Страница 31 из 33
***
Я очнулся лежащим на кровати. Голова трещала, как будто по ней били, как по какому барабану, и еще было такое чувство, будто она была стянута обручами… Так раньше пытали преступников: делали так, чтобы они не могли шевелить головой, и им на макушку медленно капала холодная вода, что вызывало у них адскую боль. Вот и у меня было такое ощущение.
С трудом повернув голову, я увидел лежавшую на полу пустую бутылку водки. А ведь была полная… Неужели я выпил ее всю?!
— Ну вот зачем ты напился, Вадим? — услышал я голос Насти и сдавил руками голову, желая защититься от шума. Она сидела рядом со мной на кровати.
— Что?
— Что случилось? Из-за чего ты выпил? Я нашла тебя на полу в кухне, мертвецки пьяного.
— А черт его знает… — пробормотал я и вдруг все вспомнил. — Ах, это ко мне Павлов пришел и обещал сдать в ментовку…
— Он в Одинцово?! Право, он за тобой по пятам ходит… — пробормотала Настя. А ведь верно: он действительно от меня ни на шаг. Если бы я раньше знал, что он сбежал из тюрьмы, то все-таки уехал бы в Сибирь. Но чего уж теперь думать об этом? — И что нам делать?
— Я сдамся, — решительно ответил я. Здесь мне опять стало хуже, и я попросил чего-нибудь, чтобы опохмелиться. Настя, явно недовольная, все же принесла мне бокал вина. Я обессиленно откинулся на спинку кровати.
— Он сейчас встречается с Марией — ты ее знаешь. Она пришла ко мне познакомить его со мной… Оставила нас наедине, и тогда он мне все высказал. Я видел, что ему стыдно, но он все же решил на меня доложить ментам.
— Ты ему рассказал про то, что вы вместе с Алексеем пережили?
— Да, его тронула эта история, но он все равно сказал, что пойдет в полицию.
— И ты хочешь сдаться…
— Я думаю об этом.
Но тут я внезапно понял, как следует поступить. Не надо сдаваться… Я вспомнил о своих связях в ФСБ. Надо убрать Павлова с моего пути навсегда — но только не мне самому! Мне не хотелось брать на себя восьмое убийство, а Крестовский мог бы сделать так, чтобы Гриша больше никогда меня не беспокоил и не доложил обо мне в полицию. Вот поэтому, немного отойдя от похмелья, я и стал звонить Андрею, но тот сказал, чтобы мы встретились наедине и поговорили об этом.
***
Мы договорились встретиться возле метро «Лубянка», рядом со зданием Федеральной службы безопасности. Он пришел точно к назначенному времени, и мы отошли метров на триста от здания. Там он все же начал говорить:
— Зачем ты просил меня встретиться? По телефону ты ничего толком не сказал.
— Он снова собирается идти в ментовку. Сделай что-нибудь, пожалуйста.
Крестовский при моих словах нахмурился и строго спросил:
— Я что, все время должен тебя вытаскивать из всех твоих проблем? Цыганов просил меня защитить тебя — я это и сделал. Помнишь, как я тебя из-под ареста вместе с Крохиным и Маликовым вытащил? Не моя вина, что Павлов сбежал из тюрьмы и приехал в твой город. Вадим, это судьба: видно, тебе не уйти от наказания.
— Что же, ты предлагаешь мне самому от него избавиться? — возмутился я его отповедью.
— А что? — пожал плечами Андрей. — Это для тебя не впервой. Одним убийством больше, одним меньше — твой срок от этого не изменится.
Почему он так говорит? Ведь знает же, что произошло, а разговаривает со мной, как с матерым уголовником. Не стыдно ему?
— Я знаю, что приговор мой не изменится от того, убью я Павлова или нет. Но ты бы мог быть хотя бы немного деликатнее.
— Ну что ты обиделся? Прости, я не хотел наговорить тебе все это. Ладно… — вздохнул мой собеседник, — только ради дружбы. Что-нибудь придумаю.
«Что я обиделся?» Странный вопрос. Не ожидал от Андрея таких слов в мой адрес. Если бы он был на моем месте, разве не обиделся бы он? Однако чего ожидать преступнику от честного человека, к тому же госслужащего?
Мы расстались, несмотря на нашу маленькую ссору, довольно дружелюбно. На прощание Крестовский долго каялся в своих словах, просил прощения. Он уже собирался вернуться к себе, как я его окликнул.
— Кстати, из-за чего Павлов ушел отсюда?
Андрей только скривился и пробормотал:
— Да мне-то откуда знать?
— Вот не надо. Он сказал, что из-за тебя ушел. И еще добавил, что ты совершил какую-то ошибку. Давай рассказывай.
