Страница 22 из 37
— Ты думаешь, он тот, кого мы ищем? — спросил я.
— Если не бежит от допроса в полиции, наверно, невиновен.
А вот я лично так не думаю. Не знаю, почему, но Горский-младший не понравился мне с первого взгляда. Его нелюбовь к Шевченко, подозрительное знание о том, что за наркотики ему подкинули, смутили меня. Да и глаза у него были какими-то странными — бегающими туда-сюда, словно Максим искал ответы на наши вопросы и поэтому смотрел куда угодно, только не на нас обоих.
Горский молчал и спокойно шел между нами. Меня удивляло его равнодушие к тому, что через некоторое время его будут допрашивать, как преступника. Или он и правда невиновен, или же все-таки виновен и ясно чувствует свою вину.
Скоро мы подошли к зданию нашего районного отдела полиции. Дежурный, усмехнувшись, поинтересовался у меня:
— Ваше расследование успешно завершилось, Александр Иванович?
— Может быть, — ответил я, и мы трое пошли к изолятору временного содержания, благо, я знал, где тот находится. Помнил с того дня, когда мы с Крохиным и Крутовским допрашивали Смолина. Я сказал охраннику, чтобы он закрыл Горского ненадолго, а сам с Алексеем пошел искать начальника отдела.
Нашли мы его в кабинете, читавшего газету (не надо думать, что мы нахально ворвались к нему без стука: кабинет был открыт из-за жаркой погоды — наконец-то наступило нормальное лето вместо июньской аномалии). Заметив нас, Сергей спросил:
— Ну что, помог вам Лапшин?
— Очень помог. Мы взяли Горского-младшего: он сейчас в ИВС сидит.
— Молодцы, ребята! — обрадовался Сергей. — Идем, поговорим с ним.
Времени с того момента, как Максим очутился в изоляторе временного содержания, прошло совсем чуть-чуть. Бог весть, о чем он думал, пока мы искали начальника, но, когда мы показались на пороге, он даже не удивился.
— Здравствуйте, Максим. Меня зовут Сергей Павлович Крутовской, я здешний начальник. Ну что, расскажете, что случилось?
— Расскажу, — к моему удивлению, тот охотно согласился. — Надоело скрываться под маской честного следователя.
Дальше шла хоть и не очень длинная, но интересная история.
— В тот день у Альберта Маратовича был день рождения. Юбилей — шестьдесят лет. Естественно, он устроил гулянку прямо в отделе полиции, пригласил всех следователей, экспертов и остальных сотрудников. Мне, к несчастью, досталось место рядом с Шевченко. Ну, тогда я считал его нормальным человеком…
После того, как мы довольно много выпили, он задал мне такой вопрос:
— Ты, наверное, считаешь меня скромным?
Я, изумившись странности вопроса, ответил, что его таковым считает чуть ли не весь отдел. Ему этот ответ не понравился, и он начал мне рассказывать о том, как в молодости соблазнял множество девушек, а потом…
— Неподалеку жила одна девчонка, Вика. Крепкий орешек: никак не поддавалась на мои попытки поухаживать за ней. Ну, я со злости подкараулил ее вечером, ударил по голове, затащил в кусты и отымел. Классно было от того, что в моей власти такая непокорная девица. Ты не представляешь, как я ее ненавидел — поэтому я был с ней жестоким. Она очнулась, узнала меня и стала угрожать, что пойдет в ментовку и все расскажет. Я только рассмеялся ей в лицо: она сирота и жила в детдоме, а я сын «нового русского». На чьей стороне правда-то оказалась бы, а, Макс? — он пьяно засмеялся, а мне в эту минуту захотелось убить его. Я понял, о какой девушке шла речь — это была моя тетя. Красавица, умная, независимая…
Так вот почему Виктория, когда я ее спросил, знает ли она Шевченко, едва не расплакалась… О боже мой, почему я вообще решил помочь этому выродку?! Нагло врал мне в лицо, что невиновен! Алексей, услышав эту историю, побледнел и уставился на Горского с ужасом в глазах. Тот же казался спокойным, лишь глаза его выражали все, что творилось в его душе.
