Страница 21 из 37
— Интересно, где же опер возьмет полмиллиона рублей, чтобы штраф выплатить… Ведь в ментовке зарплаты не очень большие. Горский-то богатый, а Лукьянов… не думаю.
— Это его дело — пусть крутится, как умеет, и ищет деньги. Нас это не касается. А я, как судья, должен вынести им обоим справедливый приговор, — здесь он покраснел и устремил взгляд куда-то в небо, словно просил у бога прощения за свой грех. Я понял, чего он застыдился: своего решения отправить Шевченко в тюрьму на десять лет из-за какого-то психопата с ножом. Кстати, в Люберцах за это время ничего такого с нами не происходило — и это даже не подозрительно, по моему мнению. Конечно, человек добился чего хотел: его враг сидит пока еще в следственном изоляторе и оттуда не выйдет. Да, не выйдет — за его прошлые деяния мы найдем ему подходящее наказание. Где-то годков двадцать в снежной Магаданской области.
Пока мы разговаривали обо всех этих юридических делах, Лапшин молча шел впереди нас. Мы уже даже забыли об его существовании и только, глядя вперед, понимали, что не одни. Он же не вмешивался в наш разговор и вообще явно думал о своем.
— Ты веришь в бога? — неожиданно спросил я Крохина. После того, как он сам перешел со мной на «ты», и я, наверное, тоже могу так с ним говорить. Но материться все-таки я при нем ни за что не стану. Его, однако, можно понять: честный человек встретился с нечестным и циничным, и, естественно, это его поразило. Вот он и не сдержал эмоций.
— Не могу сказать. Я даже во Франции о нем не вспоминал, а ведь прошла бы еще секунда — и я бы уже был убит. В такие минуты как-то начинаешь переосмысливать свою жизнь, но тогда я был не в том состоянии, чтобы вспоминать пережитое. Все так быстро происходило… Впрочем, отрицать не стану: он есть. А ты как считаешь?
— Всегда был атеистом, но сейчас почему-то начал верить. Ты знаешь, какая любимая фраза у Шевченко? «Вот тебе крест, я не виноват!»
— Негодяй! — рассердился Крохин. — Ведь мы же выяснили, что он сломал жизни многих девушек и издевался над тем бывшим следователем из нашего района! И он еще смеет так говорить? Саша, не освобождай его, ради бога!
— И не собираюсь. Я спросил его в самом начале расследования, были ли у него враги, или, может быть, ему кто-то завидовал, а он едва не расплакался и сказал вот эту фразу, которую я тебе процитировал. Кстати, а что ты меня просишь не освобождать его: ведь ты же судья?
Он покраснел и отвернулся от меня, поняв, что просьба его была не слишком разумной. Но срок все-таки надо рассчитать по новой; это долг нас обоих. Вот только интересно, сколько же лет он отсидит?.. Решим потом, когда выберем в Уголовном кодексе нужные статьи.
Мы втроем все шли и шли, и, когда уже дошли до Басманного ОВД, Крохин опять заметил как бы про себя:
— Я и сам не лучше Шевченко. Саша, отойдем ненадолго, а то я не хочу, чтобы эксперт подслушал этот разговор. Денис Викторович, — обратился он к Лапшину, — идите в отдел, сделайте, что вам необходимо, и приведите, пожалуйста, сюда Максима Горского.
— Сей момент, — и он ушел. А мы сели на какую-то скамейку неподалеку от здания отдела полиции. Место, где мы расположились, было тихим и безлюдным, и там Алексей продолжал говорить:
— Знаешь, я ведь тоже могу сесть, и надолго. Хоть меня и знают как беспристрастного судью — впрочем, до истории с Лиановским так и было — но у меня за плечами уже четыре нарушения… Ты читал дневник Вадима и знаешь, что я помог ему скрыть убийство этого рецидивиста и его подельников… Я освободил его самого полгода назад из-под ареста, я, наконец, отправил Павлова в Сибирь… Ой, лучше бы он не сбежал оттуда: может, был бы жив до сих пор… Если сложить все эти мои деяния, получится большой срок… А я не хочу в тюрьму — мне плевать, кто что скажет, просто самому неприятно осознавать, что уже немало натворил! Да и Анастасия — несчастная женщина: муж с десятого этажа спрыгнул, новый любимый… да, она любит меня, сама призналась… — вздохнул он, — новый любимый в тюрьму сядет… А она? С ней-то что будет? Разуверится во всех мужчинах.
— Добрый ты человек… Редкость в наше время.
— Нет, ты ошибаешься. Я такой далеко не со всеми людьми, а только с теми, кто мне дорог или просто приятен.
