Страница 91 из 136
Нет, вид царя, который всматривался в человека на кресте так, как будто пытался влезть в его шкуру, вовсе не был страшен – само совершенство не может быть страшным. Он был – сверхъестественным. Слишком пронзительным казался его потемневший взгляд, слишком пристальным, слишком внимательным, слишком разумным. Человек не мог так смотреть. И человек не мог постичь сущность другого человека до самого дна. А неистовый варвар тогда – постигал. Постигал, несмотря на то, что распятый поначалу отворачивал лицо. Но, в конце концов, не выдержал, и их глаза на мгновение встретились. И в это мгновение повелитель узнал о нем все – даже имя. После чего прикрыл глаза, проверяя, насколько хорошо запомнил, и перешел ко второму кресту. Совершенно не думая, сколько времени у него уйдет на то, чтобы запомнить такое количество людей. И даже не представляя себе, как это выглядит со стороны. Он бы воздержался от подобных действий – если бы представлял…
…Его же люди, его орлы, наблюдая за ним, находились в состоянии, близком к помешательству. …Боги, что он делает, что опять вытворяет? Зачем он это делает? Он, наш возлюбленный повелитель, наш божественный царь – он не такой. Он не из тех, кто наслаждается чужими муками и смертью. Он – не такой, не такой, не такой…Наверно, от помешательства их только и спасало отсутствие каких-либо признаков садистского удовольствия на лице любимого вождя.
Но вот и второй распятый не выдержал, подарив царю мгновенный взгляд, рассказав о себе все. И точно также – повелитель прикрыл глаза, убедился, что хорошо запомнил, а потом перешел к третьему.
С третьим же что-то пошло не так. В какой-то момент неистовому варвару показалось, что распят не только тот, кто висит перед ним на кресте – что распят он сам. Ощущение пробитых запястий было настолько явственным, что царь не удержался, посмотрел на свои руки и естественно – никаких гвоздей там не увидел. Ну, надо же, как его глючит в очередной раз – пора бы уже привыкнуть. Странно – он вовсе не пытался узнать, что чувствует распятый. И так знал, что быть распятым – это больно. И что тому, кто на кресте, намного больнее, чем ему – его-то распяли по-настоящему. Больше не обращая внимания на иллюзорную боль, повелитель продолжал всматриваться в приговоренного – узнавал о нем все. Этот парень был сыном торговца из Иудеи, он был молод, не женат, успешно помогал отцу в делах. И вот наступило мгновение, когда их глаза встретились. Голова распятого дернулась, словно он так же, как двое других, хотел отвести взгляд. Но все же иудей удержался – взгляда почему-то не отвел. Неожиданно в нем появилось выражение, какое появляется у людей в минуту озарения, которое тут же сменилось благоговением и мольбой. Просто сверхъестественный и одновременно совершенный вид чужеземного царя подействовал на иудея таким образом, что он решил: перед ним земное воплощение единого бога его народа – Иеговы. Люди очень сильно провинились в чем-то, и бог сейчас их за это наказывает. Уста распятого вдруг разомкнулись и изрекли на ломанном греческом:
- Прости меня, господи, пожалуйста, прости!
Только одно это слово – «господи» прозвучало на каком-то неизвестном языке, очень странно прозвучало – как будто померещилось… Повелитель почему-то подумал, что оно, должно быть, означает уважительное обращение к мужчине на языке распятого. Ему было не до того, чтобы ломать голову над значением незнакомого слова – так он был потрясен.
…За что этот человек просит у него прощения? У него – своего палача, своего убийцы? Как это вообще возможно – в такой ситуации просить прощения? И вдруг в голове у царя возникла мысль, что этот распятый – намного лучше и выше его, а значит – лучше и выше его цели, сколь прекрасной и важной она бы ему ни казалась. И эта мысль чуть не убила в нем сущность, душу – только сильные руки друга и брата тогда не дали неистовому варвару свалиться в пыль перед тем крестом…
…Все дело было именно в непонятном слове, что прозвучало даже не на языке иудеев – оно прозвучало на языке, которого еще не было…Если бы повелитель знал его значение – эта убийственная мысль, никогда бы не пришла ему в голову. Он бы просто понял, что на самом деле у него просят не прощения – а пощады. И что этот распятый ничуть не лучше и не выше ни его, ни тех, кто висел на крестах рядом. Потому что они, даже будучи распятыми, остались достойными уважения мужчинами – пощады не запросили. Это был единственный раз, когда ошибся тот, кто не может и не должен ошибаться…
Едва обретя способность говорить, неистовый варвар дал отмашку своим орлам:
- Этого – снять!
