Страница 6 из 14
И Олёна его еще по волосам погладила.
Отошла опять к гнездышку, вернулась с одеялком себе, привалилась к плечу сида, притерлась, чтобы его не задавить, болезного, да и задремала за компанию.
Сколько они так продремали, Олёна сказать бы не смогла, ощущала только, что тепло и уютно, что Гранн рукой приобнял, что возле находится, что в волосы выдыхает, подтягивает, носом в щеку упирается. Олёна спала и улыбалась.
И когда Гранн зашуршал, заворочавшись, забеспокоилась вслед за ним, завздыхала. Приоткрыла один глаз, полюбовалась видом высокого лба и границы каштановых волос, подумала сонно, что с любого боку он красивый.
— Олё-онушка-а, ты мне снишься, милая? — притиснул поближе, почти по-хозяйски, аж сердце замерло вслед за его рукой. — Если снишься, я рад, если не снишься, рад тоже, но тогда точно надо просыпаться…
Она побаивалась отвечать, не зная, но чуя: это его сразу разбудит, растревожит и еще волноваться заставит, пусть лучше сам выныривает, а она немножко еще рядом посидит.
— Ты, кажется, тоже сидового племени, Олё-онушка-а, такая волшебная, — пробормотал почти совсем неразборчиво, переместил голову свою бедовую, пощекотал перьями по лицу.
Олёна изо всех сил старалась не чихнуть, но волосы у Гранна были такие мягкие и пушистые, что никакой возможности не было. Вздрогнула тихонько, задавив в себе голос и зажав нос.
И на это вздрагивание осторожный сид вскинулся, приподнялся, не отпуская пока, однако просыпаясь все больше и глядя на Олёну все изумленнее.
— Олёнушка, что ты делаешь, — отнял свою ладонь от ее вытянутых перед головой, растер лицо, стараясь проснуться, — как ты тут?
— Очень просто, сидушко, я вот так села рядом — и тут, — примолкла, полюбовалась, как приподнимает брови непохожие, опять одну выше, другую ниже. — Ты задремал, умаявшись, так я решила тебя и не будить, супчик повкуснее, когда настоится, а вот сейчас как раз есть можно!
Гранн потряс головой, не веря, кажется, что она объясниться может разумно, а может, просто последние сны с перьев сбрасывая. Поглядел в окошко, за которым сгущались зябкие осенние сумерки, темные, серые, неуютные, зато в три раза уютнее делающие дом.
— Сейчас-то, наверное, уже и есть можно как ужин, — покосился задумчиво за стекло, а Олёна с радостью приметила, что круги под глазами стали меньше и не такими темными. — И тебя никуда в сумерки я не поведу, — от окна лазурные глаза как-то очень неожиданно повернулись к ней.
Олёна покраснела.
— Тем более, стоит подкрепиться, сидушко, — отвела глаза от его вопрошающих лазурных глаз, — раз мы никуда не собираемся, раз просто дома посидеть, ты же с утра не ел, так что теперь можно!
Поправила выскользнувшие из косы пряди, выпуталась из своего одеялка, привстала, и тут они оба к полнейшему обоюдному же изумлению обнаружили, что Гранн продолжает приобнимать Олёну за талию. Она упала обратно на лавку, а сид совершенно и впервые на её памяти покраснел!
Глаз своих волшебных не опустил, не отвел, с трудом, правда, руку убрал, видимо, приспал, теперь пальцы отцепляться не хотели.
— Ну так вот, сидушко, давай я тебя покормлю, — Олёна отодвинулась еще, проверяя, что больше ничем они не спутались, вытянула косу, уложила на плечо, чтобы и волосья никуда не защемились. — Супчик как раз настоялся, напитался, теплый поди-ко ещё…
Тарелки глубокие нашлись даже, и быстро, Олёна поставила на стол две — ему и себе, рядом, но стоило отвернуться буквально за хлебом, оказалось, что Гранн действительно очень, не по-птичьи, а просто по-зверски голодный, и допивает вторую чашку просто через край. Олёна покачала головой, больше для порядку, чем правда недовольно, но третью тарелку Гранн стал есть уже как надо — ложкой! И с хлебом!
За хлеб у него, правда, были какие-то лепешки, золотистые, из зерна, похоже, еда, которую каждая птаха себе сготовить может. Потому что в прочем кулинарными талантами волшебный сид явно не блистал. А то бы не уминал обычный совершенно суп, ровно как пищу богов!
