце! Самолично взъерошила все перышки, перебрала, перетормошила до сухости. Как только сид собрался и совсем разоблачился, Олёна вручила ему плошку с едой, сегодня была каша с овощами, закинула ноги Гранна на подушку с ножками — чтобы ближе к огню вытянулись.
При всех условиях Гранн быстро достиг полного отдохновения, свесил голову на грудь, чуть плошку пустую не уронил, да Олёна подхватила. Увела до гнезда, уложила, чувствуя, что будто похудел еще Гранн всего за несколько дней — ребра отлично под простыней прощупывались! Укрыла его одеялом, вытянула мокрую простынку и аж залюбовалась лицом, на котором было написано настоящее, искреннее счастье!
Ужасно хотелось рядом прилечь, но от одной мысли, что Гранн совершенно не одет, лицо жарко горело румянцем. Олёна употребила время на уборку, залезла закрыла окошко, сквозь которое в дом залетали ледяные капли, перевесила мокрую одежду, переставила кастрюльки и плошки, поела сама, а то с утра слишком волновалась… И все одно взгляд сам возвращался и приковывался к спящему сиду. Легкий и тонкий, он накрутил на себя несколько одеял, закопался под шкуры, и было вовсе неясно, где искать Гранна, понятно лишь, что в гнезде.
Стоило Олёне об этом подумать, из глубины постели выкрутилась одна длинная ступня, сверкнула белой пяткой и замерла. Олёна фыркнула, не сдерживаясь — да, теперь яснее ясного, куда копать! Вместе с тем, жаркое смущение прошло, и Олёна прилегла на краешек постели, надеясь, что ничего уставшему сиду не передавила. Как по волшебству, рядом вздохнули, и на плечо ей улеглась граннова голова.