Новизна хуже старины

— Зря он просил тебя о помощи, Мартынов! — усмехнулся начальник отдела. — Ни к чему хорошему это не привело.

Это я и сам понимаю… Но дело не только в этом. Ему не стоило рассказывать Максиму по пьяни о том, что он сделал с сестрой его отца.

— Да, кстати, у тебя остался телефон Смолина? — спросил я у него. Тот кивнул и, достав из кармана айфон, пролистал ленту контактов, нажал на вызов и протянул мобильный мне, даже не поинтересовавшись, зачем мне понадобился его номер — видно, сам догадался.

— Товарищ полковник?.. Я вас слушаю, — раздался из динамиков явно удивленный голос Смолина.

— Здравствуй, это Мартынов. Ты говорил при нашей с тобой встрече, что Шевченко что-то натворил в молодости. Что ты имел в виду?

Минутная заминка на другом конце провода усилила мои подозрения насчет того, что он до сих пор боится Сергея. Я уже успел подумать, что Смолин так ничего и не скажет, но ошибался.

— Пожалуйста, Александр Иванович, обещайте, что не скажете ему о том, что это я вам рассказал о том случае, — умоляюще заговорил бывший следователь. — Если обещаете, то я вам все скажу.

— Обещаю.

Наконец он начал свой рассказ.

— Дело все в том, что он никогда не любил проигрывать. Поэтому он где-то в девятом классе начал предлагать встречаться сначала одноклассницам, а потом и тем, кого видел хотя бы раз, лишь бы они были в его вкусе. А Вика была красавицей, это даже я успел отметить, хоть мне тогда и было всего лишь восемь лет. Но она никогда не встречалась ни с одним парнем и ему тоже отказала. Сергею это не понравилось, и как-то вечером он подкараулил ее, когда она возвращалась в детский дом (ей тогда было семнадцать), оглушил и изнасиловал. Я все это видел, но от страха спрятался в кусты и вышел оттуда только после того, как Сергей ушел на довольно большое расстояние. Потом я хотел было сообщить об увиденном, да побоялся, что он меня снова изобьет, и на этот раз — до смерти. Вы понимаете, почему — не оставлять же ему было столь важного свидетеля в живых… Я уже почти забыл об этом случае, но тут услышал, что его посадили на десять лет, и вспомнил. Думал, что все-таки за это дело, но оказалось, что за наркоторговлю. Сергей Павлович выслал ребят, чтобы они задержали меня — ну неужели он думал, что я торгую наркотиками и обвинил его в этом?! Потом, слава богу, отпустил… Кстати, а что с ней сейчас? И кто в итоге подкинул ему наркотики?

— Ее племянник Максим. Шевченко на корпоративе рассказал ему об этом. Но он не торгует героином — он забрал из хранилища старую улику. А с Викторией вроде все хорошо, хоть я с ней особо не разговаривал.

Смолин то ли обрадовался, то ли огорчился — неизвестно. Помолчав около половины минуты, он задумчиво сказал:

— Жаль ее племянника. Тоже сломал себе жизнь, как и тот Новицкий.

Я изумился такому ответу. Нет, не тому, что Смолин пожалел Горского-младшего, а тому, что он вдруг вспомнил про Вадима. Мне пришел на ум отрывок из девятой части его заметок, как этот самый Смолин, будучи еще следователем, обматерил его и врезал кулаком в нос, зная о нем лишь то, что он — серийный убийца. А тут вдруг такие слова… Но я не стал говорить с ним об этом и сделал вид, что мне все равно. Я только спросил у него, согласен ли он выступить против него в суде. Он наотрез отказался, но я все же смог найти компромисс: он запишет свои показания и пришлет нам. На этом мы закончили говорить. Я вернул айфон Крутовскому, который почему-то выглядел хмурым. Наверно, слушал наш разговор.

— Ты знаешь, Мартынов, — сказал он, — после того, как я узнал, что он ударил Михалыча в ИВС, я выгнал его из отдела. Но сейчас мне стыдно. Я слышал, что он сейчас пожалел его — ты, ради бога, извини, что я нечаянно подслушал ваш разговор. Мне жаль его — я даже готов взять его обратно, если бы наши сотрудники не проходили много психологических тестов. А я успел заметить, что он постоянно на все обижается и очень вспыльчивый — вряд ли он снова их пройдет. Впрочем, я предложу ему занять старое место, а там пусть сам решит.

