Страница 122 из 136
Мой прадед – это отдельная повесть, роман, эпопея. Или эпоха? Я не знаю. Он был из тех, кто и в самом деле прожил жизнь достойно – как надлежит человеку.
Так случилось, что перед самой войной прадед окончил артучилище и получил погоны лейтенанта. Я почему-то не думаю, что он считал воинскую службу своим призванием. Скорее, с его стороны это была дань семейной традиции, обусловленной пресловутыми дворянскими корнями. Естественно, прошел всю войну – от первого до последнего дня, был неоднократно ранен. Осколки снарядов остались в его теле на всю жизнь – из-за слишком большого риска повредить жизненно важные нервы врачи не стали их удалять. Во время войны прадед вступил в партию и остался в ней на всю жизнь, несмотря на то, что дожил до тех дней, когда это стало не модно, и, мягко говоря, не выгодно.
По окончании войны он, наверно, мог бы демобилизоваться в гораздо более высоком звании, чем капитан, но слишком уж бережно относился к личному составу для того, чтобы быть на хорошем счету у начальства. Баба Вера, его жена, как-то рассказывала, что однажды двое его бойцов, которых он отправил в разведку, вместо того, чтобы выполнить приказ, загуляли в ближайшем селе, упившись самогоном. Их, конечно, нашли и вернули, что называется, в семью. По законам военного времени прадед обязан был их расстрелять. Без суда и следствия. Но вместо этого взял в руки кнут и выпорол обоих на глазах у всей батареи. Молча. И даже неизменно присутствовавший в каждом воинском подразделении особист его не сдал. Эти двое (что удивительно, они тоже выжили) писали ему письма из разных концов Союза до самой своей смерти. Правда, письма однополчан прадед почему-то не хранил. Никогда.
Но война закончилась, и он из военных переквалифицировался в строители. В самом прямом смысле этого слова – поступил в строительный институт и успешно его окончил. Наверно, благодаря, в том числе, и моему прадеду, наша страна тогда так быстро поднялась из руин.
Так вот, вняв просьбам моей обеспокоенной родни, прадед все же приехал поговорить со мной, несмотря на свой более чем преклонный возраст и неважное самочувствие.
И почему-то именно этот разговор с ним отложился в моей памяти до мельчайших подробностей.
Как сейчас помню его хитрый прищур и заговорщический взгляд, когда мы с ним остались наедине:
- Ну, что, доця, покалякаем о делах наших скорбных? Да ты расслабься. Если думаешь, что я буду морали тебе читать – не дождешься. Ты мне лучше вот что скажи: сама-то ты, какой свою судьбу видишь? Я понимаю – это дело личное, и все же? Как твой дед – имею право поинтересоваться?
Сколько его помню, он всегда почему-то так меня называл - «доцей». Не внучкой, не по имени, а именно так.
Я пожала плечами:
- Другим я уже сказала, и тебе могу повторить: я буду археологом.
- Археологом – это прекрасно. Можно сказать, замечательно. Только я тебя не об этом спрашиваю. В личной жизни что планируешь – замуж выходить, детей рожать?
- Деда, а ты не помнишь, народную мудрость о том, что хорошее дело браком бы не назвали, я случайно не от тебя слышала?
Прадед крякнул:
- Ну… может, и от меня. Так как, ответишь мне на мой вопрос?
Я вскинулась:
- Да что тут отвечать! Я вполне согласна с тем, что, если мужчина и женщина живут вместе, они должны, ну, я не знаю… вместе нести затраты на хозяйство, если у них есть общие дети – вместе заниматься их воспитанием и содержать. Но я не хочу, чтобы какой-то козел однажды начал меня воспринимать как свое, блин, майно, и воспитывать в соответствии со своими понятиями о том, что должна и чего не должна делать женщина. Видишь ли, деда, я считаю, что ни женщина вообще, ни конкретно я, этому козлу в принципе ничего не должна, а кому должна, как говорится – всем прощаю. Знаешь, когда я читаю в книжках или слышу от кого-то: мол, он мой или она моя, и при этом люди сами думают, что они говорят о любви, меня прямо плющит. Я не имущество, я живая, я одушевленная, я своя собственная и больше ничья. Мне кажется, когда кто-то опускает любимого человека до уровня вещи – он уже его не любит. Так что, если тебе это интересно, замужества я не планирую, по крайней мере, целенаправленно.
