Страница 23 из 37
Я сел рядом с ним и обнял за судорожно дрожавшие плечи; он поднял голову — по его щекам бежали слезы.
— Господи… Знал бы я раньше, что меня никто не убьет, никогда бы не пошел на то, чтобы посадить явно невиновного человека… — плакал он. — Я видел на суде, как он был сломлен такой несправедливостью, даже кричал, что ни в чем не виноват! Пусть Шевченко мерзавец, ведь он в юности изнасиловал Вику, так судить его надо было именно за это, а не за наркоторговлю! Я понимаю твои чувства, но зачем же была нужна эта комедия?! Отравить бы тебя серной кислотой за такое!
— Извращенный у вас выбор смертной казни, — слегка улыбнулся Горский. Даже Сергей — и тот засмеялся, но тут же перестал, когда услышал его следующие слова:
— Это мои палачи были извращенцами и хотели таким способом убить меня!
Что он наделал! Не надо было ему говорить об этом… Это же сугубо личная информация! Я заметил, что Сергей взглянул на него после такого признания расширенными от испуга и шока глазами, а Максим… тот явно посчитал слова Крохина чем-то вроде неудачного анекдота, рассказанного не в то время и совершенно не к месту.
— Кто это вас так жестоко убить хотел? — недоверчиво спросил он. — Что за садисты такие?
— Пошел ты к черту! Не твоего ума дело! Уведите его кто-нибудь! — истерично закричал Алексей.
Сергей поспешил позвать охранника, а то бы здесь явно было бы убийство. А он (да и я тоже) вовсе не хотел, чтобы Крохин повторил судьбу бедного Вадима. И так уже много выстрадал за свою нелегкую жизнь.
— В СИЗО! — коротко приказал начальник отдела появившемуся на пороге молодому оперативнику, указав на Горского. Они оба быстро вышли; Максим не сопротивлялся.
Мы остались втроем, завершившие расследование, но совершенно этим не обрадованные. Предстояло самое неприятное: суд над Горским и пересчет срока для Шевченко. Десяти лет явно будет мало. Пожизненное — в самый раз для такого морального урода. Вот приедем в Люберцы, прочтем Уголовный кодекс и рассчитаем, сколько лет будет сидеть этот мерзавец. Боже мой, как я сразу не разглядел его звериную сущность? Помогал с учебой, неплохо общался… А он только из-за того, что его ухаживания отвергла девушка, просто-напросто изнасиловал ее!
Теперь уже я расплакался, не стыдясь того, что это происходит на глазах двоих человек. Раньше я старался держаться, но когда осознал, что мой институтский друг — жестокий насильник, не смог скрыть слез. Крохин не стыдился того, что плачет, но у меня не такой характер. Я бессильно опустился на нары и зарыдал. Теперь мне абсолютно все равно, что обо мне подумают другие люди. Надо выплеснуть негативные эмоции.
— Саша, не надо… — уже абсолютно спокойный, Алексей подошел ко мне, сел рядом и обнял. — Не твоя вина, что ты не знал об его истинном лице. Но несчастная Вика… я ему этого никогда не прощу! Хоть она и оскорбила тогда меня, но мне все равно жаль ее…
— Мартынов, ну ты чего? — это был уже Крутовской, как всегда, слегка фамильярный. — Из-за этой мрази? Не плачь. Скоро его отправят из Москвы.
Я покачал головой. Сергей прав. Как же мне хочется, чтобы быстрее настал тот день, когда его повезут по этапу на север… Дай бог, чтобы все его деяния дали в сумме пожизненное!
— Поедем в Люберцы? — предложил нам Крохин. — Все вместе. Там и разберемся, что делать с Шевченко. А на следующий день объявим ему о нашем решении.
Сергей хотел было что-то сказать, но, немного подумав, махнул рукой и решительно заявил:
— Ладно, я с вами обоими поеду. Мои ребята и без меня справятся со всем.
