Страница 5 из 10
Мой отец, выпускник оксфордского Мертон-колледжа, предпочел служить не в традиционной Церкви Англии, а в Методистской церкви, основанной Джоном Уэсли. И хотя сердцем он всегда был предан проповеди Евангелия и, как говорят англикане, приходскому служению, в моих самых ранних воспоминаниях он предстает как преподаватель Нового Завета в методистском теологическом колледже в Кембридже. Позднее он возглавил этот колледж, а со временем ушел на пенсию и там же, в Кембридже, умер. Наряду с научной деятельностью и преподаванием он много работал, представляя методистов в различных межконфессиональных организациях, а еще на протяжении года исполнял обязанности президента на Методистской конференции и в Федеральном совете Свободной церкви.
В отрочестве мне было сложно распознать или выявить какие-либо признаки моих позднейших атеистических убеждений. Учился я в Бате, в школе под названием «Kingswood School», еще известной как К. S. Это была (и, к счастью, остается) общественная школа-интернат. Как это ни парадоксально, во всем ином англоязычном мире подобные учреждения именуются частными интернатами. Школу учредил Джон Уэсли – учить сыновей проповедников. (Лет через сто с небольшим учредили еще и «Queenswood School», призванную принимать дочерей проповедников – во имя равноправия.)
В школу я поступил как сознательный и искренний христианин, хотя и не слишком восторженный. Никогда не мог понять смысл поклонения и всегда был слишком немузыкальным, чтобы с радостью распевать гимны. Никогда не обращался к религиозной литературе с тем неудержимым рвением, с которым поглощал книги о политике, истории, науке и едва ли не по любой другой теме. Посещение капеллы или церкви, чтение молитв и другая религиозная практика была для меня, в той или иной степени, скучной обязанностью. И я никогда не испытывал ни малейшего желания общаться с Богом и молиться.
Сложно сказать, почему я, как говорится, с младых ногтей был равнодушен к религиозной практике и богословским проблемам, формировавшим мир отца. Я просто не могу припомнить, чтобы испытывал энтузиазм или проявлял интерес к подобным ритуалам. И не думаю, будто я когда-либо чувствовал, что мой разум «восхищен» или, как гласит знаменитое выражение Уэсли, «мое сердце полнится странным теплом» от христианской учебы или поклонения. Кто знает, было ли это причиной или следствием (или и тем и другим) моего юношеского безразличия к вопросам религии? Но могу сказать: если у меня и была какая-то вера, когда я поступал в K. S., то ко времени окончания школы она совершенно исчезла.
Я никогда не испытывал ни малейшего желания общаться с Богом.
Теория регресса
Говорят, известная христианская организация The Barna Group, посвятившая себя демографическим опросам, на основе исследований заключила: то, во что вы верите до тринадцати лет, определит вашу веру до самой смерти. Верно ли такое заключение или нет, я знаю одно: мои отроческие убеждения оставались со мной большую часть взрослой жизни.
Не могу точно вспомнить, когда и как все начало меняться. Но, несомненно, как это бывает с любой мыслящей личностью, убеждения мои формировались под воздействием множества факторов. Не последнее место среди этих факторов занимает то, что Иммануил Кант называл «старанием ума, которое подобает учености», которым, верю, я обладал наравне с отцом. Мы оба были склонны идти дорогой «мудрости» именно так, как это описал Кант: «Но из тех бесчисленных задач, что сами собой возникают перед человечеством, избрать именно те, разрешение которых важно для него, – это заслуга мудрости». Христианские взгляды убеждали отца, что не может быть ничего более «важного для человечества», чем объяснение, распространение и исполнение истинного учения Нового Завета. Мое интеллектуальное путешествие, конечно же, повело меня по другой дороге, но она была не менее обусловлена «старанием ума».
Вспоминаю, как отец не раз доброжелательно напоминал: когда библеисты хотят познакомиться с каким-нибудь специфическим понятием Ветхого Завета, они не пытаются ломать голову над его смыслом. Они берут тексты на иврите, находят как можно больше различных контекстов, собирают их и изучают все доступные примеры употребления искомого слова. Этот научный подход, по большей части, и лег в основу моих ранних умственных изысканий (включая те, от которых я все же вынужден отказаться), основанных на сборе и изучении, в определенном контексте, всей существенной информации по заданной теме.
И вероятней всего, именно семейное окружение, в котором я возрастал, привило мне интерес к критическому исследованию, которое, в конечном итоге, и привело меня к отказу от веры отца. Ирония судьбы, не иначе.
Лик зла
В некоторых поздних атеистических трудах я говорил: к заключению о том, что Бога нет, я пришел слишком быстро, слишком легко и по причине, которую впоследствии счел ошибочной. Я часто и детально пересматривал это негативное заключение, но на протяжении почти семидесяти лет не находил достаточно оснований, чтобы оправдать любое кардинальное изменение в прямо противоположную сторону. Одной из тех ранних причин моего обращения к атеизму была проблема зла.
Каждый год на летних каникулах отец возил нас с матерью за границу. И хотя это было не по карману церковному служителю, но стало возможным благодаря тому, что мой отец часто в начале лета принимал экзамены на получение школьного аттестата на повышенном уровне (сейчас это называется свидетельством о среднем образовании продвинутого уровня) и получал плату за эту работу. Нам также было проще путешествовать за границу, поскольку отец свободно говорил по-немецки после двух лет теологического обучения в Марбургском университете до Первой мировой войны. И потому он смог свозить нас на каникулы в Германию и пару раз во Францию, не тратя денег на турагентство. Моему отцу также было поручено быть представителем методистской церкви на нескольких международных теологических конференциях. На них он брал меня, единственного ребенка в семье, и мою мать в качестве гостей, не принимающих непосредственного участия.
Я находился под большим впечатлением от этих ранних поездок за границу в период до начала Второй мировой войны. Ясно помню вывески и лозунги «Евреям здесь не место» на окраинах городков. Вспоминаю вывески перед входом в публичную библиотеку: «Правила данного учреждения запрещают выдачу любых книг евреям». Как-то в Баварии, летом, ночью, я видел, как мимо маршируют десять тысяч штурмовиков в коричневых рубашках. Там же, в семейных поездках, я видел эсэсовцев в их черной униформе и в кепи с «Мертвой головой».
Вот на таком фоне и прошли мои юношеские годы. Эти впечатления побудили меня, как и многих других, усомниться в существовании всемогущего Бога любви, – и этот вызов был неизбежен. Не выразить словами, в сколь великой степени все это повлияло на мои мысли. И даже не будь в моей жизни иного опыта – тот, давний, навечно пробудил во мне осознание двух зол: антисемитизма и тоталитаризма.
Жизнь бьет ключом
Взрослеть в 1930-е и 1940-е годы в такой семье, как наша, – ориентированной на вероисповедание методистов, – означало быть в Кембридже, но не быть его частью. Во-первых, Кембридж, в отличие от иных учреждений, не признавал теологию «королевой наук». Да и семинария к мейнстриму в сфере высшего образования не относилась. А потому я никогда не отождествлял себя с Кембриджем, хотя мой отец и чувствовал себя там почти как дома. В любом случае с 1936 года, когда меня отдали в закрытую школу-интернат, я практически не бывал Кембридже во время семестров.
Тем не менее школа «Кингсвуд» была в те дни чрезвычайно оживленной, и управлял ей человек, несомненно заслуживший звание одного из величайших директоров. За год до моего поступления школа получила от Оксфорда и Кембриджа больше наград и премий, чем любая другая во всей Ассоциации директоров. И наша оживленность проявлялась не только в классной комнате и лаборатории.