Страница 123 из 136
- Доця, да у тебя вообще не должно быть с этим проблем! Ты пишешь такие стихи, что и у великих я редко читал то, что может с ними сравниться. А рисуешь ты так, как будто закончила как минимум художественную школу. Ну, какие могут быть проблемы с выбором профессии у тебя?
Я насупилась:
- Нет.
Прадед удивился:
- В каком смысле - нет?
- Деда, профессия – это работа, которую делают за деньги и ради денег. А стихи и живопись у меня – для души. Можно подумать, ты не знаешь. Способности ведь не просто так называют даром – они даются человеку бесплатно. Когда же люди на них наживаются – это все равно, что пытаться сделать из музы проститутку, образно говоря. Она будет с грехом пополам работать, но хрен ты от нее шедевров дождешься. Убогие тексты нашей попсы – наглядный тому пример. Как-то не хочется халтуру ваять. И потом – в один день можно пять стихотворений написать, а за следующий месяц – ни одного. И что делать в течение этого месяца – вдохновение ловить, аки журавля в небе? Я, конечно, псих-одиночка, но не до такой степени. Да и в любой момент ты можешь перестать писать стихи – и чем тогда заниматься?
В общем, совместными усилиями мы с прадедом определили для меня поле будущей деятельности – юриспруденцию. Ну, я подумала, что и к такой прозаической вещи, как написание искового заявления, можно применить творческий подход, почему бы и нет?
И уже под конец нашего разговора прадед вдруг сказал:
- …Что же касается археологии, доця, то мне почему-то кажется, что тебе бы и самой не слишком-то пришлось по душе в чужих могилах ковыряться.
Таким вот образом я стала юристом. И, благодаря этой последней дедовой фразе, ничуть не жалею, что не стала археологом. А история – так и осталась у меня «для души».
Вот сама не знаю, почему мне вспомнился этот разговор с прадедом. А следом вспомнилось, что он умер через несколько месяцев после него. До своего девяностолетнего юбилея не дожил всего ничего. И умер – еще достойнее, чем жил. Пусть это и не имеет никакого отношения к моей истории – не рассказать об этом почему-то не могу.
Я была тогда у них с бабой Верой в гостях. Пока они были живы, кстати, вообще много времени у них проводила, особенно, на каникулах. На дворе стояло лето, и тот день выдался особенно жарким. С утра прадед плохо себя чувствовал, а в такие моменты – обычно закрываться у себя в комнате. Не выносил, когда вокруг него хлопочут, терпеть не мог больницы и врачей. После того, как его отпускало, он обычно выходил к нам и, как ни в чем не бывало, начинал хохмить. Можно сказать, смешить меня – было его любимым занятием.
Так было и в тот раз. Прадед вышел из своей комнаты, устроился на диване напротив меня и стал травить анекдоты из своей безразмерной коллекции. А потом вдруг сделал то, чего не делал никогда, несмотря на все мои просьбы – начал рассказывать о войне. Причем, в своем, как говорится, репертуаре: какие-то смешные случаи, забавные истории – и ничего о том, как война превращает людей в зверье, и своих, и чужих. Я же смеялась от души и думала, как же это здорово, что он у меня есть – мой прадед. И вдруг он замолчал. Тихо сказал какое-то слово. Я не вполне разобрала, но мне показалось – «холодно». В такую жару – и холодно? Прадед как-то странно посмотрел на меня, а в следующий момент вдруг заорал на бабушку: «Вера, скорую, быстро!». Чтобы мой прадед – и сам попросил вызвать ему скорую? Я все еще ничего не понимала…
Он умер не как воин – на поле битвы, и не как строитель – в своей постели. Нам потом рассказали, что прадед не пожелал, чтобы его несли на носилках, и умер на ходу, по дороге в палату – просто повис на руках у врачей. И у меня словно открылись глаза – это какой же силой духа, силой воли, каким мужеством и достоинством нужно обладать, чтобы даже в агонии переставлять ноги?
