Страница 36 из 45
В Подволочиске нет холеры. Условия жизни, в смысле внешнего комфорта, там, конечно, тоже будут лучше. Даже здесь все остальные госпитали, даже после нас приехавшие, устроились много лучше, чем мы. Ведь наш П. П. прямо Богом обиженный человек в этом отношении. Что ему подсунут, то и берет с благодарностью: казарму – так казарму, сарай – так сарай. Жить мы там будем все-таки как-никак в городе, а не черт знает где. Конечно, в идейном отношении наша работа там будет хромать: поехать на войну и лечить сифилитиков! Но что же? Не одними идеями питается человек… Да к тому же мы, вероятно, там останемся тоже недолго, – поработаем с месяц, а там милости просим подальше, куда-нибудь в Самбор.
По крайней мере, будет некоторое разнообразие, и я тебе по секрету скажу, что я, в сущности, рад, потому что казарма здесь мне противна до глубины души, хирургия наша оказалась бы тоже на высоте воронежской, и удовлетворения я бы здесь не получил всё равно. А условия при этом нехорошие: неуютно, холодно, одиноко, скучно. Там будет новое, еще неизвестное! Ты меня понимаешь? Не заразы же я буду бояться!
Самый важный вопрос тоже регулируется пока еще вполне удовлетворительно, мы денщика нашего по-прежнему будем посылать сюда в Волочиск за почтой. Дело в том, что по ту сторону границы почта уже приходит через цензуру и доходит по назначению черт знает когда. Должно быть, и Р. В. тогда нельзя будет уж получать, а здесь можно. Так что пока всё обстоит благополучно. Впрочем, ординатор другого госпиталя, вместе с нами приехавшего сюда из Воронежа, мне сегодня показал целый ворох писем, адресованных в действующую армию и полученных им теперь. Написаны с августа месяца! Значит, и твои письма еще дойдут. Вот видишь, дела у нас какие! Что ты на это скажешь? A la guerre comme a la guerre, нельзя требовать себе только интересное. <…>
Милая, сегодня получил твое письмо от 22-го октября. Я тоже огорчен, что мое письмо от 17-го пропало. Ты меня спрашиваешь, что я писал в нем. А вот что: получил я в этот день впервые после долгого перерыва письмо от тебя, такое светлое и бодрое, такое праздничное. Получил также и от матери письмо и от отца открытку. Писал я, что я себе как умел устроил праздник[146], – наломал в саду снежинок, таких же, как и в прошлом году в Морозовской б[ольни]це, только не таких пышных, срезал себе веток с яркими осенними листьями, такими огненно-холодными, и всё это расставил и развесил в нашей комнате. Писал я тебе письмо, а над моей головой свешивались белые нежные снежинки… Писал я, что ты – моя дорогая, бесценная Шурочка, а что еще писал – не знаю.
Вернулся вчера из Львова П. П., принес жалованье. Веселей от его приезда не стало. Больная сестра [милосердия] поправляется. Покровский мне сообщил по секрету, что намерен после войны сыграть свадьбу! Быстро! Война приносит не одно только горе, кое-кто находит и свое счастье.
Милая, ты сегодня довольна моим письмом? Пессимизм исчез, не правда ли? Вот видишь, всё это временно. Остается что? Остается то, что Шурочка и ее Ежик это одно целое, неделимое, – и это важно, всё остальное пустяки, ерунда. Ты со мной согласна, моя дорогая?
Прощай, оставайся умницей, и я тоже постараюсь.
Твой Ежка*.
Как тебе нравится эта почтовая бумага?
* Далее приписка на полях письма.
15.
Волочиск, 28-го октября 1914.
Стоим у разбитого корыта, на старом пепелище. Расскажу тебе, Шурочка, по порядку все наши метаморфозы. Когда я тебе писал третьего дня, то думал, что мы попадем в венерический госпиталь. К вчерашнему дню выяснились подробности, и оказалось, всё значительно симпатичней.
В Подволочиске уже два месяца (с конца августа) стоит всего один только госпиталь, крепко там пустивший корни и обжившийся. Он занимает помещение бывшей польской народной школы, и за это время успел приспособить его для госпиталя. Они там даже вырыли колодец и провели водопровод, ухлопали много денег. И вот они внезапно получают приказ свернуться и немедленно отправиться в Самбор. Мы же должны их заменить. Так как среди их врачей не было специалистов-хирургов, а был венеролог и глазник, то им и старались по возможности класть таких больных, и у них лежало больше ста венерических, около 25-ти глазных больных, остальные были хирургические и терапевтические, больше с энтеритами (воспалениями тонкой кишки. – Сост.), дизентерией и брюшным тифом. Как видишь, целая энциклопедия.