— Не думаю, что он согласится. Он сейчас в Интернете работает.

А Крохин молчал и только механически перелистывал Уголовный кодекс, иногда записывая что-то в блокнот. Должно быть, рассчитывал срока для всех троих, которых мы вскоре должны осудить по всей строгости закона.

Закончив с этим, он сказал нам:

— Я все рассчитал. Заседание по поводу нашей троицы в субботу, в десять часов утра.

— Думаю, я здесь больше не нужен. Всем до свидания! — помахал нам обоим начальник отдела и ушел.

Мы остались одни; я посмотрел на Алексея, все еще читавшего кодекс. Он опять был грустным, и, казалось, мысли его были далеки от судебного заседания в субботу. Но я ошибался.

— Скажи мне, что делать?! — вскрикнул он, вцепившись руками в волосы. — Ну как я покажусь перед всеми в субботу? Знаешь, мне совсем не хочется идти туда, но как же без судьи?!

— Ты ни в чем не виноват. Максим нанял актера, чтобы тебя напугать.

— Вот именно, черт возьми! — выругался он. — За двести девяносто шестую статью я ему назначу максимум! Это, если тебе интересно, «угроза или насильственные действия в связи с осуществлением правосудия»! Если бы не это обстоятельство, я бы его пожалел, но тот факт, что из-за него я опять пошел на незаконное деяние, меня просто выводит из себя. Ах, боже мой, как мне в субботу смотреть всем в глаза?.. Я не переживал так даже тогда, когда Вадим просил меня скрыть убийство Лиановского, даже когда я отправил Павлова в сибирскую колонию… — он вдруг заплакал. Я хотел было его успокоить, но его истерика скоро прекратилась сама. Мне бы его умение быстро приходить в себя…

— Вот что, Саша… — сказал он уже спокойным тоном, — все решит суббота. И что это я опять потерял над собой контроль? Конечно, при Сергее Павловиче я старался держать себя в руках. Ну ладно. Мне надо прислать Лукьянову повестку в суд: Горский и Шевченко ведь уже под арестом… А ты оставь меня ненадолго. На кухне есть кое-что — иди, пожалуйста, и поешь.

Я покорно вышел, но успел заметить, как он открыл ноутбук и стал что-то печатать. Должно быть, повестку…

Аппетита у меня не было от слова «совсем», так что вместо того, чтобы есть, я решил прогуляться. Мелкий дождь, который я видел из окна, кончился, что меня очень порадовало. Хотя Люберцы — не такой город, в котором приятно гулять, но мне было все равно. Оставаться дома мне не хотелось: было скучно. Алексей занимался своими делами, отвлекать его я не желал. Телевизора у него не было — он считал это занятие совершенно бесполезным (он как-то упомянул об этом, когда я изъявил желание что-нибудь посмотреть и еще не заметил, что смотреть-то и не на чем). Читать он любил только классиков, да к тому же половина его книг была на французском. Правда, не знаю, станет ли он продолжать их читать после пережитого…

В общем, мы оказались совершенно разными людьми: он — интеллигент, а я… ничего особенного. Люблю детективные истории, того же жанра сериалы, поиграть в карты. Но мне вдруг вспомнился школьный курс физики. «Противоположно заряженные атомы притягиваются друг к другу». Мы, конечно, не атомы, но тоже сблизились и стали хорошими друзьями. Честно говоря, не хочу уезжать. Хочется остаться здесь хотя бы до субботы. А потом… да что потом? Будет прежняя моя жизнь, довольно скучная.

Кто знает, останусь ли я один до конца своих дней? И где сейчас Раиса? Я был бы очень рад увидеть ее снова… Насчет нашей с ней свадьбы — это так маловероятно, что практически невозможно. Она, конечно, не простит Маликова за то, что он ей ничего не сказал о заказном убийстве Павлова агентами ФСБ (это ведь и по его вине произошло), но и ко мне не придет за поддержкой. Я успел в ней заметить эту черту характера. Она сильная девушка, и сможет прожить на свете без чьей-либо помощи. А если что ей понадобится, я всегда рад сделать для нее что могу.

Может быть, я бы провел на улице все оставшееся до позднего вечера время, если бы опять не начался дождь. Так что мне пришлось возвращаться в квартиру.