Страница 23 из 33
Переступив порог церкви, я наконец дал волю эмоциям — смог заплакать. Я думал о маме: где она, что с ней, вспоминает ли она обо мне? Отец Порфирий, заметив это, сказал мне:
— Не плачь, Вадим. Мама, разумеется, думает о тебе. Бог все видит и все знает.
И мне стало так спокойно от его слов, что мои слезы сразу же высохли. Я, глядя на икону, стал читать «Отче наш», которому меня научила бабушка. Священник достал откуда-то маленькую книжку и протянул ее мне. Я увидел, что это был молитвослов.
— С Новым годом тебя, — сказал отец Порфирий.
Я поблагодарил его и, сунув молитвослов в карман курточки, пошел домой. С тех пор подарок священника я всегда хранил при себе, правда, изо всех сил стараясь скрывать его от отца. И мне это удалось — он так и не узнал, что его сын носит с собой сборник молитв. А если бы он это узнал, то сразу бы выбросил его, потому что был отъявленным атеистом. Должно быть, сказывалась советская пропаганда типа «Религия — опиум для народа». И почему не упоминали продолжение этой фразы: «…она облегчает ему его страдания»? Маркс же вовсе не имел в виду, что религия — зло!
Настя, выслушав мой рассказ, заметила:
— Да… В семье тебе явно не хватало дружеского общения, вот ты и сблизился с этим отцом Порфирием. Сейчас я понимаю, почему ты не говорил мне или папе об убийстве Лиановского… Ты просто не можешь понять, каково это — доверять близким людям.
— Как же мне доверять? Вот я верил Павлову, а тот взял да и доложил, что я убийца! — я нервно ломал печенье на мелкие кусочки, вместо того, чтобы съесть его. Из его середины на мои пальцы брызнуло варенье, и я, заметив это, невольно закрыл глаза. Варенье я принял за кровь… Опять кровь! Да когда же это кончится?!
— Дорогой, мысли материальны, — отвлек меня от моего бредового видения голос Насти. — Ты, наверно, переживал, что он догадается обо всем?
Я изумленно взглянул на жену. Боже ты мой, она с легкостью читает мои мысли! Действительно, все два года я мучился: узнает ли Павлов обо всем или нет? Сохранит ли смерть Лиановского, Шохина и Золотова в тайне? И вот оно случилось — его предательство… Да, мысли материальны — Настя абсолютно права! О чем больше всего думаешь, то и произойдет!
— А что еще ты помнишь? — спросила Настя.
— Да что… Отец мне всегда твердил, что настоящий мужчина и офицер должен быть твердым и бесстрастным, и требовал этого от меня. Я при нем старался так и выглядеть, а наедине с собой давал волю эмоциям.
— А бабушка твоя что же?
— Она докладывала отцу, если я плакал. Он сразу же говорил мне, что мужчины так не поступают. Что-то вроде «Не будь как девочка! Ты будущий военный!»
— Неужели он прочил тебе только карьеру военного?! — всплеснула руками Настя. — А ты сам чем хотел заниматься?
— Да много чем… Ай, неважно, — я махнул рукой и устремил взгляд куда-то в сторону. — Отец все равно меня не слушал. Армия была для него всем.
— Ой, Вадим, как же ты выжил в такой семье? Боже мой, как мне тебя жаль… — вздохнула Настя и вдруг начала мне рассказывать о своей жизни. — Вот меня отец ни в чем никогда не ограничивал, ценил мое мнение. А ведь я, как и ты, росла без матери — она умерла, когда мне было шесть. Папа один воспитал меня: на других женщин он поклялся не смотреть, считая их меркантильными. Он тогда уже тоже был довольно богатым и справедливо полагал, что за него выйдут замуж только из-за денег. А на него откровенно вешались некоторые девушки. Всю жизнь он посвятил мне, но я не стала эгоисткой, думающей, что папа должен все делать только для моего блага. В школе и в институте ко мне многие приставали, зная, что я богатая наследница. Но папа часто говорил мне: «Настя, если парень говорит о своей любви к тебе, обязательно убедись в его искренности. Есть такие нехорошие мужчины: польстятся на твои деньги и только ради них будут с тобой встречаться. Найди себе такого, который бы любил тебя за твою душу, а не за красоту и не за приданое». Около ста процентов моих поклонников оказались, по выражению папы, «нехорошими мужчинами». К счастью, я хорошо запомнила его слова и научилась видеть в мужчинах тех, кто любит деньги.