П. П. решил число венерических (в отдельном корпусе) сильно сократить, а остаток поручить Покровскому. Левитскому хотел передать все хирургическое отделение, а мне поручить терапию и заразу. Так были бы и овцы целы, и волки сыты. Я, по крайней мере, был очень доволен, думал, что здесь можно будет поучиться кой-чему новому, тем более что госпиталь далеко не носил характер только эвакуационного, больные лежали и больше месяца…
Вчера днем П. П. вернулся из Подволочиска и заявил, что мы должны завтра же с утра принять больных госпиталя и сегодня же немедленно переехать. В нашем только что здесь устроенном госпитале разломали печи, вынули котлы, уложили вещи. Мы тоже быстро собрались и поехали (на лошадях по шоссе). Приехали уже в темноте.
Рядом с училищем в частных домах – квартиры сестер и врачей. Прошли мы к коллегам уезжающего госпиталя. Квартира у них уютная, светлая, просторная, хорошо меблированная (светлая мебель, светлая под обои окраска стен), стоят два пианино, зеркала, шкафы, пружинные просторные кровати… Хозяева при наступлении русских оставили всё на произвол судьбы, и чудом каким-то всё уцелело. В других домах был настоящий погром, пожары, камня на камне не оставили казаки…
Первым нас встретил священник, который должен был остаться, присоединиться к нам. Он оказался очень симпатичным, веселым, молодым еще человеком, обещавшим дать нам хорошего нового собеседника и товарища. Первую ночь мы должны были спать с не уехавшими еще коллегами. Устроились кое-как. Надеялись на следующую ночь устроиться уже совсем по-домашнему. Но не тут-то было.
С утра выезжал 130-й госпиталь, тоже разломал печи, вытащил всё свое имущество. Было тепло, солнечно, приветливо. Подвода за подводой тянулись к станции. А из Волочиска подъезжали наши подводы. Мы стояли со священником у ворот, беседовали и наблюдали. Разбирали преимущества нашего положения. Во-первых, все-таки сравнительно благоустроенное местечко, не казармы, находящиеся далеко от станции. Во-вторых, в двух шагах от станции, где постоянно проезжают раненые и пленные и где всегда можно быть en courant[147]всех новостей. В-третьих, хорошая благоустроенная квартира. В-четвертых, вполне прилично оборудованный госпиталь. В-пятых, привилегированное положение как единственного госпиталя, к которому с большой симпатией относился начальник эвакуационного пункта, полковник. В-шестых, все-таки почта из России получается непосредственно и аккуратно. В-седьмых, Шурочка могла бы у меня устроиться без особого на то разрешения предержащих властей, что необходимо было бы дальше в Галиции. В-восьмых, наше положение здесь было бы уже прочно, мы засели бы надолго, может быть, до конца кампании.
Дело в том, что главный врач этого госпиталя недавно был во Львове и там сам себе напортил: хвастался благоустройством своего госпиталя и тем, что его могут оттуда выгнать только по высочайшему повелению. Это не понравилось какому-то его недругу-начальнику, и в результате – распоряжение немедленно выехать в Самбор на холеру! Не говори он, его бы и не трогали. А мы на этой афере должны были выиграть.
Полковник, начальник] эвакуационного] п[ункта], подружившийся с врачами госпиталя, немедленно стал хлопотать, чтобы их оставили, но получен был категорический ответ: нельзя. Тогда они и мы стали собираться. Их эшелон был назначен к отправке в 2 часа дня. В час мы должны были у них перенять больных. А в 12 час. спешит с вокзала сам полковник с телеграммой в руке и радостно еще издали кричит: «Удалось отстоять, вы остаетесь!». Новая телеграмма такого сорта: 130-й госпиталь остается в Подволочиске, нас же даже не в Самбор, а обратно в Волочиск, а в Самбор отправляется другой здесь расквартированный госпиталь, очередь которого теперь пришла ломать печи! Так-то, Шурочка, а 1а guerre comme a la guerre!
146
17 октября – день рождения Фр. Оск. (27 лет).
147
En courant (франц.) – в курсе.