Мир, в котором я теперь живу

Он говорил об этом не грубо, не похабно, наверно, можно даже сказать – красиво, но мне все равно едва удалось сдержать дрожь отвращения. Слишком живое было у меня воображение – стоило представить и… в общем, сама понимаешь. С тех пор я всякий раз ощущал что-то вроде внутреннего протеста, когда женщина пыталась меня приласкать. Только однажды позволил это сделать, да и то сдуру, можно сказать – ляпнул, не подумав, что готов заплатить любую цену за устроенную мной резню. Ну, речь шла о ее соотечественниках, и все такое… И знаешь, не могу сказать, что был в восторге. Возможно, с одной стороны, моему телу и понравились непривычные для него ощущения, а вот душе… Душа сопротивлялась до последнего, вроде того: зачем она это делает? Мне этого от нее не нужно. Все, что мне нужно, у меня и так есть. Короче говоря – я это просто вытерпел, как терпят пытку. Даже мой друг, увидев меня потом, заржал в голос: «Ну, у тебя и видок! Если бы я совершенно точно не знал, что у целого мира кишка для этого тонка, я бы подумал, что тебя изнасиловали. Причем, насиловали так долго и упорно, что даже доставили тебе удовольствие». Умом я, конечно, понимал, что не прав, потому что сам по натуре ласковый, а ласка вызывает в человеке желание приласкать в ответ, но ничего с собой поделать не мог. Когда целовали в губы, в лицо, реагировал нормально, даже нравилось, а вот когда ниже… как будто само мое нутро противилось этому.

На этом месте я не выдержала:

- Ну, ничего себе! Да вы, батенька – садист! И как твои дамы тебя только терпели? Хотя, это вопрос решаемый – наручники еще никто не отменял.

- Наручники? А, понял – кандалы. То есть, ты считаешь, что меня надо как раба – в кандалы?

- Не перегибайте, ваше величество! Рабство у нас отменили. Давно.

Он улыбнулся как-то… светло, что ли?

- Ну… хотя бы одна моя мечта уже сбылась… Ладно, уговорила – я позволил это сделать с собой два раза. И второй раз мне даже понравилось. Наверно, потому, что моя внутренняя сущность просто не могла сориентироваться – кому из них двоих сопротивляться.

- А дальше что было?

- Дальше?

- Ты рассказывал о своем разговоре с отцом, как он тебя, будем говорить прямо – шантажировал. Что ты ему ответил?… Хотя, нет, прости дуру, забудь, что спросила – о таком, наверно, вспоминать лишний раз, а тем более рассказывать кому-то, все равно, что еще раз пережить все это. Короче – забудь!

- Не нервничай так из-за ерунды, душа моя! Я давно все это пережил. А что касается отца, то ничего такого он со мной не сделал – его убили через несколько дней. Сам того не желая, не преследуя заранее такой цели, в общем – я получил у него тогда что-то, вроде отсрочки. Ну, когда он мне сказал то, что сказал, я ему ответил:

«Тебе проще, отец – ты не считаешь меня своим сыном. Хорошо. Надеюсь, ты еще позволишь мне на свадьбе у сестры погулять уважающим себя человеком?».

Отец вздрогнул, как будто его ударили, потом вскинулся:

«Да… конечно… Подожди, постой! Неужели ты действительно думаешь, что любовью можно унизить, оскорбить или запятнать?»

«Любовью? Отец, любовь – это чувство. Чувство, которое рождается и живет в душе. Для того чтобы любить, вовсе не нужно лезть под хитон к тому, кого ты любишь. По большому счету – для этого вообще ничего не нужно. Не беспокойся – я приду. Обезумевший царь – это и в самом деле слишком тяжелое испытание для народа».

- То есть, ты был готов… с ним?

- Готов? Знаешь, если бы я не считал его отцом, не воспринимал, как отца, кто знает – может, ему бы и удалось меня совратить. Недаром же его прозвали искусителем? Хотя, нет, вряд ли. Исходя из того, что я знаю сейчас о своей природе – такие, как я, не способны возжелать мужчину. Но, как бы там ни было, для меня совокупляться с кем-то из родителей – все равно, что жрать человечину. Даже когда я хотел всех женщин сразу – на свою мать, как на женщину, я не смотрел. И выйдя тогда от отца, я сам для себя решил: чего бы ему там не хотелось – ласкать себя я ему не дам. Хочет трахнуть – пусть трахает. Сцеплю зубы – и перетерплю. Как-нибудь, моя мускулистая, закаленная суровым воспитанием задница это переживет. В конце концов, я научился не морщиться, даже когда мне раны наживую зашивали – неужели этого не выдержу?