— Но ты же сама со мной познакомилась…
— Да. Меня поразило, что среди веселых людей на пляже ты один сидел, печальный, и думал неизвестно о чем. Я пожалела тебя…
— Жалеет, значит, любит… — усмехнулся я. — Таковы русские женщины.
— Есть такая поговорка! — рассмеялась супруга. — Не всегда правильная, но иногда. А насчет твоих комплексов: я советую тебе не думать о том, что тебя могут предать, обмануть…
— Что же, мне верить всем? А твой отец ведь говорит, чтобы я этого не делал.
— Так я же не говорю про всех людей, а только про семью, — Настя взяла из вазочки очередное печенье и быстро съела его, запив чаем. — Да, а что будет с твоей работой?
— Отдам свое место Мартынову, а сам уйду куда-нибудь… Не хочу больше видеть Павлова! Ведь из-за него я и решил прыгнуть под поезд, и если бы не тот добрый человек, то не сидеть бы мне здесь с тобой за чаем!
— Да, это было неразумно с твоей стороны, дорогой. Но куда же ты уйдешь?
— Не знаю. Но во ФСИН я больше работать не хочу. Хватит с меня рецидивистов…
— Можешь помогать папе в его делах.
— Я не прочь.
И на этой позитивной ноте мы отправились в спальню.
========== Увольнение и дельный совет ==========
Все говорят: “Начинаю новую жизнь”. Ее-то начать можно, но воспоминания не стереть, как бы ты не старался, а что это за новая жизнь со старыми воспоминаниями?
После «сеанса психотерапии», который провела со мной Настя, мне стало гораздо легче. И почему я раньше ей ничего не рассказывал? Старался сохранить свое доброе имя… А она права: нельзя быть хорошим для всех. Обязательно найдутся те, кому ты не понравишься — либо за свои поступки, либо просто за свою личность. Может быть, я подсознательно пытался доказать своему давно умершему отцу, что я достойный его сын? Он, конечно, любил меня, но редко это показывал. На людях он был сдержанным, холодным, а в кругу семьи мог вспылить, но сразу же успокаивался.
Я все же решил уйти из службы исполнения наказаний — хотя я проработал там около семи лет, но больше я не вынесу. Преступники, с которыми я встречался почти каждый день, да и сама атмосфера какой-то жуткой безысходности давили на меня. Так и развивалась моя скрытность… Что с самого начала сделало меня таким — отношения ли с отцом, комплекс «хорошего человека» или что-нибудь еще? Но одно я знаю точно: душа моя желала совершенно другого, нежели сидеть в душном кабинете и напряженно ожидать уведомлений от администрации районного суда о новых заключенных. А вся моя ответственность за жизнь и благополучие всех ЗК… Нет, хватит с меня! Преступный мир мне надоел. Хочется спокойной жизни.
Последней каплей стало предательство Павлова… Умом-то я понимаю, что нередко попадаются столь двуличные субъекты, но нигде: ни в армии, ни еще где мне не встречались люди, настолько «правильные». Знай я раньше, что Павлов неверно поймет историю, случившуюся со мной, то сразу бы выгнал его с работы. И еще меня мучил вопрос: зачем ему понадобилось клеветать на Андрея? Что он ему такого сделал? Даже если Павлов был оскорблен Крестовским, все равно ему не следовало так поступать. Это уже не его правильность, а лицемерие. Да и неразумно простому ФСБшнику стучать на своего бывшего начальника.
Думая обо всем этом, я сел за компьютер и принялся писать письмо начальнику ФСИН по Москве. Мое желание уволиться было непоколебимо, о чем я и заявил. Тот скоро ответил; прочитав его сообщение, я облегченно вздохнул:
«Уважаемый господин Новицкий! Ваш рапорт об увольнении принят к рассмотрению».
Там еще был неофициальный постскриптум:
«P.S.: Я понял, в чем дело. Ваш подчиненный, некий Павлов, сообщил в полицию о том, что Вы сделали. Слышал эту историю. Но не бойтесь, Вы же знаете, что оправданы. Я ни в чем Вас не обвиняю. Желаю Вам удачи в поисках новой работы. Вместо Вас будет работать А.И. Мартынов.