Страница 3 из 37
Через полчаса аэрозак приземлился в столице Восточной метрополии, на личный аэродром самого сатрапа, расположенный напротив великолепнейшего дворцового ансамбля, окружённого множеством фонтанов, бассейнов и парков. На площади, перед входом во дворец, стояла огромная скульптура Великого Императора во весь рост, и проходящие мимо неё подданные обязаны были преклонить колено. Подобные монументы разных модификаций и размеров имелись в каждом городе, городишке и селе, а портреты Единого Правителя Земли должны были украшать каждый дом, квартиру или лачугу, не говоря, естественно, об учреждениях и организациях.
Сопровождающие арестантов благоговейно выполнили ритуал, не принуждая, впрочем, тех следовать их примеру. Преступники же с любопытством рассматривали окружающую роскошь.
– История имеет свойство регулярно повторяться, – сказал коротко стриженный. – У меня такое ощущение, что мы вернулись в эпоху Дария или Александра Македонского, только с современными технологиями и после того, как они, точнее, любой из них, завоевал мир и установил через железную дисциплину педантичный, иерархический порядок. Кто-то купается в злате, а кто-то тонет в нищете.
– С таким же успехом, – возразил длинноволосый, – можно вспомнить и Цинь Ши хуанди, и Цезаря, и Карла Великого, и Фридриха Барбароссу, и Наполеона, и, наконец, Гитлера, который переплюнул всех открытостью жестокости и насилия, даже монгольских покорителей мира – Чингисхана, Батыя, Тамерлана, о которых, кстати, сложили больше небылиц, чем они того заслуживали. Впрочем, человеческий пласт всегда был многослойным, и все цари, короли и президенты во все времена так жили, всеми догмами и законами обосновывая на это своё право. А все попытки установить справедливый мир равноправия, братства и свободы носили пропагандистский характер, за которым скрывалась очередная перекройка социального или мирового платья. Всё закономерно и характерно сути человеческой.
Приблизившийся помощник сатрапа обосновал право на роскошь:
– Каждый живёт так, как того заслуживает.
– Каждый живёт так, как умеет прислуживать, – с улыбкой поправил мирный проповедник. – Надо лизнуть руку высшего, чтобы потом низший лизнул твою.
Га Хо Са возражать не стал:
– Если не умеешь прислужить, то не сумеешь и заслужить. Закон.
– Вот она, рабская психология, – бросил в раздражении бунтарь дела, плюнув в сторону статуи, за что получил сильный толчок в спину от охранника.
Помощник, ничего не сказав, обогнал заключённых и стал подниматься по мраморным ступеням, инкрустированным золотым орнаментом. Все последовали за ним. Возле огромных входных дверей стояли двое стражей из личного легиона почётного караула «его высочества» – гражданина сатрапа Ай Гэ Ли первого. Над головами легионеров возвышался просторный балкон, поддерживаемый четырьмя колоннами по краям и украшенный по центру лепной скульптурой могучего атланта по пояс, с мощными бицепсами, мускулистой грудью и лицом Ай Гэ Ли очень ранней зрелости. Все трое преступников, при виде шедевра реалистического искусства, не сдержались и кощунственно засмеялись.
Охранники, предупреждённые о прибытии гостей, заблаговременно распахнули в огромных двустворчатых дверях дверцы повседневного курсирования, куда все гуськом и проследовали. Миновав высокий, с колоннами, зеркалами и картинами, холл, Га Хо Са повёл всех длинной галереей в правое крыло дворца. После пяти минут ходьбы, они свернули влево и через десять метров остановились перед дверью белого цвета без всяких обозначений и ручек. Помощник сатрапа достал из брюк электронный ключ, нажал кнопку и дверцы разошлись в стороны.
Первым вошёл он сам, следом прошмыгнул его верный пёс Ха Би эР, затем охранники подтолкнули арестантов, а сами остались снаружи. Они оказались в комнате размером средне-габаритной квартиры среднестатистического обывателя. У правой стены стояли небольшой шкаф, сейф и мягкий диван, левая же была напичкана электронным оборудованием, а напротив двери, за столом, расположились те, которые их ждали. Ожидающих было четверо, но вошедшие знали в лицо только одного – собственного правителя, наместника Великого Императора в Восточной метрополии Ай Гэ Ли первого. Сатрап встал из-за стола, подошёл к молча, но гордо стоявшим преступникам, медленно прошёл возле них, каждому заглядывая в глаза, а потом обратился к помощнику:
– Га Хо Са, благодарю за добросовестно выполненное поручение тебя и твоего верного оруженосца. На этом ваша миссия закончена. Передайте мне датчик управления средством контроля, а сами можете быть пока свободны. Если понадобитесь, я позову.