Они оба подняли меня с нар, поскольку я был так сильно обескуражен историей, рассказанной Горским-младшим, что не мог ходить и вообще чувствовал себя кошмарно, и под руки повели к выходу из здания отдела полиции. Голова шла кругом, и я не знал, что я завтра скажу Шевченко и что с ним сделаю. Если я не сдержусь — вот есть у меня такая отрицательная черта характера — то или врежу ему, или вообще убью. Хоть бы до этого не дошло… Не хочу пережить то же самое, что и покойный Вадим. Да, впрочем, кто будет мстить за такого урода? Но тут я вспомнил, что и Эдуард Лиановский, и Ян Радзинский были гораздо хуже Шевченко. Один — хладнокровный убийца и наркоторговец, а второй — гей и садист. Взять хотя бы тот случай, когда Алексея пытались столь жестоко убить, с помощью серной кислоты, или еще раньше — когда этот польский бандит избил его и Вадима прутьями. А ведь Радзинский мстил за смерть Лиановского. Но я не верю, что он на самом деле был ему лучшим другом. Хотя все может быть…
Завтра возьму с собой их обоих, чтобы в случае чего они удержали меня от совершения убийства. Правда, на зоне насильников очень не любят, так что магаданские, воркутинские или сибирские зэки сами с ним разберутся. Ну, так ему и надо. А пока Наумов переведет его из одиночной камеры в двух-трехместную — других в моем следственном изоляторе нет. Да, собственно, что это я? Зачем думаю об этом? Ведь ему лучше остаться в своей отдельной камере, чтобы никто с ним не общался…
Пока Сергей с Алексеем тащили меня под руки к выходу, я подумал, что уйти с работы — мысль неплохая. Я устроюсь либо в суд, либо в адвокатскую контору, или вообще, как Смолин, пойду во фрилансеры. Ведь у нас сидят одни рецидивисты, которые еще хуже, чем мой бывший приятель. Серийные убийцы, такие же насильники — в общем, особо опасные преступники. До случая с Шевченко я как-то спокойнее относился к этому факту, но сейчас мне он крайне неприятен.
Тут голос Сергея вывел меня из размышлений:
— На электричке поедем?
— Да вы что! Посмотрите на него: он не сможет даже до ближайшей платформы дойти!
— Это правильно… Тогда придется заказать такси.
Мы все трое уселись на стоявшей неподалеку скамейке. Сергей достал из кармана мобильный и, как я успел заметить, стал вызывать машину через Gett, предварительно спросив адрес у Алексея. Сделав это, он вдруг обратился к нему со словами:
— Слушайте, а это правда, что вы тогда сказали, или вы это придумали?
Крохин, закрыв глаза, откинулся на спинку скамейки. Он не ответил Сергею, а только покраснел. Но потом все-таки сказал:
— Да, чистая правда. Это было во Франции, где нас с Вадимом поймали члены одной польской мафии. Только, пожалуйста, не спрашивайте, из-за чего они со мной решили так поступить. Они просто были двинутыми на всю голову… Играли в орлянку на то, кого первого убить таким способом… Выпало, что я первый. Прошла бы еще секунда, и меня бы уже не было на этом свете, но Вадим смог обезвредить всех мафиози и спасти меня.
— А как вообще они собирались влить вам три литра? — начальник отдела явно хотел спросить что-то другое, но так как был поражен этим рассказом, то и задал именно этот вопрос.
— Я об этом не скажу никогда! — он еще больше залился краской. Ну, я-то знал все извращенные подробности этой жуткой казни… — Сергей Павлович, как мужика вас прошу, не спрашивайте меня об этом!
Тот понимающе улыбнулся — все-таки сам догадался об ответе на свой вопрос, но говорить об этом не стал.
— Ты как? — поинтересовался у меня Алексей, желая перевести разговор на другую тему.
— Вроде нормально, но у меня просто в голове не укладывается, что Шевченко — жестокий насильник.
— Да… А я вот не понимаю, неужели никто не знал об этом? Я тогда уже в армии служил, а то бы все-таки защитил ее. Но даже ее брат не знал о том, что Шевченко… ты слышал от Максима, что с ней сделал.
— Это же стыдно вспоминать кому бы то ни было. Вот она никому и не сказала.
— Ты прав… — вздохнул он. — Помнишь шестую главу из дневника Вадима? Тот негодяй Радзинский ведь тоже с ним так же поступил… Я не стал говорить Сергею Павловичу об этом. Что бы он тогда подумал о нем?
Зря он напомнил мне про эту историю. Я скривился от отвращения, когда в моей голове, как по заказу, всплыли строчки, описывавшие его изнасилование. Вадим тогда кричал: «Не надо, не делайте этого, умоляю!», а главарь мафии отвечал: «А тебя никто не спрашивает!», раздевал его и начинал свое дело. А после того просто-напросто выкинул его за дверь, даже не поинтересовавшись его состоянием. Зато, как ему пригрозили убийством, он сразу воодушевился и развернул бурную деятельность, лишь бы отомстить Крохину за такие слова!