— А я тебе разве был приятен, когда в суде… ну, ты помнишь, как я с тобой там поступил? — вспомнив, как я его там едва не придушил от внезапно нахлынувшей на меня злости на то, что он вынес Сергею обвинительный приговор, я залился краской от смущения.
— Ты хорошенько меня встряхнул. Я помню, — спокойно ответил он. — Но ты не виноват — он, вероятно, сказал тебе, что невиновен, и ты на меня заочно рассердился. А я впоследствии разглядел, что у тебя добрая душа, и полюбил тебя, как друга. Ты ведь сразу же извинился за свой поступок, возился со мной, когда у меня был ночной припадок и жуткая головная боль… Значит, и я тебе стал дорог?
Я опять густо покраснел и ничего ему не ответил, а только кивнул. Он читает мои мысли…
Мне захотелось сказать ему что-нибудь доброе и приятное, но тут вернулся Лапшин вместе с молодым человеком в ментовской форме. Подойдя к нам, парень отдал честь.
— Здравствуйте. Лейтенант Максим Павлович Горский, — представился он.
— Начальник ФКУ СИЗО по соседнему району Александр Иванович Мартынов, а мой друг — судья Алексей Дмитриевич Крохин, — представил я нас обоих. — Мы здесь по поводу дела о вашем коллеге, обвиненном в наркоторговле.
Удивительно, но на его лице не дрогнул ни один мускул.
— А от меня-то вы что хотите?
— Вы же предлагали деньги Лукьянову, чтобы он ничего не расследовал. Кстати, хорошие деньги: двадцать пять тысяч рублей. Вряд ли другой полицейский располагает такими средствами. А у вас отец богатый.
— Мой отец богатый, здесь вы правы. Но почему именно я подкупил Антона?
Интересно, как он запоет, когда увидит заключение эксперта?
— Денис Викторович, вы сделали заключение? — спросил я у него. Тот ответил утвердительно и, достав из кармана сложенную вчетверо бумагу, развернул ее и помахал перед лицом Горского-младшего. Мы с удовольствием наблюдали, как оно менялось на наших глазах: поочередно друг друга сменяли растерянность, испуг и — неожиданно — спокойствие.
— Хорошо, сознаюсь. Я действительно подкупил Антона, чтобы он не расследовал дело о Шевченко.
— Вы коллегу по фамилии называете? — вмешался Крохин. А ведь и правда, это довольно подозрительно. Лукьянова он по имени назвал, а Сергея — по фамилии.
— А за что его по имени называть? Он редкая сволочь.
Вот это уже интересно! Он и на работе успел себе врагов нажить? Зачем он тогда меня обманул, когда сказал, что их у него нет? А Максим продолжал:
— У нас недавно был день рождения начальника. Известно, что в таких случаях бывает. Шевченко напился и начал рассказывать мне о своих любовных приключениях. Мне стало так неприятно, что и словами передать нельзя. А уйти было невежливо с моей стороны: Альберт Маратович бы мне этого не простил.
— А что сказал ваш начальник по поводу ареста Шевченко?
— Сказал: «Такой скромный и тихий — и вдруг наркоторговец?» Тоже мне, скромный: столько девушек соблазнил и бросил! Может быть, кто-нибудь из оскорбленных родственников подбросил ему эти пакетики с героином!
Верно он говорит… Хотя… здесь у меня в голове что-то щелкнуло. У Крохина, видать, тоже, поскольку он сразу же спросил Горского:
— Максим Павлович, а откуда вы знаете, что это был именно героин в пакетиках? Ведь мы вам об этом еще не сказали.
Он явно растерялся, но тут же попытался скрыть это.
— Н-не знаю… — голос его дрожал. — Начальник говорил…
— Сдается мне, что ваш начальник, впрочем, как и все в тот день, был в доску пьяный! — усмехнулся я. — Вы уж извините, но придется вам пройти с нами в другой ОВД. Там мы продолжим наш разговор.
Странно, но он не стал сопротивляться: угрожать богатым отцом или даже убегать, а спокойно пошел с нами. Лапшин вернулся на работу, успев отдать нам заключение экспертизы, а мы отправились в отдел полиции. Максим шел в центре, а мы с Алексеем пристально следили за ним на случай, если он все-таки захочет сбежать. Вдвоем мы, пожалуй, смогли бы удержать его: он был худощавым парнем, а мы оба — довольно крепкими, хотя и невысокого роста. Со стороны мы, наверно, кажемся близнецами: различаемся только цветом волос: у меня — черные, у него — рыжие.