Лишь на долю секунды в глазах верного слуги мелькнули обида, разочарование и досада оттого, что он не сможет присутствовать при разговоре, но и этих мгновений хватило хозяину, чтобы уловить недовольство вассала.
– Ты слышал, – зашептал Ай Гэ Ли, сверкая очами, – что я тебе сказал? Отдавай мне этот чёртов ДУСК и проваливайте отсюда.
И в глазах помощника, на смену прежним эмоциям, появились страх, преданность и рабская покорность. Он промямлил:
– Слушаюсь, мой господин.
В существующем сверх демократическом обществе обращение к сатрапу любой метрополии «мой господин», а к Великому Императору «мой повелитель», официально в Мировой Конституции записано не было, но в обиходе не осуждалось и не порицалось. Более того, сие обращение льстило самолюбию власть держащих и негласным законом бытия и придворного этикета приветствовалось.
Глава 3
После того, как верный слуга сатрапа, вместе со своим слугой, покинули комнату, Ай Гэ ли вновь обратил свой гневный взор к преступникам.
– Вот скажите мне, – спросил он, не теряя, однако, над собой контроля, – зачем вы разрушили свою жизнь? Ведь вы ни в чём не нуждались, имели законное трудовое место, благосклонно дарованное Великим Императором и обеспеченное социальной картой индивидуума. Вот ты, – сатрап глянул в досье на планшете, – Ви Са Ше, номер 281277, доктор медицины, магистр вирусологии, имел тёплое местечко в главной лаборатории Института микробиологии, где спокойно занимался своим любимым делом, изучая в микроскоп своих микробов, паразитов и других мелких гадов. Имел где жить, что есть и в чём иногда куда-нибудь сходить. Так зачем же ты полез туда, в чём ни черта не смыслишь? Ведь уже не так молод, чтобы по глупости наживать неприятности?! Не понимаю!
И тут блондин в очках, ранее испытывавший чувство страха, преобразился. Он посмотрел в глаза своему правителю и, с волнительной дрожью в голосе, сказал:
– И не мудрено, что не понимаете. А вот я полез именно туда, в чём, полагаю, кое-что смыслю, и, быть может, даже больше, чем ваши лживые и лицемерные, но увешанные званиями и регалиями академики. А что касается возраста, то сделать попытку стать Человеком с большой буквы никогда не поздно. И свою точку зрения я не изменю, чем бы мне это ни грозило. Наш Великий Император является главным преступником планеты. По приказу его правительства мы вывели новый штамм вируса, о масштабе опасности которого вначале даже не подозревали. Но именно за его личной резолюцией был получен секретный документ о совместном с Бюро Контроля Населения испытании нового бактериологического оружия. После месяца подготовки, испытание было проведено в Южном полушарии. В результате бесчеловечного эксперимента погибли сотни тысяч людей, включая детей, а через СМИ сообщалось о страшной трагедии, произошедшей по вине неизвестной ужасной болезни, поразившей целый континент. Все были в трауре, и первым выразил соболезнования сам Император, а затем, в авральном режиме, были брошены в очаг смерти службы спасения. Любой ценой надо было захлопнуть этот «ящик Пандоры». Казалось бы, всё чинно и благородно. С печалью на лице Император объявил недельный планетный траур и приказал близлежащим регионам принять беженцев и больных, обещая в скором времени найти панацею. Но самое главное и самое страшное не это, а то, что вакцина, нейтрализующая болезнетворные микробы, была готова ещё до эксперимента, но о ней никто не заикался целых два месяца. Это как? Это, господа правители всех рангов, массовое убийство, и я, так или иначе, к нему причастен. Даже не иначе, а напрямую. И я готов лучше умереть, чем жить с таким тяжким грузом. Хотя и умирать, честно признаюсь, немножко страшновато, но это от того, что всё делать в первый раз страшно.