Страница 30 из 33
— Ну, вы тут поговорите, а я выйду на минутку…
Мария ушла. Павлов подошел ко мне и процедил сквозь зубы:
— Я вижу, вы очень неплохо живете… А я по вашей милости сидел в тюрьме и только недавно смог сбежать! Да еще и жену потерял! Даша со мной развелась, едва узнав, что меня посадили. Что же это за правосудие такое?
— Нормальное… — я был поражен нежданной встречей и сказал что-то явно не то. Лицо его скривилось в жуткой гримасе, он сверкнул на меня глазами и сжал кулаки.
— Нормальное?! Невинного человека сажают за то, что он хотел упечь серийного убийцу за решетку! Вы семерых убили и живете себе спокойно! Хоть бы постыдились!
— Спокойно? — возмутился я. Не знает, а говорит! — Да если бы ты знал, что я из-за этого пережил! Тебя случайно в тюрьме не отымели?
Он взглянул на меня с безумным выражением лица. Вопрос мой явно показался ему идиотским. Вообще не стоило бы мне говорить об этом, да я не смог больше сдерживаться, когда услышал его обвинения.
— Нет.
— Вот! А меня — да!
— В тюрьме? — недоверчиво усмехнулся Павлов.
— Почти. В плену, во Франции! Я с женой и друзьями надеялся отдохнуть, а нас всех вырубили, и меня без сознания привезли в дом главаря польской мафии! Он меня сначала избил прутьями до отключки, а потом, на следующий день… сам понимаешь, что сделал!
Павлов посмотрел на меня на этот раз с сочувствием и тихо сказал:
— Я не знал, что с вами так жестоко поступили… Простите. Это же надо было ему додуматься до такого — вас изнасиловать! Вы из-за этого убили тех четверых мафиози?
— Из-за этого, Гриша, я бы убил только своего насильника. Нет, они хотели убить судью Крохина, а я за него заступился.
— А он там откуда взялся?
— Его тоже поймали и привезли туда. А убить они его хотели за то, что он, узнав о том, что со мной сделал этот Радзинский, пообещал себе тоже с ним расправиться. Знаешь ли ты, как они решили убить его?
Он покачал головой и несмело спросил:
— Расстрелять?
Кривая усмешка появилась на моем лице: его вопрос напомнил мне тот день, когда Лешка сам хотел, чтобы его расстреляли или повесили… И я его не осуждаю: не хочется думать о том, что мог бы он испытать, если бы я его не спас.
— Нет, Гриша. Это для них было очень банально: они придумали кое-что поинтереснее. Они решили нас убить… пожалуйста, только не падай в обморок: с помощью серной кислоты! Ты вообще понимаешь, что это значит?
— О боже мой… — Павлов закрыл глаза и отвернулся от меня. — Вот же садисты! И я вас считал негодяем!
— Что, Гриша, снова пойдешь на меня докладывать? — горько усмехнулся я, закончив свою исповедь. — Давай восстанавливай справедливость. Один раз мне следователь в нашем отделе нос разбил, в другой — он вообще убьет. Ты добьешься своего: убийца в могиле, а ты реабилитирован. Правосудие, с твоей точки зрения, восторжествует! Да только такое правосудие гроша ломаного не стоит: ты суди настоящего преступника, которому в радость убить кого бы то ни было, а меня не надо! Ты еще Маликова осуди!
— Это тот новый следователь из нашего района? — спросил Павлов. — А его-то за что судить?
— А за то, что он сам не убил Лиановского, а попросил об этом другого! Он же всю семью из-за него потерял!
— Что же он сам, действительно, не расправился с Лиановским?
Павлов смотрел на меня так, как будто я ему рассказал про какой-то необъяснимый что с научной, что с житейской точки зрения факт. Видно было, что вся его картина мира рухнула и разлетелась вдребезги, и он лихорадочно пытался осознать то, о чем я говорил.
— Володя просто немного слаб характером.
— И вы из-за него пошли на это?!
— Да. Он прибежал ко мне в жуткой истерике, плакал, умолял о мести… Я не мог, видя его в таком состоянии, сказать ему: «Сам разбирайся!»
— Но ведь Лиановского тогда посадили на двадцать лет. Вам этого было мало?
— Ну, вышел бы он и опять за старое принялся. УДО и взятки никто еще не отменял.
Но здесь я спохватился: что же это я говорю? Ведь из моих слов получается, что дай мне взятку — и я отпущу на свободу отпетого уголовника? А я никогда не брал взятки, считая их чем-то неприличным для нормального человека.