Прадед хитро прищурился:
- А если влюбишься?
- И что? Даже если мне повезет, я встречу шалене кохання усього свого життя, и у меня это будет взаимно, не вижу повода делать гадость дорогому человеку в виде лишения свободы, и лишаться ее самой – тоже. Без свободы, вообще, не бывает счастья. Мне так кажется. Захотим – будем жить вместе, не захотим – не будем.
Прадед как-то странно на меня посмотрел и вздохнул:
- Эх, доця, какая я ж ты еще молодая…
- Ты хочешь сказать – глупая?
- Да нет, глупой тебя даже дурак не назовет. Как и наивной. Это называется по-другому – недостаток жизненного опыта. Ты себе и представить не можешь, как некоторые представители семейства мужиковских умеют головы дурить юным барышням.
Я ухмыльнулась:
- Почему не могу? Очень даже могу. Периодически таких отшиваю. Видишь ли, деда, когда со мной начинают в эти игры играть, типа, охмуряют, я это секу со второй минуты разговора. Даже, когда они используют другую тактику – не о себе рассказывают, а расспрашивают обо мне. Как будто какую-то фальшивку нутром чую. Мне почему-то кажется, если мужчина действительно любит женщину, он не будет себя вести ни как охотник, блин, ни как донжуан. Любовь делает человека уязвимым – много раз своими глазами наблюдала. А чтобы в такие игры играть, нужно чувствовать себя уверенно. На красавчиков я вообще не западаю – до меня не доходит, как можно влюбиться в ущербного, который во время разговора с тобой думает только о том, насколько хорошо он выглядит. О рыцарях и принцах не мечтаю. И богатенький Буратино мне тоже без надобности. На фига он мне нужен – деревянный? Если хочешь знать, у меня даже идеала нет.
Дед недоверчиво выгнул бровь:
- Так уж и нет? Что, даже в общих чертах не представляешь, какой человек может тебе понравиться?
- Ну, не знаю… наверно, мне понравится человек, который всегда идет вперед, своим путем, без оглядки на то, как принято, и что все остальные думают о нем или о том, что он делает, у которого по любому вопросу имеется собственное мнение, а не чужое, выданное за свое. А еще – смелый и умный, само собой.
Прадед рассмеялся:
- А говоришь – идеала нет!
- Да ладно тебе, деда, какой это идеал? Так – взагали. У меня же нет заморочек по поводу того, чтоб не пил, не курил, и цветы всегда дарил. Если он будет в меру пьющий и курящий – ну, и на здоровье. А что касается цветов – то они мне больше на клумбе нравятся.
Прадед начал загибать пальцы:
- Итак, что мы имеем в итоге? Смелый, сильный, умный, целеустремленный, самодостаточный, не такой, как все, в меру пьющий и курящий – я ничего не пропустил? Да уж, такого поискать придётся!
- Деда, не перегибай! В меру пьющий и курящий – необязательные условия. Хотя, ты знаешь, когда парень убежденный трезвенник – это слегка напрягает. Либо жмот, либо трясется над своим здоровьем, как припадочный. А если трясется – значит, любит себя до безумия. Хорошо, уговорил – пусть будет пьющий!
Прадед повел плечами:
- Ну, посмеялись – и хватит. А дети, доця? Детей собираешься рожать?
- Одного, по крайней мере – точно. Когда для этого созрею. И независимо от того, будет ли в это время в моей жизни подходящий кандидат в счастливые папаши.
Он покивал:
- Ну, да, ну, да… Уже придумала, куда будешь дите девать на время своих экспедиций?
Это было неожиданно… Дите и мои планы насчет профессии никак не желали состыковываться. Блин, да разве ж я смогу нормально работать, если не буду знать, как там мой детеныш без меня себя чувствует? Даже если найду, с кем его оставить? И что это у него за детство такое будет – без мамы? Зачем его тогда вообще рожать?.. Не рожать?.. Ну, уж нет! Я повесила голову:
- Ладно, деда, я поняла, что дура. Только, веришь, теперь и представить не могу, чем мне в жизни заниматься…