И понимал, что не прав, не прав настолько – насколько человек вообще может быть неправым. Что он может либо казнить их всех – либо пощадить. И ничего третьего не дано. Да, наверно – не дано и второго. Если бы мог пощадить – пощадил бы. Понимал – и все равно это сделал. Несмотря ни на что, и вопреки всему.
И это был единственный раз, когда безбашенный царь пошел дальше, даже не оглянувшись на человека, который зацепил его за живое: не помог ему, не потащил за собой – просто дальше пошел. Мимолетно подумал: этот – не пропадет, и все.
В голове же у того, кого пощадили, не сразу, какое-то время спустя, но все же мелькнула недостойная мыслишка: что он круче и выше самого бога, раз сумел одержать над ним верх, будучи беспомощным, пригвожденным к кресту…
… Очередная битва, как всегда, закончилась победой, но в тот момент неистовый варвар еще не осознал, что уже дошел до него – до своего края мира. Он осознал это тогда, когда перед ним опять встал проклятый вопрос – о применении карательных мер к поверженному противнику. Для того чтобы успешно двигаться дальше, ему нужно было отдать приказ о показательной мучительной казни гордого индийского царя и его верных сторонников – напугать до потери сознания, до колик тех, кто ждет впереди.
И вдруг повелитель понял – это конец. Он больше не просто не хочет так. Так – он больше не может. Гори все огнем – его мечты, его цель, уродливый, ненормальный мир человеческий, но на этот раз сильному и храброму воздастся по заслугам – действительно по заслугам.
- Я хочу поговорить с этим гордым царем. Без свидетелей, - озвучил он свое желание ближайшим соратникам.
Если они и удивились, то виду не подали – хочешь, так хочешь, твое дело.
Вообще-то жители Индии в большинстве своем были малорослым народом, что особенно бросалось в глаза на фоне высоких чужеземных захватчиков. И первое, чем удивил неистового варвара гордый индийский царь – это своим ростом. Он оказался не просто высоким – а одного роста с ним. Могучая стать, смуглая кожа, жгучие глаза с настолько темной радужкой, что она сливалась со зрачком – даже темнее, чем у его друга. И в глазах этих светились сила и непримиримость дикого зверя, но лишь до тех пор, пока они не встретились с глазами царя победителей. А потом что-то дрогнуло в них, и непримиримость сменилась неверием, безграничным удивлением.
- Ты точно настоящий? – заметно смутившись, перевел толмач.
В своей обычной манере повелитель склонил голову к плечу, при этом, в грозовых глазах плясали черти:
- Хочешь пощупать? – тут уж толмач смутился окончательно.
Впрочем, смутился не только толмач – индийский царь тоже как-то… растерялся. Неистовый варвар какое-то время полюбовался на эту картину, после чего спросил:
- Скажи мне, царственный брат мой, что я могу сделать для тебя? Чего ты хочешь?
- Я хочу… чтобы со мной обращались по-царски, - помолчав, ответил индиец, и взгляд его снова стал угрюмым – в нем даже что-то вроде вызова появилось.
Повелитель слегка изогнул безупречную бровь:
- Что-то я не совсем тебя понимаю. Не мог бы ты уточнить, что сейчас имеешь в виду?
Его собеседник отвел глаза:
- Я наслышан о ваших обычаях. И знаю, что у вас принято покрывать побежденных врагов. Но я все же царь – и негоже мне ложиться под твоих воинов. Поэтому у меня к тебе будет только одна просьба: если такова моя судьба – сделай это сам.