Да и кто знает, дали бы Лиановскому с его подельниками условно-досрочное в исправительной колонии, куда бы они попали? Вот поэтому и надо было мне как-то уверить себя в том, что Лиановский не сбежит, а лучшего способа для этого, чем просто убить его, я тогда не нашел. Первую попытку побега пресекли мои «вертухаи», и, может быть, сделали бы это еще раз, но мысль о мести за другого сидела во мне гвоздем и довела меня до тройного убийства. Я перевел взгляд на Павлова, боясь, как бы он не нашел скрытый смысл в моей последней фразе, но тот, по-видимому, ничего такого крамольного не заподозрил.
— В шестьдесят лет об убийствах мало кто думает, — робко заметил он, но я только рассмеялся.
— Только не Лиановский. Он, сволочь, даже под дулом пистолета не раскаивался в своих делах! Двое его сообщников не были такими наглыми и все понимали… Но не оставлять же было мне свидетелей?
Кровь прилила к моему лицу при этих словах… Как же мне стыдно вспоминать обо всем этом! Вспоминать, как мне снились окровавленные трупы, как я ехал в метро, держа в кармане куртки пистолет… Как металлоискатель не показал этого, я до сих пор не пойму! Как я стоял перед Лиановским и, едва не матерясь, пытался заставить его раскаяться… Наконец, как он лежал с простреленной головой рядом со мной…
— Ты знал, как мне было стыдно, Гриша! — сказал я ему. — Ведь ты, наверно, помнишь, как я свалился в обморок в камере убитых. Я же столько времени лежал в больнице после этого… А ты судишь, не зная ни о чем? Если бы ты спросил у Маликова во время той вечеринки, из-за чего я пошел на это дело, ты, наверно, не стал бы идти в ментовку.
Павлов явно застыдился.
— Не стал бы, Вадим Михайлович, здесь вы правы. Просто не смог я терпеть того, что служил под началом серийного убийцы. Но сейчас ничего не могу сделать… Если бы не эта история, все было бы хорошо. Но что уж теперь… что будет, то будет.
— Ты доложишь?!
Тот кивнул.
— Мне не хочется этого делать, но придется. Преступник должен сидеть в тюрьме… Я вам это уже говорил.
— Ну, что же… Раз уж ты такой правильный, то скажи мне только одно: почему ты мне тогда говорил, что узнал обо всем этом от Крестовского? Зачем ты меня обманул, когда выяснилось, что тебе про это рассказал Олег Сергеевич?
«Царство ему небесное», — прибавил я про себя. Нечего Павлову знать о его смерти.
— Зачем ты оклеветал невинного человека? — снова спросил я его.
— Кто невинный? Андрей Юрьевич? Знаете, я именно из-за него ушел из ФСБ. Только я не скажу, что случилось. Мне слишком тяжело об этом вспоминать. А почему я тогда сказал вам, что узнал о той истории от него… я просто не хотел, чтобы вы злились на своего тестя.
— Гриша… — вздохнул я, — это с твоей стороны было довольно глупо. Сказал бы ты правду — ей-богу, это было бы лучше. Но что же тебе сделал Крестовский?
— Я не расскажу об этом никогда. Не думал, что наши спецслужбы такие… продажные, что ли. Андрей Юрьевич тогда совершил очень большую ошибку.
— Все хоть раз в жизни ошибаются, Гриша. Право, не стоит за это злиться на них. Но что тебе слова будущего зэка? — мрачно добавил я, смотря прямо на него и пытаясь увидеть в его глазах то, о чем он думал в тот момент.
— Я ведь тоже зэк, по вашей милости. Так что мы квиты. Ничего не могу сделать… Я хоть и недолго сидел, но за это время обо многом передумал… А вы лучше сами признайтесь, вам за это могут срок скостить. Хотя с вашими-то связями вас прямо в зале суда освободят. Ладно, прощайте, Вадим Михайлович, — и Павлов вышел, забыв даже про Марию. А она скоро вернулась и, не найдя своего кавалера, стала расспрашивать меня, о чем мы говорили и куда он ушел.
— Не знаю, где он… — отрезал я и поспешил выпроводить Марию.
Оставшись один, я наконец смог дать волю эмоциям — повалился на кровать и зарыдал. Никогда мне, видно, не забыть о пережитом! Еще и Павлов объявился… Доложит, видит бог, доложит о семи убийствах! Ой, как же не хочется в тюрьму… Нет, он прав: я лучше пойду и сам сдамся! За явку с повинной можно меньший срок получить. Да что мне об этом переживать? Светят мне либо двадцать лет, либо пожизненное независимо от того, приду ли я сам в полицию сдаваться или нет. Решив немного отвлечься от неприятного визита, я пошел на кухню и достал бутылку водки. Я твердо решил напиться…