— Ой, да он сам виноват. Это все было из-за его обостренного чувства справедливости, как и в твоем случае. Но больше ничего я тебе не скажу. Ты извини, но мне пора. Дело-то серьезное…
Скрытный ты, Крестовский… Но и я такой же. Впрочем, недаром говорят, что людей раздражают в других их же собственные недостатки.
***
Через некоторое время я узнал от него же о гибели моего бывшего подчиненного. Мария, разумеется, обратилась в полицию, но там ей отказали в возбуждении уголовного дела. Так сказать, очередной «глухарь» получился.
Мария скоро пришла ко мне жаловаться на свое горе, желая, видимо, получить хоть какое-нибудь утешение от меня, но мне было очень неприятно смотреть ей в глаза и утешать ее. Ведь я же был заказчиком этого убийства… Поэтому я отделался лишь общими фразами сочувствия и поспешил проводить ее до двери.
А до того я почувствовал большое облегчение, узнав о смерти Павлова, до прихода Марии ходил очень довольный, а ночью мне приснился кошмар.
— Вы еще хуже стали, чем были раньше… — вдруг донесся до меня до боли знакомый голос. — Не стали очередное убийство на себя брать, а другого попросили погубить меня… Думали, что это будет лучше для вас? Вы ошиблись.
«Меня»? Я понял, что Павлов явился ко мне во сне (то есть, душа его), чтобы заставить раскаяться.
— Ты сам виноват, Гриша, ведь ты всегда наступал на одни и те же грабли. Что в ФСБ, что тогда, в декабре, в Москве, что здесь…
— Не смейте меня так называть! — он выглядел так реалистично, что я даже на мгновение подумал, что он здесь, в моей квартире, а не в моем воображении. Даже красные пятна на его лице были отчетливо видны. — В чем может быть виноват человек, чтобы его заказали киллерам из ФСБ?! Я перед смертью понял, кто меня убьет! Все вы продажные твари — что вы сами, что остальные! Я вам единственно за что благодарен, так это за то, что меня уже нет в этой проклятой стране! Везде связи да коррупция!
— А ты не суди ни о чем! Они поступили так лишь ради дружбы! Ты мне рассказывал, что в тюрьме о многом передумал, а сам несешь черт знает что! И что ты сейчас говорил про Россию? Разве ты не патриот?
— К черту этот патриотизм в такой стране! — истерически крикнул Павлов. — Что это такое, когда преступник на свободе, богат, на него работают спецслужбы, а честный человек отсидел ни за что, потерял жену, имя? Вы мне не говорите о любви к стране, лицемерная вы душа! Ненавижу вас всех!
Последнюю фразу он выкрикнул так громко, что от этого я проснулся и долго смотрел неизвестно куда, приходя в себя от этого разговора, который шел лишь в моей голове. Я попытался снова заснуть, но мне никак не удавалось этого сделать. Едва я закрывал глаза, как чей-то голос тихо, но строго твердил:
— Ты убил невинного.
«Не я, а наемники!» — я лихорадочно пытался возразить и оправдаться, но совесть моя продолжала: «Ты. Твоя же была идея. Стоит покаяться…» Дальше у нас был такой разговор:
«Я не виноват!» — «Виноват. Завтра же иди в полицию». — «Я не хочу в тюрьму!» — «Это тебе наказание за твои грехи». — «Во Франции мне было еще хуже». — «Но ты и там четыре души погубил». — «У меня не было другого выхода!» — «Ну, это неверно. Первых троих ты не должен был убивать, вот и во Франции не попал бы в плен».
— Господи помилуй! — вскрикнул я наконец и опять открыл глаза. Испуганно посмотрел на Настю — не дай бог, чтобы она проснулась от моего крика… но все обошлось. Я боялся опять уснуть, чтобы мне не приснился очередной кошмар, и потому, наспех одевшись, сел за журнальный столик в гостиной и, достав с полки большую тетрадь в черном кожаном переплете, начал записывать в нее все, что случилось со мной после этой неожиданной встречи с Павловым. Все остальное было уже записано мною в начале тетради. После того, как Настя посоветовала мне вести дневник, я неустанно писал обо всем, что я пережил после тех историй с Лиановским и Радзинским. Мне хотелось, чтобы мои заметки прочитали люди, старающиеся быть хорошими для всех окружающих. Я ведь и сам имею такой комплекс — именно ради хотя и не чужого мне человека я расстрелял троих в состоянии аффекта. Вот до чего может довести маниакальное желание сделать все ради других. Я был бы очень рад избавиться от этого злосчастного комплекса, но, видно, у меня напрочь отсутствует сила воли. Критично я к себе отношусь? Да. Но моей критики хватает только на то, чтобы обвинять самого себя во всех своих несчастьях. А чтобы сделать с этим что-нибудь — на это я не способен.