Страница 22 из 33
— Павлов. Больше я его знать не хочу. Он оказался таким негодяем, какого свет не видел.
— Олег Сергеевич дома? — нетерпеливо повторил Андрей. Она кивнула.
Мы всей четверкой, поскольку Настя уже пришла в себя, отправились в комнату тестя. Он сидел за столом и просматривал какие-то сводки. Увидев нас, он поднял голову и хотел было что-то сказать, но Крестовский начал первым:
— Олег, о чем ты вчера разговаривал с Павловым?
— Он меня спросил, почему Вадим какой-то хмурый. Я неосторожно ответил, что он недавно был в плену и чудом оттуда выбрался.
— Что же ты наделал! — всплеснул руками Андрей. — Павлов доложил в органы, что он убийца! Мы с Маликовым едва смогли добиться его освобождения. Да еще этот Григорий соврал Вадиму, что это я рассказал ему историю об убийстве тех семерых рецидивистов.
— Кто же знал, что он пойдет докладывать об этом? Вроде он уважал моего зятя… А я был пьян, поэтому и рассказал Павлову историю про польскую мафию… Когда я выпью, то не могу хранить секреты. Но я ему не стал рассказывать подробности. Однако, к несчастью, сказал, что он убил всех членов мафии…
Я стоял и сквозь зубы ругал себя за то, что рассказал Олегу Сергеевичу обо всем пережитом. Еще хорошо, что Павлов не знает о том инциденте… Интересно, а что бы он тогда сделал, если бы узнал об этом?
— Ладно, признаю свою вину, — сказал тесть и добавил: — И что же теперь будет?
— Я узнал, что Вадима отправили в наш отдел, — начал Володя. — Пришел и увидел: мой коллега силой пытался заставить его подписать признание в убийствах Лиановского, Радзинского и прочих. Даже врезал ему…
— Что за беспредел в нашей полиции творится! — Олег Сергеевич стукнул кулаком по столу. — Человека избивают прямо в отделении! Я еще до них доберусь…
— Да ты насчет этого не беспокойся, — улыбнулся Крестовский. — Начальник ОВД либо сместит этого следователя с должности, либо сделает выговор. А тот охранник, Павлов, ответит за клевету на государственного служащего. Ладно, не смею больше тратить ваше время; до свидания! — и он вышел. Следом за ним ушел и Володя. Остались лишь мы с Настей, которая все это время молча слушала рассказ Андрея, и Олег Сергеевич.
— Вот скажи мне, Вадим, когда же ты наконец поймешь, что нельзя никому верить в этом мире? — обратился он ко мне с очередной тирадой. Мне вдруг вспомнился недавний случай на станции «Славянский бульвар», когда Иван рассказывал мне историю о своем так называемом друге.
— Теперь я знаю: «не верь, не бойся, не проси».
— Верно. Кто тебе мозги вправил?
— Один человек, с которым я познакомился ночью в метро.
— Это когда тебя привел домой тот полицейский? — догадалась Настя. — Кстати, а что ты тогда делал на «Славянском бульваре»?
Да, моей жене надо быть не психологом… Из нее бы вышел отличный следователь! Как я ни старался скрыть свое необдуманное решение покончить с собой, все же надо рассказать об этом, а то ведь Настя от меня не отстанет.
— Понимаешь, дорогая… — начал я, — когда все ушли с вечеринки, Павлов сказал мне, что знает все об убийстве Лиановского и доложит об этом куда следует. Меня это так расстроило, что я решил совершить самоубийство. А что еще мне оставалось делать?
Ох, зря я сказал про самоубийство… Настя сразу же переменилась в лице. Из спокойной она превратилась в какую-то разъяренную фурию.
— Так проблемы не решаются! — почти срываясь на крик, говорит она. — У тебя же есть связи! Не надо стараться сохранять свое доброе имя — не получится быть хорошим для всех! Ты это понимаешь? Ну вот если бы ты сделал, что хотел — что бы из этого вышло? Семья наша распалась бы!
— А тебе надо было просто обратиться в ФСБ или ко мне, — перебил ее тесть. — Спросил бы у Андрея Юрьевича напрямую, так ли это было, как говорил Павлов, или нет? Действительно, почему ты все время думаешь о суициде? Неужели тебе не дорога твоя жизнь?