— Вика… Эта тварь ее… господи… — Крохин испуганно перекрестился. — Вот же мерзавец этот Шевченко! — мне в голову пришли те же самые мысли, только я их не стал озвучивать — стыдился того, что выдам целую матерную тираду. И я не понимал, как он может сдерживать эмоции, когда ему рассказали такую историю. Я бы выругался так, что у присутствующих здесь завяли бы уши, а он ничего такого не сказал, хотя его с Викторией связывали хоть и неудачные, но все же отношения. — Она не любила мужчин, я это по опыту знаю, но неужели надо за это насиловать?! Если бы не было моратория на смертную казнь, расстрела бы ему не миновать! А в милицию-то она обратилась?
— Нет. Эта мразь впервые сказала правильную вещь, что милиционеры не примут ее заявление. Он бы дал им много денег, и они бы еще, чего доброго, обвинили ее саму в том, что она оклеветала «бедняжку, у которого еще вся жизнь впереди». Это было в середине девяностых — они же послеперестроечные годы. В то время процветал бандитизм, вы же сами это знаете. Раньше-то, в СССР, такие вещи, наверное, не допускались.
— Не уверен… — сказал я.
А Горский, наконец вернувшись от лекции по истории нашей страны к тому, что было нам более интересно, продолжал рассказывать о случившемся:
— Но я чудом удержался от желания убить этого мерзавца, когда услышал из его уст такой ужас. Я решил отомстить ему более изощренным способом: я надумал ложно обвинить его в наркоторговле. Поэтому я украл из комнаты, где хранятся улики, героин, который мы изъяли несколько месяцев назад, и пришел к Шевченко домой.
Здесь я его перебил:
— Ты пришел? Когда? Я видел на видео с камеры возле его дома только машину твоего отца и его самого, но тебя не видел.
— Я пришел пешком — ведь мы живем на небольшом расстоянии друг от друга. Оделся просто, чтобы меня приняли за обычного москвича. Может быть, вы и заметили меня на видео, но не обратили внимания. На это я и рассчитывал. Когда я пришел к Шевченко, то сослался на новое дело, которое, дескать, поручил начальник именно ему. А пока он ходил на кухню сделать нам обоим кофе, я потихоньку положил героин в укромное место. Потом вернулся в отдел и как бы невзначай сказал, что видел Шевченко, который собирается продать партию героина. Что его четырнадцать килограммов — я сказал навскидку. Хайруллин поверил и выслал к нему оперов. Знаете, мне так радостно было смотреть на его растерянное лицо, когда ему показали героин в пакетиках, найденный у него в квартире.
— А куда он потом делся?
— Я его забрал и положил на старое место. Все равно эту комнату проверяют раз в сто лет. Это я образно говорю, но действительно там редко кто проверяет наличие старых улик. Когда судебное заседание кончается, улики складывают в пакеты, кладут в шкафчики и забывают о них навсегда.
Здесь у меня в голове промелькнула еще одна интересная мысль. Почему Шевченко сразу не сказал, что в тот день у него был только Максим? Или у него тогда было много гостей? Прекрасный вопрос, честно говоря… Вот только он появился у меня уже в конце расследования.
На это Горский-младший ответил:
— К нему действительно тогда много людей приходило. Сам жаловался мне на это. У него был Антон, какие-то девушки, — даже в сорок лет не успокоился, донжуан проклятый… — еще кто-то приходил.
Не квартира, а проходной двор. Если бы ко мне столько народа пришло за целый день, я бы под конец готов был лезть на стенку. Однако теперь понятно, почему он сразу не догадался, кто подбросил ему эти злосчастные наркотики.
— Это уж не вы ли, Максим, напали на меня в подъезде моего дома? — спросил Крохин. Его беспокоил совершенно другой вопрос.
— Нет. То был нанятый мной актер. Я сказал ему, чтобы он взял нож и вечером поехал в Люберцы. Ваш адрес я нашел в Интернете. Но не бойтесь, он бы вас не убил. Я же не сумасшедший: пачкать руки в крови. Это был единственный способ убедить вас посадить невинного в этом деле. Я знаю, что вы не берете взятки и отличаетесь принципиальностью.
— Сука! — закричал он и накинулся на Горского с кулаками. Мы с Сергеем еле успели оттащить его от Максима, иначе он бы избил его до полусмерти. — Это был актер? Значит, он бы в любом случае не убил меня? Но мне-то откуда было знать об этом?! Ах ты, боже мой… — он закрыл лицо руками и сел на нары. Долго так сидел, и я даже испугался, что у него случилась истерика. Так и оказалось.