Третья тарелка тоже исчерпалась быстро, и лишь на четвертой сид стал опять позевывать, пытаясь сказать, что выбор дорог переносится на завтра, что Олёну только благодарить и благодарить, что он, Гранн, жуть как сыт и совершенно доволен, но столько счастья сразу и все ему чтобы — не бывает, а потому…
Что именно «потому» Олёна не дослушала, загремев посудой, составляя и убирая к рукомойнику. Соглашаться хоть словом, хоть жестом, что её от него изгонять надо, она не собиралась ни во сне, ни наяву!
Гранн позевал еще, совсем сладко, едва глаза разлепил, но поднялся, провел Олёну по дому, показывая, что тут есть и где, поведал, что если надо мыть или купаться, то рядом есть вот тот источник горячий, но это завтра, а сегодня он Олёну только к лежанке проводит и все!
Олёна была нисколько не против лежанки, гнездышко у Гранна было преуютнейшее, особенно когда он сам рядом обретался, но своенравный сид усадил её, даже уложил, укрыл, подоткнул одеяло со всех сторон, а сам отстранился, отошел. Судя по звукам, запрыгнул на балку, прошел под потолком, продолжая зевать, замер там, сел, лег и уснул!
Прямо на голом дереве! На высоте!
Олёна поворочалась с боку на бок, понимая, что так, изгнав уставшего сида из его уютного гнездышка, отдохнуть и сама не сможет. Гранн сверху, почти над ней, засопел, забормотал, потом голос приглушился, видимо, одеялом накрылся как крылом.
Олёна повернулась лицом к потолку, посчитала его сонные вздохи, подождала, пока глаза к темени привыкнут, а потом решительно встала и подошла к наклонной балке, на которую он запрыгивал сначала. Собралась с духом, подобрала подол короткой нижней рубашки, служащей ей ночнушкой, вспрыгнула, покачнулась, прошла шаг. Удивилась, что легко выходит, будто всегда так по жердочкам птичьим ходила. Глянула на перекрестья нескольких, где спал сид, раскинувшись так вольно, будто на полу ровном.
Оступилась, засмотревшись, ойкнула, едва удержалась, махнула руками, чтобы не упасть, а стоило поднять глаза, как с лазурным взглядом встретилась.
Гранн стоял очень близко, готовый подхватить её в любой момент, смотрел светящимися летними глазами в самую душу и явно задавался вопросами.
— Олёнушка, милая, я опять в тупике, — поднес свои руки к ее локтям, не касаясь, но собираясь удержать. — Что ты делаешь тут? Внизу хорошо, внизу удобно, а тут можно сверзиться! А я сплю и могу не успеть ведь тебя поймать!
— А я сама себя поймала, после того купания мне по жёрдочкам ходить естественным кажется, — оправдывалась Олёна без огонька и без желания, едва сдерживая слезы досады и обиды. — Я не хочу удобно и хорошо без тебя! Я с тобой хочу!
— Олёнушка, что ты говоришь, что говоришь! — прихватил-таки за локти, беспокойно в глаза глядя. — Нет-нет, не договаривай!
— Я с тобой хоть на жёрдочке жить хочу! Потому что хочу только с тобой! И сердце моё сюда зовет! Не куда-нибудь! Сюда! Посредь болота! А знаешь, почему?! — вперилась в летние глаза с вызовом. — Потому что тут ты! Волшебный-преволшебный, чудесный мой сидушко Гр-ранн-н-н-н!
От звуков собственного имени он вздрогнул, встрепенулся, но раньше, чем Олёна бы забеспокоилась, что обидела, прижал к себе, к груди, к заходящемуся снова сердцу.
— Ну вот что ты сказала, Олё-онушка-а, я же теперь тебя отпустить совсем не смогу, понимаешь, совсем!
========== Своими руками судьбу свою делай ==========
— Олёнушка, тебе нельзя так громко о своих чувствах заявлять! — застыл, глазастый и болезный, напротив, прямо под локотки подхватил, к себе прижал да отстранил тут же. — Наш мир не такой, как ваш, женятся, как все, а вот чувства на прочность проверяют сложно и сразу!
Олёна хлюпнула носом, опустила руки к ладоням Гранна, сжала пальцы сида, подбадривая и намекая, что он может ей все сказать.
— Олёнушка, красавица, я тебя теперь отпустить не смогу, но уйти ты можешь сама, давай уйдешь? — поглядел, как она неистово мотает головой, отчего коса аж по бокам забила. — Испытания по любови могут быть страшными, не пройдешь или испугаешься — навсегда меня потеряешь. А так тоже потеряешь, но без мучений! И я тебя, куда сердце твое доброе пожелает, доставлю, а не брошу посередь болота, как магия…