Сначала-то так оно и было, а когда в 2014 году Лиановского осудили на двадцать лет и отправили ко мне, все изменилось. После его убийства я слег и долго лечился — я уже об этом упоминал. А потом еще и эта мафия, предательство Павлова… Кто же выдержит такое? Однако мне не стоило вспоминать историю, случившуюся во Франции. Перед моими глазами снова встал ненавистный мне главарь мафии. Клянусь, он единственный человек, из-за убийства которого я не раскаиваюсь! Ну ладно, двинутый на мести — но не до такой же степени, чтобы жестоко избивать и насиловать своего врага! Если бы Радзинский действительно хотел мне отомстить, то он бы просто убил меня по-тихому. Вряд ли он так любил Лиановского, что ради того, чтобы отплатить мне за его смерть, был готов на такую жестокость. И к чему тогда вся эта комедия с похищением и прочим? Наверно, ему всего лишь надо было удовлетворить свои садистские желания, а смерть Лиановского стала для него отличным поводом.
Я так раздумался, что даже на некоторое время выпал из реальности, а очнулся от того, что меня встряхнул тесть.
— Ответь на вопрос!
А я уже и забыл, о чем он меня спрашивал…
— Что за вопрос? — поинтересовался я.
— Дорога тебе твоя жизнь или нет?
Ну вот что сказать? Сложно однозначно ответить…
— Я не знаю, — ответил я и заметил, что и Олег Сергеевич, и Настя недовольны этим. Я поспешил объяснить: — Разве такой человек, как я, может дорожить своей жизнью?
При этих словах Настя, грустно вздохнув, взяла меня за руку и повела в столовую. Я покорно шел за ней и думал, что она собирается делать…
***
Мы пришли в столовую и сели за стол. Поскольку чайник был еще горячим, Настя быстро сделала две чашки чаю, поставила на стол небольшую хрустальную вазочку с печеньем «курабье» и села напротив.
— Послушай меня, Вадим, — тихо сказала она. — Я ведь отлично понимаю, что все твои проблемы родом из детства. Расскажи мне, что ты помнишь о твоих отношениях с отцом.
Я закрыл глаза и погрузился в воспоминания.
Летним днем, когда мне было три года, я увидел маму, которая с чемоданом шла к стоянке такси. Она, заметив меня, подошла и сказала:
— Прости, сынок, но я ухожу. Не могу больше выносить того, что со мной происходило. Будь счастлив! Я бы с радостью взяла тебя с собой, но Миша мне этого никогда не позволит, — она поцеловала меня и быстрым шагом направилась к ближайшей желтой «Волге» с шашечками. А я остался, забыв обо всем, что тогда происходило. Ведь мамы больше никогда не будет рядом со мной…
Когда я рассказал Насте этот случай, она, словно желая меня утешить, слегка сжала в ладонях мою руку и сказала:
— Вот видишь… Ты, наверно, думал, что, если не хочешь остаться один, то должен стараться заслужить хорошее отношение. Скажи честно, ты пытался доказать отцу, что ты хороший?
Господи, как же она догадалась?! А ведь и правда, всю жизнь я бился, как рыба об лед, желая угодить отцу… И почему-то это удавалось мне довольно редко!
— Это так, — ответил я и продолжал вспоминать:
Наступил Новый год, но настроение у меня было далеко не праздничное. Мне тогда было семь лет.
Я стоял у окна и смотрел на залитый огнями город — мы редко тогда жили долго на одном месте: отец часто ездил в командировки и брал меня с собой, потому что хотел заранее приучить меня к нелегкой жизни военного. Он мечтал, чтобы я тоже пошел в армию и дослужился хотя бы до полковника…
— Чего ты такой хмурый? — услышал я голос отца, отошел от окна и сел за стол.
— Все хорошо, папа, — безучастно ответил я, поскольку уже давно знал, что при отце нельзя показывать свои чувства.
За столом я почти ни к чему не притрагивался, лишь механически чистил мандарин и столь же долго его ел. Когда же я покончил с ним, то попросил отца разрешить мне прогуляться. Он позволил.
Но я не пошел, как все нормальные дети, на площадку или туда, где шли новогодние гуляния — я отправился в церковь, поговорить с отцом Порфирием. С ним я познакомился не очень давно, когда отец наказал меня за то, что я расплакался в школе из-за того, что меня сбил с ног какой-то мальчишка — я убежал из дома и случайно оказался в церкви. Священник тогда по-дружески объяснил мне, что не стоит злиться на отца за это, и я со спокойной душой вернулся домой. Меня встретила бабушка и сказала, что отец уже не сердится на меня и раскаивается в своем поступке. А он всегда был такой — вспыльчивый, но отходчивый.