Ну, просто я тогда правильно понял отца: у него это и в самом деле любовь, как бы дико ни звучало, а значит – что-то такое, что нельзя в себе ни подавить, ни преодолеть. Он пытался бороться с этим, как надлежит мужчине, и подошел в этой борьбе к той черте, за которой – безумие. И в его случае, это именно то, что вы сейчас называете «попадалово», поскольку он не просто мужчина – он мужчина, облеченный верховной властью, а значит – ответственностью. Понимаешь, у меня не было ни одной причины искать какой-то двойной смысл в его словах. Всю свою жизнь отец был человеком слова, и словами никогда не разбрасывался. Исходя из этого, я проанализировал, что могу ему дать из того, что ему нужно от меня. Ну, когда отец говорил о ласке, я совершенно однозначно понял, какую ласку он имел в виду, как понял и то, что подобной ласки от отца просто не вынесу. У каждого человека имеется свой собственный предел прочности, и для меня как будто очевидным стало: подобная ласка от собственного отца – это что-то такое, что находится за пределами моего предела прочности. При этом я как будто почувствовал, что если он меня просто трахнет, то это я как-нибудь переживу.

- Я так поняла – своему другу ты ничего не сказал?

- Еще чего! Нет, у меня мелькнула мысль дать ему понять, что отец положил на него глаз, и сказать что-то, вроде того: садись на коня и скачи куда-нибудь подальше – где тебя никто не додумается искать, но я ее тут же отбросил. Просто, как наяву услышал, что он мне на это ответит: Тоже мне – проблему нашел! Ну, трахнет меня твой отец – и что с того? Не я первый – не я последний. В конце концов, он наш царь. Заодно и узнаю, каково это – быть с мужчиной. В жизни же надо все попробовать. Пусть лучше это сделает он – те, кто с ним был, говорят, что с ним хорошо, чем я однажды напьюсь до состояния бревна, а кто-то из собутыльников втихаря пристроится к моему бесчувственному заду.

А мне… мне стоило только представить, как мой друг бегает за отцом приблудным щенком и заглядывает ему в глаза в надежде на случайную ласку – в общем, вопрос выбора для меня тогда даже не стоял. Хотя потом, когда окончательно успокоился, я понял и то, что угрозы со стороны отца в адрес моего друга на самом деле – блеф чистой воды. При всех его сексуальных аппетитах, он никогда не делил ложе с теми, кто ему неинтересен. Ну, наверно, отец ввернул это – насчет моего друга, просто для того, чтобы я проникся серьезностью ситуации. Ты не поверишь, но мы с отцом в процессе общения научились очень хорошо друг друга понимать, зачастую – даже без слов. Когда мне исполнилось шестнадцать, он стал относиться ко мне, как к своему соправителю, и мы с ним порой так работали в связке в этом качестве – любо дорого было посмотреть.

- То есть, твой друг против большой и светлой мужской любви, в принципе, ничего не имел?

- Ты не понимаешь… тогда мало кто что-то против нее имел, а если и имели – то они были в явном меньшинстве. По крайней мере – среди моего народа и родственных ему. Находились и такие, которые близость между мужчинами считали чем-то возвышенным, а между мужчиной и женщиной – низким. Одним из них был учитель моего учителя, пользующийся в своих кругах авторитетом чуть ли не самого умного. Знаешь, что меня больше всего удивляло? Этому «умному» даже в голову не пришло, что если все мужчины без исключения вдруг поверят ему, как самому умному, на слово – в ближайшие пятьдесят лет человечество попросту вымрет. А моему другу позволили сблизиться со мной как раз потому, что изначально никакого физического притяжения между нами не наблюдалось. Сама понимаешь – отец не мог допустить, чтобы его наследника сделали слабым на задницу, несмотря на то, что это было в его интересах. Но он был, в первую очередь, царь – и этим все сказано.