Прадед умер давно, десять лет назад, но я до сих пор его не отпустила. Не то чтобы рыдаю или страдаю постоянно, но всякий раз, как вспоминаю – горло сжимает горький комок. И мне плевать, что по этому поводу думают все известные и неизвестные религии. Я точно знаю: этот комок в моем горле не дает ему умереть окончательно. Он не умер – он просто ушел. И еще тогда – приняла решение: если у меня когда-нибудь будет сын, я назову его Всеволодом. В честь прадеда.
Воспоминания о прадеде, о разговоре с ним, и даже о его смерти придали сил, как всегда. При таком-то предке – разве ж имею я право раскисать? И вообще, пришла на работу – так работай. Тебе, в конце концов, народ за это деньги платит.
У юридической работы есть одна замечательная черта – она затягивает так, что всякие глупости из головы мигом вылетают. Возможно, вы мне не поверите, но об Альфаире и тех, кого встретила там, а точнее, о том, что уже начала считать самым необычным из своих снов, я если и вспоминала, то мимолетно – зациклиться на этих воспоминаниях любимая работа не давала. А может, мой изворотливый мыслительный орган включил что-то вроде защитного механизма – во избежание не подлежащих восстановлению поломок. И все бы ничего, только во второй половине дня на меня начала накатывать какая-то непонятная слабость. Обычный допинг в виде чашки кофе на этот раз не помог – стало еще хуже. Домой я уже не шла – ползла. А дома, быстро перекусив, чем бог послал, завалилась в кровать и отрубилась до утра.
Вся проблема была в том, что и на следующий день лучше мне не стало. Как и в последующие дни. Я слабела с каждым днем притом, что у меня ничего не болело. Никаких симптомов никаких болезней вообще не наблюдалось. Был момент, когда чуть в обморок не грохнулась прямо в зале судебного заседания – так голова закружилась. Самое время в порчу и сглаз уверовать.
Хорошо, что я работаю сама на себя, и больничного мне оформлять не надо. И, слава богу, что судебных заседаний у меня в этот день не было. С самого утра обзвонила клиентов, отменила назначенные встречи, предупредила коллег, с которыми в складчину снимала офис, что буду отсутствовать какое-то время, и поплелась в поликлинику по месту жительства, для начала – к участковому терапевту.
Как вы думаете, куда может направить женщину участковый терапевт, не найдя у нее никаких отклонений по своей части при обычном осмотре? Естественно, на флюорографию и к гинекологу. Ну, это не считая пачки направлений на анализы, которые надо было сдать. Как же я понимаю своего прадеда в его нелюбви к больницам!
Но на удивление, анализы сдала я быстро, можно сказать – все оптом за один раз, свои прокуренные легкие подвергла вредному рентгеновскому излучению тоже быстро, оставалось посетить доктора, который, если верить бородатому анекдоту, убил цыганку только за то, что она предложила показать ему, что у нее под юбкой.
Впрочем, в моем случае – доктор оказался женщиной. Это потом я поняла, насколько странным было ее поведение, хотя, на первый взгляд – казалось самым обычным. Осмотрев меня, она задала стандартный вопрос о том, когда у меня в последний раз были месячные, а я начала вспоминать и замешкалась с ответом – почему-то всегда плохо запоминаю даты этих дней.
- Ну-ну – все ясно, - хмыкнула врач и села писать какую-то бумажку.
Бумажка оказалась направлением на УЗИ.
- Доктор, со мной что-то не так? – задала закономерный вопрос я.
- Вот после УЗИ – и узнаем, - не пожелала вдаваться в подробности мадам в белом халате.
Мне же и в голову не пришло настаивать на ответе. В общем, потопала я на УЗИ, а куда деваться? И поначалу все было, как обычно – уложили меня на кушетку, намазали живот специальным гелем, врач взяла в руку датчик и начала водить им по моему животу, устремив взгляд на монитор, висящий на стене в головах кушетки. Как вдруг она словно споткнулась, чуть не выронив датчик, и с открытым ртом ошеломленно уставилась на экран. Такое лицо, как у нее тогда, наверно, бывает у людей за секунду до обморока.
И только я хотела открыть рот, чтобы прояснить ситуацию, как женщина, странно моргнув, как будто перестала быть собой – ее движения и жесты стали напоминать механическую куклу. Остановив на мне неподвижный взгляд, таким же механическим голосом она произнесла: